Притворись, что мы вместе
Она же по привычке спрашивала:
– Почему так поздно?
Далее шли мои пространные объяснения касательно того, где я буду дислоцироваться начиная с четырех часов дня. Чем старше я становилась, тем сильнее обострялось нежелание что-либо кому-то объяснять.
Поработав уже года два и став гораздо увереннее в себе, Вовка предложил снять квартиру неподалеку от больницы, куда я только что устроилась. О том, как передвигаться по городу, Вовка не переживал: ниспосланная мамой очередная новая машина красовалась под нашими окнами каждый вечер на зависть соседским семьям с дочерьми.
Оставалось только поговорить о моем переезде с предками, но я об этом не беспокоилась, потому что знала, насколько лояльно родители относятся к Вовке. Однако вечерний разговор с мамой на кухне приобрел неожиданный поворот:
– Нет, Лена, я не против Володи и вашего совместного будущего, но все-таки без ЗАГСА – это неправильно. Пусть делает предложение, ведь, в конце концов, так принято.
Я прислушалась к себе, ожидая волны сопротивления, но, к удивлению, ничего подобного не последовало. Притащив свое тело в ванную, я встала перед зеркалом и уныло уставилась в свое отражение, прежде чем смыть с лица боевой раскрас. Теперь из зеркала на меня смотрела не смешная пацанка с неаккуратно подкрашенными маминой тушью ресницами, а вполне себе прикольная девица со стрелками а-ля Бриджит Бардо и остатками розового блеска на достаточно пухлых губах. Кр-р-расивая… почему-то в этот момент вспомнился божественный брюнет Петя с четвертого курса. Говорили, он уже неплохо ассистировал на гнойной хирургии… А при встречах вполне себе так недвусмысленно поглядывал на меня… В воображении явственно вырисовывалась картина: Петя входит в операционную, ждет, пока сестры наденут перчатки, встает за стол, четко и уверенно дирижирует процессом… маска на лице, большие зеленые глаза, влажный лоб…
Выйдя из ванной, я столкнулась с отцом. Вся остальная часть моего семейства уже тусовалась на кухне, телевизор орал, и я решила воспользоваться моментом.
– Пап, мне тут Вовка предложил пожить вместе, а маман против моего участия в не освященном ЗАГСом проживании.
Папа был захвачен врасплох. Помедлив с минуту, поковыряв указательным пальцем в правом ухе, что свидетельствовало о максимальной степени сосредоточенности (как правило, взгляд его при этом блуждал по потолку), он спросил:
– А ты сама что решила?
– Ну… я не знаю… Он же мне предложение не делал, просто пожить вместе пока.
Опять повисла напряженная пауза, заполненная папиным ковырянием в ухе. Я присела на корточки и прислонилась спиной к стенке узенького коридорчика между комнатами и кухней. Если честно, я немного волновалась, ожидая отцовского решения. Наконец он перестал ковырять в ухе и посмотрел на меня.
– Ленок, я давно хотел тебе сказать: ты на нас с мамой не равняйся. Нам с ней очень повезло – мы влюбились в правильных людей. Это случайность. Партнера надо все же головой выбирать. Пылкие чувства очень обманчивы. По большей части любовь возникает не к человеку, а к нарисованной тобой картинке. Но реальный же человек, как правило, совсем другой, только выясняется это слишком поздно. Для нормальной жизни нужны банальные вещи: чтоб был надежный, без вредных привычек, порядочный и желательно побогаче. Вот и думай теперь – про Володю это или нет. Только трезво и без эмоций. Если про него – то живи или там замуж выходи, какая разница. Это уже вам с мамой выяснять. Я приму любое твое решение.
На том и разошлись.
Ночью меня почему-то потянуло к окну, но после поступления в институт, а тем более после начала работы в гинекологии, я почти перестала воровать отцовский бинокль. Эмоции стали уже не те, многих из дежурной хирургической бригады я теперь знала лично, поэтому ощущения волшебства не возникало. Я сама являлась почти полноценной частью этой системы. Вернувшись в кровать, я замоталась в одеяло. Сон не шел, мысли набегали одна на другую, сталкивались, превращая любую попытку размышлений в хаос. Через полчаса вращений вокруг собственной оси организм начал уставать и в конце концов медленно и тревожно впал в анабиоз.
Если так, то все правильно. Все уже записано и решено. Небедная семья, порядочные люди… Вовка с хорошей работой, четвертый год терпеливо нянчится со мной. Где уж найти надежней? А самое важное – я смогу учиться и самостоятельно жить, работать в больнице, и не нужно будет думать, где взять денег, даже если врачебная зарплата так и останется врачебной на долгие годы. Так что…
На следующий день Вовкина «девятка», как всегда, дежурила на выходе из института.
– Ну что, ты со своими говорила? Мама уже нашла нам квартиру. У нее знакомый риелтор. Так что все, как ты и хотела: недалеко от больницы.
– Поговорить-то поговорила. Отец не против, а мама про ЗАГС тут же завопила.
Вовка даже бровью не повел.
– Ну, если так, давай в ЗАГС сходим, как раз лето.
Я выдохнула.
– Ну, давай.
Событие запланировали на август, наступило радостное возбуждение в предвкушении грандиозной гулянки. Платье сшили просто и быстро, у маминой подруги, без кринолинов и фаты – и то и другое повергало меня в панический ужас. Асрянша изъявила желание засвидетельствовать наш союз, благо Вовка с ней неожиданно хорошо поладил, если учесть его довольно предвзятое отношение к людям с Кавказа.
Свадьба свадьбой, а жизнь продолжалась, и это был прекрасный период в нашей с Асрян трудотерапии. Мы помогали друг другу преодолевать страх перед первым уколом, капельницей и скальпелем, и к концу августа нас, несмотря на неопытность, уже не боялись оставлять без посторонней помощи вдвоем на семьдесят человек. Чем витиеватее и тоньше казалась вена, тем приятнее было в нее попасть и не наставить синяков. Воскресенья славились особенно горячими дежурствами. «Скорая» тащила всех тех, кто сидел дома до последнего момента: женщин с жуткими кровотечениями, криминальными абортами, выкидышами, внематочными беременностями и прочими «радостями», по сравнению с которыми простатит и импотенция казались просто легким насморком. В сумрачной процедурной разворачивались жуткие баталии за здоровье пациенток. Врачи в отделении были все как на подбор – лет за пятьдесят, старой советской школы. Не позволяли никаких соплей ни себе, ни больным, ни сестрам.
Я представляла, с каким презрением буду смотреть на своих сопливых одногруппниц, не видевших ничего, кроме учебников, и не узнавших до сих пор, что такое медицина. Асрян на мои приступы нарциссизма реагировала философски:
– Болезнь третьего и четвертого курса, Сокольникова. Думаешь, что уже все знаешь и равных тебе просто нет.
– Фу, Асрян, не гадь в душу.
Наконец двадцать второго августа девяносто восьмого года толпа разношерстной публики заполнила маленькое кафе. С моей стороны присутствовали две давние подружки из класса, конечно, Асрян, и, естественно, многочисленное семейство Сокольниковых – дядьки, тетки, двоюродные братья, сестры, а также всевозможные племянники и племянницы. Самым главным был дед в морском военном мундире с орденами и медалями и серебряным кортиком на ремне. Моя гордость и неописуемая красота, мой любимый дед Ваня. Бабушка ради такого события покрасила волосы в радикально рыжий цвет, а дед подровнял усы и гладко зализал остатки седин. В последнее время подарки войны и старость давали о себе знать: после контузии теперь все чаще и сильнее болела голова, подагра медленно уничтожала суставы; в довершение всего он стал совсем плохо слышать.
Я жутко переживала, вдруг старикам будет скучно и про них все забудут в пылу застолья? Но дед не потерял хватки – увлек молодежь рассказами про то, как во время войны они отрывали голыми руками немецкие уши; про торпедные катера и японских убийц. Только он умел весело рассказывать про войну. Бабушка о блокаде не рассказывала ничего и никогда. Они были у меня с братьями единственными бабушкой и дедушкой: папины родители умерли еще до рождения внуков, один за другим. От них остался старый покосившийся домик под Лугой, много лет служивший нам приютом в летнее время.