Подёнка - век короткий

Совсем рассвело. Под потолком блекло горели невыключенные электрические лампочки. Как всегда, с воли донесся скрип саней: 
- Шевелись, необутая!.. Эй, пустынница, принимай гостя! 
У деда Исая жиденькая бородка курчавится инеем, мятые щеки свекольного цвета, растер их рукавицей, кивнул на дверь облезлой шапкой: 
- Урон, гляжу, у тебя. Целу тачку, на-кось, наворотила. 
И снова закипели слезы на глазах: 
- Будь все проклято! Толкнул меня, а я-то послушалась. 
- Оно верно, послушный конь без копыт ходит. 
- Ты сейчас в село, Исай? Захвати меня... Захвати с тем добром, что в тачке... 
- А то зачем? Пока ни людей, ни поросят с того свету не возвращают. Не дано. 
- Разложу у него на столе под носом, пусть любуется. 
Исай хмыкнул: 
- Ну, ктой-кого любоваться заставит. У плохого пахаря - кобыла-злыдня борозду криво ведет. 
5 
В старом ватнике, насквозь пропахшем свинарником, в резиновых, заляпанных навозом сапогах, платок сбился на шею, губы сведены в ниточку, в прищуре глаз злой блеск, прошла Настя мимо бухгалтерских столов, волоча грязный мешок за собой. Прямо к Артемию Богдановичу, носком отшибла легонькую дверь. 
За ней, пряча остренькую ухмылочку в бородке, дед Исай - любопытно все-таки, как-то председатель поглядит на номер с поросятами, право, любопытно. 
Отшибла ногой дверь... 
Не только за гиблую затею, не только за то, что эта затея станет ее позором, влетит ей в копеечку, но и за ушедшего из дому Кешку, за хворую мать, которую нельзя покинуть, за всю свою нескладную судьбу - на тебе! Кто-то должен быть виноват, хоть тут, да отвести сердце, а то живут себе, ни до кого дела нет. Так - на тебе! 
Без "здравствуй" вывернула мешок, об пол с тупым стуком ударились дохлые поросята, закоченевшие, тощие, запачканные нечистотами. 
У Артемия Богдановича сидел Костя Неспанов, председатель сельсовета, просто покуривали перед началом хлопотливого дня. 
Костя Неспанов - прост, жесткий зачес над чистым лбом, нос пуговицей, щеки в веснушках, глаза в прозрачную зелень и большие уши. Он вскочил со стула, раскрыл рот, ошалело глядел на поросят. 
- Ты что... Что это?.. 
Артемий же Богданович, видать, в одну секунду сообразил все, как сидел за столом, круглый, домашне добродушный, напустив на ворот рубахи пухлую складку у подбородка, так и остался сидеть - не дрогнул бровью, не раздвинул прищур глаз, только под веками блеснула настороженная искорка. 
- Видишь?.. - выдохнула на него Настя. - А это только почин. То ли будет еще! 
Артемий Богданович пошевелил на столе переплетенными пальцами, покачал сокрушенно головой. Костя Неспанов растерянно переводил взгляд - с поросят на Настю, с Насти на Артемия Богдановича. А в распахнутых дверях прирос скулой к косяку дед Исай - любопытно. 
- Что мигаешь? Ай не ясно? Дохнут твои зимние! Дох-нут! 
- Как же ты? А? Не углядела? - мягко, сокрушенно вымолвил Артемий Богданович и снова пошевелил пальцами, и снова покачал головой. 
- Я?! Это я-то недоглядела? Так и знала! Так и знала, что на меня все свалишь... Кто настаивал? Кто толкнул меня? Не я ль тебя отговаривала? Не ты ль меня уламывал?.. Рыбий жир, витамины!.. О-о!.. - И задохнулась. 
Простодушное рыхловатое лицо, сдобная складка под подбородком, приглаженные набок редкие волосы, и в щелках век осторожный умненький блеск, и мягкость, и сокрушение - ничем это сокрушение не пробьешь. Криком кричи, волосы рви, а он будет сидеть поглядывать, перебирать пальцами по столу, качать головой, ждать. Настя задохнулась, опустилась на стул и закрыла лицо руками. 
- Так что же ты хочешь? - мягко спросил Артемий Богданович. - Ась, красавица? 
Настя вытерла глаза, отвернулась. 
- Хочешь, чтоб я встал сейчас, пошел по улице, стал кричать: "Люди добрые! Сыроегина Настя не виновата, виноват я, подлец!" Так, что ли? 
- Знаю, сам-то чист останешься, меня в грязь посадишь. 
- Тебя? Я?.. Ой, Настя, не греши, голубушка. Кажись, до сих пор я не в грязь тебя садил, а подсаживал, что повыше куда. 
- И подсадил... "Гордое знамя"... 
- То-то и оно: хотел, чтоб - знамя, а ты мне - подарочек, да еще вон это добро, - Артемий Богданович кивнул на поросят на полу, - мне на шею вешаешь. 
- Само собой, мне нынче одно осталось - умойся да молчи в тряпочку. 
- Кричи, почему же, рот затыкать не буду! Кричи, сколько влезет, чтоб другие глупость твою видели. 
- По твоей милости глупа, не по своей! 
- Чужим умом жить хочешь. Ой, опасно, Настя. 
- Ты ж руководитель наш! Как к тебе не прислушиваться? Иль ты, что крест на церковной маковке, для красы торчишь? 
- Руководитель не пророк, голубушка. Моей лысиной ты свою голову не заменишь. 
- Ох, да хватит! 
- Вот тебе и "ох". Есть порядочек, он одинаков и для тебя, и для меня. Когда у меня в колхозе, скажем, кукуруза не выросла, я что - бегу в район и кричу там: "Вы заставили сеять, вы, мол, и отвечайте!" Нет, мне скажут: "С больной головы на здоровую не вали". И правы они! Надо было раньше мозговать. Поздний ум, что глупость - цена одинакова. Не сумел вовремя мозгами пошевелить - ответь. 
Артемий Богданович встал из-за стола, невысок, широк, несмотря на полноту крепок телом, прочно стоит на коротких ногах, - такой вот встанет на дороге, лошадь с возом стороной обойдет. 
- Ты в том виновата, - голос Артемия Богдановича отвердел, - что не настояла на своем тогда, когда нужно, не убедила меня. После драки, дружочек, кулаками не машут. 
Настя сморщилась: 
- Не настояла, не убедила... Ты - сила, а я кто? Ты всегда подомнешь. 
- Вся и заковырка в жизни, что против силы надо идти, а с бессильным-то всяк справится. Против силы умом. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Так-то, святые слова. 
Костя Неспанов, слушавший колхозного председателя с уважительным вниманием, с подавленной серьезностью, сурово заговорил: 
- Подводишь ты нас, Настя. Мы на тебя большую надежду имели. Я вот хотел заметочку в районную газету послать. Вот, мол, какие у нас передовики, не бедней других в этом плане. Даже начало уже в голове шевелилось, эдакое лирическое... М-да, Настя, Настя... 
В голосе его не только суровое огорчение, но и искренняя обида: подвела Настя, пропало лирическое начало. 
- Эхе-хе, - вздохнул у дверей дед Исай. 
- Тебе чего? - спросил его Артемий Богданович. 
- Да ничего, - ответил Исай. - Говорю: кобыла-злыдня борозду криво взяла. 
Артемий Богданович кивком указал Насте на кучу грязных поросят посреди кабинета: 
- Бери-ка свой мешок да сваливай эту падаль. 
6 
"Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет" - любимая присказка Артемия Богдановича. 
Его выдвинули в председатели на укрупненный, разбросанный, отсталый колхоз в те дни, когда и в печати, и на собраниях, и в директивных бумажках вовсю славили торфоперегнойные горшочки. 
Уже и тогда Артемий Богданович был в возрасте, отличался дородством, успел поработать в районе каким-то начальником средней руки - тертый калач, но попался, потому что всей душой наивно поверил: только торфоперегнойные горшочки могут поднять колхоз. Он с усердием, о котором сложена пословица "новая метла чище метет", перекроил посевы, пересмотрел планы, сократил должности, отставных бригадиров, замов, счетоводов заставил лепить горшочки. Их лепили колхозницы, их лепили школьники с учителями, раздобыли специальный станок и штамповали на нем - горшочки, горшочки, горшочки! Горшочками забили все склады, они стояли рядами в сельском клубе, в этих горшочках к весне капустная рассада зеленела даже на подоконнике кабинета Артемия Богдановича. Горшочки, горшочки, горшочки - залог будущего, начало изобилия! 
В соседних колхозах к ним относились наплевательски, они лежали сваленные в кучи на морозе, смерзались, оттаивали в оттепели, к весне совсем развалились, их вывозили на поля, как навоз, - с глаз долой, из сердца вон.