Параня

Увидев прохожего, Параня останавливалась, принималась сучить ногами черной заскорузлой пяткой скребла расчесанную до болячек голень, глаза на минуту останавливались - провально-темные, с диким разбродом, один направлен в душу, другой далеко в сторону. При первом же звуке сиплого голоса глаза срывались, начинали суетливую беготню. 
- Он все видит!.. Он все знает!.. Ужо вас, ужо!.. На мне венец! Жених положил... Родной и любимый... На мне его благость... Ужо вас! Ужо!.. 
Слова, то сиплые, то гортанные, то невнятно жеванные, сыпались, как орехи из рогожи, пузырилась пена в углах синих губ. 
- Забижали... Ужо вас... Он все видит... Родной и любимый, на мне венец... 
Все сбегались к ней, сбивались в кучу, слушали словно в летаргии, не шевелясь, испытывая коробящую неловкость, боясь и глядеть в косящие глаза дурочки и отводить взгляд. 
- Великий вождь милостивый!.. Слышу! Слышу тебя!.. Иду! Иду!.. Раба твоя возлюбленная... 
Любой и каждый много слышал о Сталине, но не такое и не из таких уст. Мороз продирал по коже, когда высочайший из людей, вождь всех народов, гений человечества вдруг становился рядом с косоглазой дурочкой. Мокрый от слюней подбородок, закипевшая пена в углах темных губ, пыльные, никогда не чесанные гривастые волосы, и блуждающие каждый по себе глаза, и перекошенные плечи, и черные, расчесанные до болячек ноги. Сталин - и Параня! Смешно?.. Нет, страшно. 
Со всех сторон спешили, чтобы упиться этим преступным страхом. Слушали и молчали. Боже упаси обронить даже не слово, а вздох, дрогнуть хоть бровью. Боже упаси выделиться из остальных. Молчи и слушай, ничего не выражай лицом, кроме каменности. 
- Вижу! Вижу! Свет ангельский!.. Свет! Свет! Светоч!.. Вождь и учитель... Венец принимаю!.. Ужо вам! Ужо! - Параня начинала дергаться, пена гуще вскипела в углах вывернутых губ. 
Ваня Душной, придерживая кобуру нагана, припечатывая на каблук, подошел, озабоченно сопя, раздвинул плечом сборище, встал перед дурочкой. Та грозила в воздух немытым кулачком: 
- Ужо вам! 
- Ты!.. Тоже за агитацию?.. Сматывай, недоделанная, чтоб руки не пачкать! - Развернулся кругом, лицом к народу. - А вы!.. По какому случаю стянулись на митинг? Топай но домам, покуда я добрый! 
Но из толпы подали голос: 
- Высоко берешь, Ванька. Не сорвись. Она тут товарища Сталина хвалит, ты ей рот затыкать... 
И Ваня Душной осекся, переступил с сапога на сапог. 
- Но кто ее уполномочил?.. Что это будет, коль каждая шалава на вождя набросится, пусть даже с хвальбой?.. 
Посовестил, однако крутых мер не принял, рванул за инструкцией в отделение к товарищу Кнышеву. 
Начальник районного отделения милиции Кнышев человек пожилой, многосемейный, страдавший дамской болезнью мигренью, любил прибедняться: "Мы люди маленькие, высокий замах не для нас. Пьяницу скрутить иль жулика сцапать вот наш скромный вклад в дело социализма". 
Люди с высоким районным замахом вроде Дыбакова, наверное, сейчас уже рубят лес где-то в холодной Сибири, а Кпышев как сидел, так и сидит на своем мосте, рассчитывает сидеть и дальше. 
Он схватился за голову, когда узнал о том, что поселковая дурочка Параня выдает себя за невесту товарища Сталина. Сразу же позвонил в одно место, в другое, во время разговоров сильно потел, сто раз говорил "виноват", наконец положил трубку и решительно приказал Ване Душному: 
- Бери! 
И вот через весь поселок Ваня Душной, время от времени прикладываясь коленом к тощему мешковинному заду, провел хнычущую невесту великого вождя всех народов в предварилку. 
Параня не первая. Многих за вождя взяли в поселке и в прошлом году и в нынешнем, возмущаться - да боже упаси! - в голову не приходило. Наоборот, Симаха Бучило, после того как забрали Дыбакова, обличал его без просыпу трое суток: 
- Он в очках ходил! И в галстуке! Простой народ нонче должон властвовать! Тот что без галстуков!.. Я - за!.. Я за расстрел голосую!.. 
И голосовал перед прохожими сразу обеими руками. 
Симаха Бучило обличал бы и дальше, да Ваня Душной перебил - утащил в милицию на всякий случай, чтоб не докатился до перегибчиков. 
Но странно - поселковые массы восприняли вдруг арест Парани неодобрительно. На улицах начались гадания не слишком потаенные, даже не шепотом, даже порой на басах. 
- Она же товарища Сталина хвалила, не Троцкого. 
- Зазорно вроде товарищу Сталину-то с ней женихаться... 
- Что тут зазорного? Прежде всегда ушибленных девок считали - Христовы, мол, невестушки. 
- Сравнила, кума, шильце с рыльцем. Одно дело там Христос, другое сам товарищ Сталин... 
- А чего бы не сравнить? Христос богом был, куда уж выше, тыщу лет на него молились. 
- Нет, как ни кинь, по-старому или по-новому, а промашечка вышла хвалила, а ее цап! 
- Промашечка? Ой, братцы, не тем пахнет! Не-ет! За любовь к отцу и учителю - в холодную? Не-ет, братцы, тут не промашечка, умысел ищи! 
Находились и такие, кто даже Параню брал под сомнение: будь бдителен, враг повсюду, отцу родному не верь, почему нужно оказывать доверие какой-то дурочке? 
- А что, ежели она того... замаскированный агент из какой-нибудь Англии? 
- Вроде ты не знаешь, из какой такой она державы иностранной... 
- Знать-то знаю, но все-таки... Могли и завербовать: притворяйся убогенькой, сообщай тайные сведения... 
- Тайные-то сведения не на улицах валяются, они, простота, по учрежденьицам лежат. Вот если б она проникла куда, хоть в контору "Утильсырье", тогда подозревай, слова не скажу. 
- Но замечено за Параней - чиста. 
И общий возмущенный клич по поселку: 
- Так за что ее, братцы, губят? Живая душа как-никак! 
Никто другой из арестованных - тот же Дыбаков хотя бы - такой защиты не вызывал: "Живая душа гибнет!" 
Шумел поселок, и ходил сторонкой в парусиновых брюках инкассатор Молодцов Андрей Андреевич, человек приятной наружности, культурного поведения - себе на уме... 
- Писать надо, писать самому... 
- До самого, поди, не долетит - высоконько. Лучше кому следует нужное словечко подпустить... 
Нужное словечко было подпущено, и без промашки, кому следует. 
Через несколько дней начальнику милиции Кнышеву позвонили: 
- Ты, такой-рассякой, свихнулся?! 
- Виноват... 
- Думаешь, мы все с тобой за компанию отправимся петь в один голос "Солнце всходит и заходит"? 
- Виноват, не пойму. 
- Нет уж, пой ты, пташечка, мы послушаем... 
- Виноват. Узнать позвольте, в чем дело? 
- На чью агентуру работаешь, сволочь? 
- Виноват! 
- Не отвертишься. Сигнальчик поступил, что ты, провокатор, за сердечное выражение любви и преданности к товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу людей в холодную сажаешь!.. 
Кнышев имел слабую голову, подверженную деликатной болезни, но достаточно крепкое сердце - удар снес и понял, что нужно срочно изобличить и обезвредить истинного виновника диверсии, иначе обезвредят его самого. 
Он вызвал к себе Ваню Душного. Тот встал у дверей - приземистый, в выгоревшей до невнятного воробьиного цвета гимнастерке, просторный в плечах, ноги в неуклюжей косолапой стоечке, лицо губастое, простодушно-суровое и готовность на нем: кого, товарищ начальник?.. 
- А разреши-ка, Савушкин, проверить мне твое личное оружие... Как отдаешь, лапоть?! Как отдаешь?! Начальству оружие вместе с поясом и кобурой подают. Вежливенько!.. Вот так-то!.. Посмотрим, посмотрим... Ты им гвозди вбивал, что ли? 
- Не гвозди - замок. У самогонщицы Глашки Плетухиной... Нет, говорит, ключей, и все тут. Пришлось сбить замок. 
- А патроны куда использовал? 
- Сроду их не бывало. Сами знаете - для красы носим эти штуки. 
- Не в порядке оружие, не в порядке. Спрячем его... - И Кнышев сунул пояс с кобурой в свой письменный стол, а затем - как подменили вдруг человека - с замогильной угрозой: - На чью агентуру работаешь, сволочь? 
- Чего?