Политика воина. Почему истинный лидер должен обладать харизмой варвара
Однако это не помешало Черчиллю не только искать способы сдержать Гитлера, но и в конечном счете уничтожить его. Это не помешало Черчиллю опасаться Германии больше, чем Советского Союза, хотя именно Черчилль, будучи военным министром Британии с 1919 по 1921 г., возглавлял усилия Запада по свержению большевиков в ходе Гражданской войны, последовавшей за Октябрьской революцией. На самом деле Черчилль, который заключил альянс со Сталиным против Гитлера, всегда был гораздо более яростным антикоммунистом, чем любой сторонник уступок.
Возникает вопрос: почему Черчилль оказался большим реалистом, чем Чемберлен? Что в тех конкретных обстоятельствах понимал Черчилль, способное помочь государственным деятелям в будущих кризисах? Ответ на эти вопросы – первый шаг к борьбе с противостоящим нам миром.
Глава 2
«Война на реке» Черчилля
Британский историк Джон Киган пишет: «Никакой другой гражданин последнего века 2-го тысячелетия, худшего в истории, не заслуживает большего права называться героем человечества», чем Уинстон Черчилль. Киган говорит, что Черчилль, равно как и Франклин Делано Рузвельт, «извлекали нравственную цель из англосаксонской традиции главенства закона и свободы личности. Каждый мог отстаивать эту традицию, поскольку море защищало его страну от сухопутных врагов свободы» [1].
4 июня 1940 г., выступая в палате общин после эвакуации британских войск из Дюнкерка и в свете неминуемого скорого поражения Франции, Черчилль говорил: «Мы будем защищать наш остров любой ценой. Мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в полях и на улицах… Мы никогда не сдадимся». Редко когда несколько фраз так вдохновляюще воздействовали на общество. Оксфордский философ Исайя Берлин отметил, что Черчилль «идеализировал» соотечественников «с такой силой, что в итоге они приблизились к его идеалу и стали смотреть на себя его глазами…» [2].
Есть много способов объяснить силу и величие Черчилля, но Берлин выразился, пожалуй, наиболее точно: «Доминирующая категория Черчилля, единственный, центральный, организующий принцип его нравственной и интеллектуальной вселенной, – это историческое воображение такой силы и такой всеохватности, что оно способно было представить все настоящее и все будущее в рамках богатого и разноцветного прошлого». А поскольку наиболее сильным чувством Черчилля было «чувство прошлого», в особенности античной истории, он также, по мнению Берлина, был «близко знаком со злом…».
Черчилль рано распознал Гитлера, потому что в гораздо большей степени, чем Чемберлен, был знаком с чудовищами. Чемберлен был поверхностным реалистом. Он понимал, что его народ хочет мира и хочет тратить деньги на домашние нужды, а не на вооружения, и он давал им это (когда Чемберлен вернулся из Мюнхена после умиротворения Гитлера, его объявили героем). Но Черчилль видел глубже. Он был человеком, лишенным иллюзий, еще и потому, что бульшую часть своей жизни (не считая школьных лет) читал и писал об истории и своими глазами как солдат и журналист видел британские колониальные войны. Он понимал, насколько непредсказуемо и иррационально может вести себя человек. Как все мудрецы, он мыслил трагически: мы создаем нравственные стандарты, чтобы измерять степень нашей собственной неадекватности.
Разумеется, Черчилль был далек от совершенства, в том числе и в своей политике по отношению к Гитлеру. Но и Чемберлен был отнюдь не таким простофилей, как многим кажется. Если бы события повернулись немного иначе, Чемберлена сейчас ценили бы гораздо выше. Чемберлен не был неразумен. Ему скорее не повезло. Чемберлен, прощупывая намерения Гитлера, получал необходимое время для укрепления британской обороны, одновременно подготавливая общественное мнение к бытовавшей в правительстве мысли о неизбежности войны с Германией. Однако есть нечто сугубо «черчиллевское», что достойно исследования как идеал.
Европа накануне Второй мировой войны очень далека от выжженных суданских пустынь конца XIX в. Но именно там проявились особенности мышления Черчилля, которые позволят нам понять наши проблемы. Именно оттуда мы начнем наше путешествие, чтобы взять из прошлого то, что поможет нам встретить во всеоружии настоящее.
В середине 1980-х гг. я был в Хартуме, столице Судана, освещая ситуацию с голодом, охватившим весь Африканский Рог. В Хартуме мне попалась книга о Судане столетней давности, «Война на реке: историческое повествование о повторном завоевании Судана». Это был первый исторический труд Черчилля, опубликованный в двух томах в 1899 г. [3].
«Война на реке» посвящена двум десятилетиям британской колониальной истории начиная с 1881 г., когда Британия совершила вооруженное вторжение в Египет, чтобы после народных волнений восстановить власть хедива Тевфик-паши. Корабли британского флота произвели артиллерийский обстрел Александрии, затем произошла высадка десанта, и перед Британией встала задача правления Египтом и Суданом, в то время египетской провинции. В том же году в отдаленных суданских пустынях вспыхнуло исламское восстание под руководством Мухаммеда Ахмеда Махди, или Спасителя. Британия поручила заслуженному военачальнику, генералу Чарльзу Джорджу Гордону, организовать эвакуацию египетского гарнизона из Хартума. Отряды Махди окружили Гордона, которому пришлось выдержать многомесячную осаду, прежде чем британский премьер-министр Уильям Гладстон распорядился отправить ему на выручку спасательный отряд. Но было слишком поздно. Подкрепление вошло в город через два дня после того, как генерал Гордон с оружием в руках был убит воинами Махди. Это поражение привело к отставке либерального правительства и положило начало длительному периоду правления консерваторов в Британии. Консерваторы начали процесс повторного завоевания Судана, который включал в себя засылку шпионов, строительство железной дороги на юг вдоль Нила и отправку экспедиционного корпуса. Кульминацией стала победа генерала Герберта Китченера над армией махдистов в 1898 г. при Омдурмане, на левом берегу Нила, напротив Хартума. Битва при Омдурмане стала одной из последних в своем роде накануне эпохи индустриальных войн: это был ряд кавалерийских атак широким фронтом. В последней принял участие и молодой Черчилль, офицер 21-го уланского полка. Яркие воспоминания юности, возможно, обеспечили Черчиллю более широкое видение судьбы Британии, чем то, что было у Чемберлена.
«Война на реке» Черчилля с ее широкомасштабными описаниями «цивилизации» и «варварства», с ее неудобными рассуждениями о традициях других культур и народов, с ее своеобразными и живописными батальными сценами читается как «История» Геродота и порой даже как «Илиада» Гомера. Тот же человек, который четыре десятилетия спустя станет спасителем западной цивилизации, пишет о «храбрых и честных… неграх, черных как уголь», которые «демонстрируют доблести варварства». Он описывает арабов как «более сильную расу», которая «навязала свои традиции и язык неграм. <…> Египтянин сильный, терпеливый, здоровый и послушный. Негр во всех отношениях ему уступает» [4]. Однако, по мнению Черчилля, египетское правление не отличается «добротой, мудростью или прибыльностью. Его цель – эксплуатировать местное население, а не способствовать его процветанию». Оно заменило «суровую справедливость меча» «запутанной системой коррупции и взяточничества». Утверждение Черчилля о том, что «плодородная почва и расслабляющий климат дельты [Нила]» не в состоянии породить «нацию воинов», – проявление географического фатализма, или «детерминизма», говоря научным языком. С современной точки зрения это, разумеется, вызывает сожаление.
Черчилль предстает и как путешественник, описывающий «подернутый дымкой» воздух пустыни, который «дрожит и переливается, как над печью», кхоры (каменистые ущелья), «поросшие странной травой со сладковатым запахом», «ощетинившиеся штыки» под «дикий и вызывающий дрожь аккомпанемент барабанов и флейт английских полков». В битве при Омдурмане армия Махди под знаменами, украшенными цитатами из Корана, напоминает молодому Черчиллю «изображения крестоносцев на гобелене из Байё» [5].
