Подёнка - век короткий
Настя извелась, почернела лицом, мать дома пряталась от нее на печи вдруг да вгорячах облает. А Настю продолжали славить, Костя Неспанов ходил вокруг с блокнотиком, он написал в областную газету, ждал ответа. И часто заскакивал замотанный делами Артемий Богданович, топтался в проходе, заглядывал под маток, бодрил:
- Держи марку, Настя. На тебя глядит вся колхозная общественность.
Настя сердито пеняла ему на скудный приплод, но о потерях помалкивала. Задавленных Розой сосунков снова тайком вынесла в подоле...
Списать под этот опорос мертвые поросячьи души? Наверно бы, можно. У неу не красно, а у других и совсем из рук вон плохо. Другие-то не получали добавочные корма, не обиходили маток, как она обиходила, не вскакивали по ночам с кровати... Списать можно, грехи покроются, но тогда уж похвалы не жди - кисленькие попреки и, быть может, вместо чистой мучки высевки. "Что ж это ты, Настя, по показателям упала, на одной половице с Марией Клюшиной стоишь?" А у свинарки Марии Клюшиной пустые клети паутиной затягивает. Нет, она ей неровня!
Семь бед - один ответ. Раньше не испугалась проверки, а теперь-то и подавно бояться нечего.
Для виду Настя решила списать двоих на Голубку. Только двоих. Приплод невелик, но и процент отхода низок. Верьте!
Нежданно-негаданно нагрянул носатый паренек в кожаной куртке, увешанный фотоаппаратами, заставил выгнать всех свиней под открытое небо, поставил посреди тучных маток Настю и строгонько покрикивал: "Не глядите в объектив! Минуточку!" Хлопотливо щелкал, то забегая сбоку, то приседая, то забравшись на изгородь. Прославлена была на область не только Настя, но и ее любимец Кешка. Настя-то стеснительно смотрела в сторону, а Кешка, прижавшись к юбке, нахально уставился со снимка, он не считался со строгими приказами носатого паренька: "Не глядите в объектив!"
После дождей, по расползшейся дороге, еле-еле пробрался к Утицам автобус, из него высыпали девчата и парни - все свой брат, колхозники из соседнего Блинцовского района. Они лазали по свинарнику, изучали свиней, расспрашивали:
- А каков рацион? А когда поишь? А собираешься ли еще проводить зимний опорос?..
Глядели в рот, ловили каждое слово.
11
А дома по-прежнему - пустынно и скучно. Мать держалась, ей не хуже и не лучше, лечилась травками. По-прежнему Настя заставала ее сидящей на лавке с замороженным взглядом, направленным куда-то внутрь себя, вглубь.
Мать-то не считала Настю счастливой. Вот если б внуки по избе ползали да стоял бы в доме запах ядреного мужика, дымящего табаком, приходящего с работы в пропотелой рубахе, тогда бы - у дочери жизнь, как у людей. А так и с почетом, и с фотографиями в газете, а бобылка бобылкой, для бабы это последнее звание.
Потому-то Настя и не любила бывать дома, что каждую минуту чувствуешь немое сожаление матери.
Они с матерью сидели за столом, Настя хлебала из чашки, мать смотрела, придвигала то соль, то нож для хлеба. Молчали, обо всем давно переговорено. Корм в свинарнике задан, вечер свободный, как-то надо его убить. Обычно Настя убегала к Павле поболтать. Павла каждый раз сообщала новенькое о Кешке - живет в Соломбале, работает на лесозаводе, холостяжничает, как бы при одинокой жизни карусель у него не пошла, сама знаешь, от стопки никогда не отказывался, а дружков-собутыльничков везде хватает... Павла доносила не без задней мысли - вот, мол, хоть ты и в славе, и при деньгах, а мужики на тебя что-то не очень падки, нам-то Кешка пишет, а тебе даже и поклоны не велит передавать. Павла в эти минуты была неприятна Насте, но приходил вот такой свободный вечер - и тянуло к ней, послушать о Кешке.
И сейчас она, дохлебав бы щи, поднялась бы и ушла, но за окном раздался храп коня, стук ног на крыльце, знакомый голос:
- Дома хозяйка?
Артемий Богданович - что с ним? - синий бостоновый костюм, в каком выезжал только в область, не ниже - для района и обычный хорош, - рубашка белая, галстук, и лицо - что пятак, натертый о валенок. За Артемием Богдановичем бочком Костя Неспанов, тоже в глаженом костюме, отложной воротничок вокруг шеи, туфли начищены, щеки красные, и глаза бегают где-то по потолку, выше голов.
- Здоровы будете?
- Здоров, коли не шутишь, - ответила Настя, чувствуя зябкость в спине и слабость в ногах: начинала догадыватъся. - К столу бы пригласить, да не сказались - стол-то не праздничный, а вы - как на именины. Может, порогом ошиблись?
- Нет, вроде порог тот и люди те, что нам нужны. Правда, Костя? - Артемий Богданович решительно присел к столу. Костя на краешек лавки в сторонке.
Мать Насти с натугой поднялась, двинулась было к печке, но Артемий Богданович остановил ее:
- Нет, мамаша, останься. Не посторонний человек, а, так сказать, напротив - самый нужный в нашем деле. Правда, Костя?
У матери дрогнули морщины, она села, тревога и выжидание застыли на лице.
Артемий Богданович выбросил на стол руки, пошевелил пальцами, крякнул смущенно, исподлобья взглянул на Костю - тот густо покраснел.
- Ну вот, - начал Артемий Богданович, - я человек прямой, вилять не люблю. Обычаев старых тоже не знаю. Но, помнится, в прежние-то годы начинали: "У вас есть красный товар, у нас - купец молодой..." Так, что ли, мать? Настя, ясно?
Настя молча покосилась на свекловичную физиономию Кости.
- Я сват, Настя! Сам-то он хуже девки робеет, пришлось взять на себя. Впервые в жизни, значит, с этой должностью справляюсь, может, чего и не так, не обессудьте... Ну, Настя?
- Чего - ну?
- Эва, она еще спрашивает! Пойдешь за него замуж или какого там принца крови из заморских стран подождешь? Вопрос, так сказать, прочувствованно ребром. Ну?
Настя сжала руки коленями, уставилась в стол, молчала. Артемий Богданович смущенно крякнул:
- Ну, не тяни! Иль он чем худ тебе?
- Худ?.. Пожалуй.
Костя тоскливо сцепил челюсти, поднял взор к потолку, проскулил:
- Пойдем, Артемий Богданович, отсюда. Что уж...
- Это как так пойдем? - У Артемия Богдановича гневливой темнотой налились подглазницы. - Уйдем, когда выясним, не раньше того. Уйдем и позор снесем. Выкладывай, чем он тебе худ?
- Одним только. Молод. Я уж в годах, намедни двадцать восемь стукнуло, что мне к себе детей припутывать?
- Детей? Костя, слышишь?.. Да обидься ты, чертов сын! Стукни по столу, чтоб чашки с ложками на пол посыпались!
- Пойдем, Артемий Богданович, чего уж...
- Эх, завел волынку! Ты не можешь, так я стукну! - И Артемий Богданович действительно влепил тупой кулак в столешницу. - Тебе - двадцать восемь, ему двадцать пять в этом месяце выпадет. Три года разница. Как ты успела постареть за эти три года, чтоб он тебе дитем стал? Сколько Кухареву Гришке, помнишь? А сколько его Верке?..
- То-то и оно, - глуховато и спокойно возразила Настя, - иль слава о Гришке не идет? За любым хвостом волочится, юбку на козу одень - побежит, принюхиваясь. Такого не хочу!
- Ха! Он ли на Гришку похож? Да ты оглянись - с таким ли характером хвосты ловить? Не парня, а ярочку к тебе в дом ввожу.
- Артемий Богданович! - Костя вскочил, щеки пошли пятнами, зеленые глаза плавились, голос скололся на сипленький тенорок: - Не хочу! Баста! Можно только по... по любви! А раз нет... То чего уж. Я пошел, Артемий Богданович...
Артемий Богданович вдруг стал спокоен и суров:
- Ну, Настя, скажи ему, чтоб уходил. Ну-ка, скажи, я послушаю.
- Я пошел, Артемий Богданович! Я пошел... Раз нет, раз не лежит сердце... Чего уж...
- Что-то я, Настя, голосу твоего не слышу. Молчишь?.. Ну, тогда я скажу последнее слово, другого не будет. Цену себе набиваешь? Хвалю! Цену себе каждый знать должон. Но только помни: так и с товаром на руках остаться можно. А твой товар - скоропортящийся, вроде молока, подержи подольше - там уж за бесценок никто не примет.
- Цена! Бесценок! - вдруг завопил Костя. - Что за слова? Не хочу! Не буду! Знал бы я, да разве... Да ну вас!..