Одинокие сердца

— Мне нужно выпить чашечку чая и съесть кусок торта. И не какого-нибудь, а шоколадного.
— Хорошо, но только сначала давай заглянем в паб «Ягненок и флаг» и выпьем там по большущей кружке пива. У меня в горле пересохло от затеянной тобой беготни по магазинам.
Сходить в Ковент-Гарден — это всегда было правильным решением. Когда Одри в субботнее утро нечего было делать и когда ей при этом хотелось побыть среди людей, она неизменно отправлялась именно в Ковент-Гарден. На старинных улочках этого лондонского района всегда бурлила жизнь, а перед зданием Центрального рынка прохожих развлекали мимы и жонглеры — с причудливо раскрашенными лицами и в экстравагантных костюмах. Одри обычно заходила в магазинчики, а затем усаживалась где-нибудь под стеклянным потолком внутри здания Центрального рынка и пила чай или что-нибудь прохладительное, листая при этом книгу или журнал либо слушая юношу, сотрясающего воздух аккордами из произведений Боккерини, Альбинони, Вивальди или Корелли. В общем, Ковент-Гарден был идеальным местом для того, чтобы приятно провести время в теплое летнее утро. Однако на этот раз Одри не очень-то хотелось находиться среди большого количества людей, и она с нетерпением ждала, когда же сможет поехать к себе, чтобы посидеть подольше в ванне, включив оперу «Дидона и Эней» Генри Перселла. У нее в ушах целый день звучала ария «Дай руку мне, Белинда», и ее трагизм нагонял на Одри жуткую тоску. Ей казалось, что ее собственное тело медленно умирает вместе с Дидоной, следуя неторопливому, но неумолимому ритму аккордов, ведущих к печальному финалу.
Одри очень устала после долгих хождений по Национальной галерее, которые не доставили ей никакого удовольствия, а, наоборот, лишь напомнили о внезапном и нелепом решении уволиться со своей замечательной работы. К счастью, она не встретила там никого из знакомых: Одри была не готова отвечать на вопросы. Ей очень хотелось побыстрее уйти из Национальной галереи, а мать все водила и водила ее по залам, болтая без умолку. Когда они вошли в зал, в котором висела картина «Казнь леди Джейн Грей», у Одри настолько разболелись голова и глаза, что, увидев белоснежное платье изображенной в трагической позе леди Джейн, Одри не смогла выдержать этой ослепительной белизны и отвела взгляд. И тут ей на глаза попались спокойное лицо и слегка грустный взгляд мадам де Помпадур, изображенной на портрете уже на закате жизни. Тут-то Виолетта, подумав, видимо, что искусства с них на сегодня достаточно, предложила пройтись по району Ковент-Гарден. Одри еще раньше решила, что будет во всем уступать матери, не станет с ней спорить и позволит делать все, что ей захочется. Мать почти весь день разглагольствовала о жизни в Бартон-он-де-Уотере и о предстоящей поездке в долину Луары, однако Одри ее почти не слушала и даже не пыталась что-либо отвечать. Девушка надеялась, что мать рано или поздно заметит: она даже не скрывает, что ей все это ничуточки не интересно. Одри вдруг вспомнились слова матери, произнесенные в универмаге «Либерти»: «Я не позволю тебе мучить себя». А ведь она именно этим и занималась почти весь день под звучащую в ушах трагическую музыку Перселла. Почему она это делала? Почему отталкивала мать, пытавшуюся ей помочь? Может, тем самым она хотела наказать себя за нелепое решение, принятое поспешно и бездумно? Но чего она сможет этим добиться? Почему бы ей не позволить матери высказать все, что она хочет? Одри казалось, что все окружающее ее раздражает, что толпа людей действует на нее угнетающе и что льющиеся непрерывной струйкой слова Виолетты еще больше ее запутывают. Разглядывая изящные кружева на платье маркизы де Помпадур, Одри вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха.
— Одри… Ты хорошо себя чувствуешь?
— Нет… Мне, пожалуй, нужно немного подышать свежим воздухом.
— Хорошо, хорошо. Пойдем перекусим в Ковент-Гарден.
Виолетта взяла дочь за руку и пошла, не оглядываясь, к выходу.
— Мама! — Одри резко вырвала руку. У нее больше не было сил терпеть. — Тебе незачем меня развлекать! Не нужно подбадривать меня! Неужели ты не понимаешь, что мне уже ничего не хочется?!
У Одри, конечно, не было желания устраивать сцену посреди Национальной галереи, однако, хотя ей и удалось не повысить голос, выражение ее лица было красноречивее слов.
— Давай присядем вон там на минутку, Одри, прошу тебя. — Виолетта не сдавалась. Она твердо решила взять ситуацию под контроль и вырвать дочь из угнетенного состояния, в которое та себя ввергла, даже если для этого и придется применить физическую силу. — Я не позволю — ты меня слышишь? — на этот раз я не позволю тебе проваливаться в пропасть.
— А может, это как раз то, что мне нужно, — устало ответила Одри.
— Думаешь, ты этого еще никогда не делала? Послушай, дочка, раз уж ты приняла решение, то верь в его правильность и шагай по жизни вперед. Не запутывай и не терзай себя. Что сделано, то сделано. Шагай по новой дороге, которая перед тобой открылась. Возможно, вскоре ты обнаружишь, что дорога эта, несмотря ни на что, не такая уж и плохая. К счастью, ты можешь позволить себе отправиться в увлекательную поездку, чтобы отдохнуть и попытаться привести свою жизнь в порядок. А ведь у многих людей нет возможности даже немного передохнуть. Подумай об этом. Раз тебе не понравилось ничего из того, что мы с тобой сегодня делали, то тебе не понравится и во Франции. — Виолетта взяла ладонь Одри в свою. — Я хочу, чтобы ты оставила все проблемы здесь, в Лондоне, и отправилась в поездку, ни о чем не переживая. Ты должна понять, что во всем происходящем есть положительные моменты и что даже из самой трудной ситуации всегда можно найти какой-нибудь выход.
Пока мать тараторила, Одри, почти не слушая ее, думала лишь об одном: что вынудило ее, Одри, приехать в Бартон-он-де-Уотер? А может, Виолетта в чем-то права? Возможно, ей нужно поверить в себя и попытаться найти новый путь в жизни. А пока она только то и делает, что цепляется за ложные представления о том, какой должна была бы быть ее жизнь, чтобы она могла чувствовать себя уверенно. Ее работа стала казаться ей нудной. Одри уже не могла выносить Тимоти Лортона с его жеманными и фальшиво-аристократическими манерами, которые, как ей казалось, делали его похожим на посредственного оперного певца, пытающегося компенсировать отсутствие красивого голоса экстравагантным поведением на сцене… Все эти мысли были похожи на маленькие огоньки, вспыхивающие в затуманенном сознании Одри. Разглядывая то безмятежное лицо любовницы Людовика XV, отвечающей ей спокойным и снисходительным взглядом, то юную и невинную королеву, преклонившую колени, чтобы ей отрубили голову по приказу хилой и безжалостной женщины, Одри вдруг осознала, что она сейчас делает и как нехорошо она себя ведет. Похоже, она просто перекладывала свои проблемы на мать, пользуясь ее терпеливостью и готовностью сострадать, и ничего не давала ей взамен. Одри почувствовала стыд и, глубоко и громко вздохнув, сказала:
— Мама, ты права. Пойдем в Ковент-Гарден, а затем, если не возражаешь, я свожу тебя в один из самых старинных пабов Лондона — «Ягненок и флаг». Там мы сможем выпить чего-нибудь покрепче, чем чай, — хотя, если захочешь, тебе там подадут и чай…
Одри попыталась воспрянуть духом, но у нее ничего не получилось, и она могла лишь притворяться, натянуто улыбаясь и стараясь подольше смотреть на витрины, на которые показывала мать. Девушка заставляла себя с интересом слушать все то, что говорила Виолетта, однако это удавалось ей с трудом, и стоило ей только подумать, что следующие полтора десятка дней будут похожи на сегодняшний, как она начинала чувствовать, что силы ее вот-вот оставят, и тогда, чтобы приободриться, слегка отставала от матери, поднимала руки и делала глубокий вдох. Если бы сейчас рядом с ней не было матери, она точно бы напилась. Или нет, наверное, не напилась бы, однако, представив себя пьяной, Одри невольно улыбнулась…
Они вдвоем выпили чаю. Виолетта слопала при этом огромный кусок торта со сливками и трюфелями, а Одри съела бутерброд. В желудке у нее было пусто, и у Одри разыгрался аппетит. В конце концов, не так уж все в ее жизни и плохо. Одри вдруг взбодрилась, и ей снова захотелось поехать в долину Луары.