Ян Гус
Тогда, сняв с него черный кафтан и оставив в одной рубашке, привязали его руками назад к какому-то толстому просверленному колу, стянули веревками в шести или семи местах: в первом — у щиколоток, во втором — под коленями, в третьем — над коленями, в четвертом — над чреслами, в пятом — у поясницы, в шестом — у пояса, в седьмом — под мышками, а руки связали сзади; кол же, с одного конца заостривши, в этот луг, в землю воткнули. И когда лицом его к восходу солнца обратили, некоторые из стоявших около сказали: «Поверните его лицом к западу, а не на восток, ибо он еретик!» И сделали так. Затем за шею привязали его к колу какой-то черной, сажею покрытой цепью, на ней бедняк один котелок свой над огнем вешал. А под ноги ему две вязанки дров положили. На ногах же еще были у него башмаки его и оковы. Тогда вокруг него со всех сторон уложили вязанки дров вперемежку с соломой, до самого живота и по самое горло.
И прежде чем поджечь, подъехали к нему императорский маршал, а с ним Клемов сын, в последний раз увещевая магистра жизнь свою во здравии сохранить и клятвенно отречься от учения своего и проповедей. Магистр же отвечал высоким и ясным голосом: «Бог свидетель, никогда я не учил тому и не проповедовал того, что мне несправедливо лжесвидетелями приписывается. Ибо первой целью моих проповедей, учения и сочинений и прочих всех деяний было только спасти людей от греха. И на правде этой, которую писал и проповедовал, которой учил я, взяв ее из закона Божьего и толкований святых докторов, готов с веселием умереть ныне…»
Услышав это, маршал и Клемов сын хлопнули в ладоши (дав знак для палачей) и отъехали в сторону. И палачи его (Гуса) тотчас подожгли (зажгли костер). И магистр Ян гласом великим запел: «Христос, Сын Бога живаго, помилуй нас!» И еще раз: «Христос, Сын Бога живаго, помилуй меня!» А в третий раз, когда пел: «Иже родился от Девы Марии», поднялся ветер 'И бросил ему пламя в лицо. Тогда он умолк, молясь про себя до тех пор, пока не испустил дух. А перед тем как умереть, тихо шевелил губами и качал головой, как человек, который скороговоркой три раза произносит: «Отче наш».
А когда вязанки дров, сгоревшие вокруг него, рассыпались, а тело еще на колу за шею держалось, будучи привязано цепью, тогда палачи, палками повалив тело вместе с колом в огонь, еще гораздо больше дров подбросили и, обходя кругом, кости палкой разбивали, чтобы быстрее горели. А найдя голову, палкой ее развалили. А сердце, найдя среди внутренностей, палку заостривши, особо на палку ту насадили. Сжигая его на сем вертеле, еще палкой били. Тем временем палач одежду его (Гуса) держал, а Клемов сын, узнав, что сия одежда магистра, приказал ему со всем прочим, что там было от Гуса, с кафтаном и с поясом в огонь бросить, говоря: «Чехи это святыней сочтут и почитать станут»; палачу же обещал сам заплатить [34].
Сжегши все дотла, весь пепел с землею вместе довольно глубоко выкопали, на тележку насыпали и бросили в Рейн, текущий поблизости, желая память о нем навеки — поскольку это в их силах — изгладить из сердец его верных».
ГЛАВА 19
ПОБЕДИВШИЙ СМЕРТЬ
Как безрассудны были те, кто приказал уничтожить всякий материальный след Гуса, чтобы чехи не могли унести с собой в память о нем даже горсть пепла! Великие люди — творцы, связавшие свою жизнь, свое дело и борьбу свою с судьбами своих современников, не могут исчезнуть, они не умирают, когда смерть разрушает их тело. Их вклад в дело будущего живет вечно, и его нельзя уничтожить. Уже во времена сожжения Гуса ревностным отцам Констанцского собора пришлось бы сжечь все Чешское королевство, чтобы искоренить идеи Гуса, ибо он по-прежнему жил в сердцах и в памяти всех тех, кто когда-либо слушал или читал его. Слова его не умолкли и по-прежнему звали к борьбе.
Процесс Гуса представлял собою лишь незначительный эпизод в ходе всего собора. И даже те, кто понимал, насколько опасен Гус, рассматривали все дело лишь как случай проявления ереси, которую нужно любой ценой устранить, как, впрочем, и всякую ересь вообще. На первый план интересов и действий собора выдвигались заботы и проблемы гораздо большего европейского и даже мирового значения. Но вскоре стало ясно, что эпизод с чешским «еретиком» Гусом по своим серьезным последствиям затмил все эти «всемирно-исторические проблемы».
После сожжения Гуса Констанцский собор продолжался еще почти три года, до апреля 1418 года. Но результаты его были плачевны. Из трех основных задач, стоявших перед собором, была выполнена, по сути дела, лишь одна: собор покончил с затяжным расколом и восстановил единство в верхах католической церкви, низложив трех пап и избрав (в ноябре 1417 года) на их место нового, «единственно законного», — Мартина V Зато все задуманные великие реформы церкви свелись к нескольким мелким, частичным изменениям. Собор не решился вскрыть корень зла — это слишком затронуло бы интересы духовенства и главным образом материальные. Что же касается борьбы с ересью, то здесь собор мог похвалиться лишь осуждением трудов Уиклифа и казнью Гуса, за которой менее чем через год последовала мученическая смерть еще одного чеха, друга и соратника Гуса — Иеронима Пражского.
Бесконечные и сложные совещания, торжественные заседания, политические шаги, договоры, заявления, планы, программы, вся дипломатия и интриги Констанцского собора легким дымом развеялись в вихре времен. До последнего слова и буквы исполнились пророческие слова Гуса: «Разлетятся они (члены собора) мотылькам подобно, а решения их будут — паутина».
Единственное из всех дел Констанцского собора пережило века, оставаясь нетленным, было именно то дело, которое собор старался уничтожить, изгладить из памяти людской: воспоминание о Гусе и сила его учения. Искры констанцского костра зажгли вскоре пожар. Из слов Гуса выковали гуситы и духовное оружие свое и булаву Жижки. Старый феодальный мир вынужден был созвать под свои знамена стотысячные армии крестоносцев, снова и снова пытаясь расправиться с гуситской Чехией, как Констанцский собор расправился с Гусом. Но несокрушима мощь правды! Неудача за неудачей постигала судей Гуса, исполнителей их воли и последователей. И когда крупнейший поход крестоносцев потерпел в 1431 году позорное поражение у Домажлиц (крестоносцы обратились в бегство, едва заслышав боевую песнь приближавшихся гуситов), папе, императору и их вассалам пришлось признать свое бессилие, признать, что мечом нельзя одержать победу над «Божьими бойцами», нельзя одолеть тех, за которыми правда будущего. «Божья правда» — называли ее гуситы, но что это было, как не та правда, те законы, тот строй, который делает мир более справедливым, таким, чтобы людям лучше жилось? И это понимание «Божьей правды» гуситы сознательно внесли позднее в свою программу, доказательством чего являются современные им проповеди, статьи и организации и, наконец, как самый выразительный пример — сам гуситский Табор [35] периода его основания и первых лет существования. Естественно, что именно этим стремлениям установить более справедливый общественный порядок препятствовал бесчеловечный, устаревший феодальный строй, поддерживаемый и поощряемый прежде всего церковью — самым могущественным феодалом средневековья.
Чтобы по достоинству оценить все величие мужества, с которым Гус выступил против церкви, нужно представить себе ее безграничное могущество в ту эпоху. Она действительно была сильнейшей мировой державой. Вознесенная над всеми мирянами — от монарха до последнего крепостного, она царила над ними именем бога как его наместник и провозглашала себя единственным посредником между богом и людьми. Она утверждала, что в ее руках спасение души человека и что она властна распоряжаться душами верующих в посмертной жизни: послушные церкви попадут в рай, прогрешившие против нее не минуют ада. К тому же все учение церкви основывалось на том, что загробная жизнь с ее вечными блаженством или муками гораздо важнее преходящего земного существования. За этим крылась тщательно продуманная мысль: к чему заботиться о том, как прожить эту короткую часть жизни? К чему стремиться изменять ее, улучшать, если она столь мало значит? Лучше использовать ее для того, чтобы обеспечить себе блаженство в «царствии небесном». А этого можно достичь прежде всего покорностью и служением церкви и власти, данной от бога. Зачем же противиться и восставать против тягот такого служения? Ведь наоборот, только в страданиях и испытаниях земной жизни добивается человек права на посмертное вознаграждение — вечное блаженство, которого нет и быть не может в этом тленном мире! А человек средневековья глубоко верил в рай и ад и потому находился в плену страха, который церковь использовала для господства над ним.