Рассказы радиста

- Раскорячились. Запеленгуют, лови тогда снаряды... А ну, подальше с этой шарманкой! 
И вот мы ему понадобились. 
Роты залегли перед маленькой станциюшкой. Впереди ровное место, пересеченное железнодорожными путями, густо-бурачного цвета водокачка, голые деревья окружали две копотно-черные трубы - место бывшего станционного здания. 
С водокачки бил пулемет, заткнуть его можно было только артиллерийским снарядом. 
Капитан Гречуха ругался, обещал снять семь шкур с каждого телефониста - они путались со своими катушками где-то далеко в степи. 
И тут-то Гречуха вспомнил: 
- Где здесь эти, с ящиками? 
По цепи метнулась команда: 
- Радистов к комбату! 
Метнулась и заглохла, потому что я находился рядом. 
ыстро выкинул штыревую антенну, раскрыл приемопередатчик и с досадой оглянулся, почему Солнышко не подсунул мне под руку вилку от кабеля с упаковки питания. Но ни Солнышка, ни упаковки питания, увы, не было. 
- Солнышко! - в отчаянии позвал я. 
И кругом засмеялись. Но из-под сросшихся бровей молча смотрели на меня темные глаза комбата, в них-то смеха не было. 
- Солнышко!! 
Кто-то спросил в стороне: 
- Может, тебе заодно и луну с неба? 
Комбат глухо произнес: 
- Ну!.. Есть связь?.. 
Если б у меня под рукой был пистолет или автомат, я бы в эту гнуснейшую в моей жизни минуту, не задумываясь, пустил себе пулю в лоб. Но пистолетом я пока не обзавелся, а автомат мы держали один на двоих - таскать на шее и радиостанцию, и увесистое оружие тяжеловато. Автомат мы носили по очереди, сейчас вместе с ним, как и с упаковкой питания, где-то гулял Солнышко. 
- Ну? 
- Связи нет и не будет, - ответил я. - Расстреляйте меня. 
- Почему? 
- Помощник сбежал с половиной рации. 
Комбат пошевелил кобуру на поясе, сказал: 
- Тебя, сморчка, я не трону. А твоего помощничка - уж добьюсь - в расход пустят. 
В это время подоспели обливающиеся потом телефонисты, протянули нитку. Расторопно подключили аппарат, деловито стали вызывать: 
- "Левкой"! Это "Ромашка"... Сидим в квадрате сорок пять. Мешает водокачка. Срочно подбросьте "огурчиков". 
И "огурчиков" подбросили... 
Через сорок минут мы захватили станцию. Я уже не бежал в хвосте у комбата. Я ненавидел Солнышко, в эти минуты мне было нисколько не жаль, что его расстреляют. А то, что это случится, сомневаться не приходилось: комбат-два слов на ветер не бросал. 
Мы только что расположились под разбитой "огурчиками" водокачкой,телефонисты едва успели заземлить свой телефон, как раздался голос: 
- Товарищ капитан! Гостей ведут! 
Комбат поднялся, в его неподвижно-тяжеловатом, с мрачным подбородком профиле я заметил легкое удивление. 
Через покалеченный, тощий пристанционный скверик вышагивали два немца, и, видать, не простые солдаты. Один, подтянутый, высокий, с непокрытой благородной седой головой, глядел в землю. Второй, поплотней, пошире, в кепи с наушниками, в длинной, заплетающейся в ногах шинели суетливо оглядывался и спотыкался на каждом шагу. 
Высокий и седой шел как-то скособочившись. Я вгляделся и ахнул: немецкий офицер нес нашу упаковку питания. Да, нашу! Уж ее-то я мог узнать издалека. 
Немцы подмаршировали ближе. Сзади них, с автоматом в одной руке, другой почтительно придерживая на весу толстый портфель из желтой кожи, вышагивает Витя Солнышко. Рожа, что полная луна в майский вечер, так и светится, на груди болтается новенький электрический фонарик - видать, только что снял с офицера, нацепил на себя. Рожа сияет, а грудь - колесом, словно украшена не фонариком, а орденом. И этот солидный портфель - для министра, не ниже. 
- Стой!.. Эй, проходимцы! Вам говорят!.. Хальт! 
Немцы остановились перед нами. Тот, что нес нашу упаковку питания, смотрел по-прежнему в землю, второй со страхом уставился в заросший черной щетиной подбородок капитана. 
Витя, перекинув через плечо автомат, козырнул свободной от портфеля рукой: 
- Товарищ гвардии капитан, разрешите доложить!.. Вот эти по балочке умотаться на машине хотели... Задержал, словом. 
- Где? По какой балочке? 
- Да тут, за станцией. Без дороги чешут, сволочуги. Я очередь дал, стекло разбил, шофер носом клюнул... А вот эти сидят как сурки, глаза таращат, пистолеты держат, а не стреляют... Ну, я им пригрозил: "Вылезай, буржуазия!" 
- Молодец! 
- Да вот, чтоб не забыть, в машине ящичек остался. Хотел я их заставить тащить, да раздумал: не справятся. Невелик вроде, а тяжеленек. Железный. 
- Сейф! Несгораемый? 
- Кто его знает, может, и сгораемый. И вот это... Вдруг пригодится. Витя протянул портфель. 
- Вот что, друг! Гони их с ходу в штаб полка вместе с портфелем. А ящичек, сообщи, мы сейчас приберем. 
Солнышко вытянулся и козырнул. 
- Товарищ гвардии капитан! Нельзя мне отлучаться от рации. Пошлите кого другого. 
- От рации?.. А-а, это ты?.. - Капитан вгляделся в улыбающуюся физиономию Солнышка. Тот улыбался, как и всем: "Ты не тушуйся. Сам видишь, я прост..." Капитан перевел взгляд на пленных, махнул рукой: - Черт с тобой!.. Эй! Тищенко! Васильев! Доставить в штаб полка. Да чтоб вежливенько, чтоб волосок не упал!.. - Бросил Солнышку: - Отдай им портфель. Везучий ты, парень. 
- Так точно, повезло! - бодро ответил Витя. 
- А что это за ящик? - бросил капитан. 
- А это наше... Ну-ка, друг, освобождайся... Быстро! Быстро! Ну, вот и все. Бывай покуда, вряд ли встретимся. 
За спинами немецких офицеров встали два пехотинца, подтолкнули легонечко: 
- Шнель, ребятки. 
Витя бережно положил к моим ногам упаковку питания. 
В портфеле, который Солнышко торжественно доставил, оказались бутерброды и бутылка пива, а в железном ящике - документы. Седой офицер, возвративший мне в целости и сохранности упаковку питания, оказался полковником. 
К Вите Солнышку прискакал адъютант: 
- Ты оружие у этих отобрал. Где оно? 
- А зачем им оружие? Отвоевались. 
- Не рассуждать! Личное оружие им оставляют. 
- Пистолеты если?.. Так они их побросали. Поди подбери. И какое это оружие, сам посуди... 
Адъютант уехал ни с чем. 
А Солнышко врал: он прибрал пистолеты немецких штабистов, они лежали у нас в карманах. Мне Витя подарил крошечный бельгийский браунинг полковника, чтоб лишка не гневался. 
Солнышко не наказали, но и благодарности не объявили, обещанный орден тоже придержали. Он по-прежнему оставался радистом в моем подчинении. Я удесятерил за ним надзор. 
В учебе он преуспел: помимо "двойки" и "семерки", стал отличать на слух две цифры - "четверку" и "тройку". Первая звучала как "Горе не беда", вторая - "Идут радисты...". 
1963 
ПИСЬМО, ЗАПОЗДАВШЕЕ НА ДВАДЦАТЬ ЛЕТ 
Это произошло летом 1943 года. Имена и фамилии здесь подлинные. 
И на фронте случалось отдыхать. 
Мы стояли по Донцу во втором эшелоне. Редкие снаряды из самых дальнобойных немецких орудий долетали до наших окопов, да и те, пущенные на авось, не приносили большого вреда. Не рвутся мины, не свистят нули, связные не ползают на брюхе из роты в роту. Телефонисты всюду протянули двойную линию, где нужно - окопали кабель, где нужно - закрепили: ничто не зацепит, ничто не порвет, связь как в столице, - снимай трубку, говори с кем хочешь. Радисты снова сколотили зуммерный стол, тренировались. Витя Солнышко, если не удавалось улизнуть, дремал на тренировках, проверяя на практике старое солдатское наблюдение: "Солдат спит, а служба идет". 
Иногда мы ходили купаться на Донец, иногда заглядывали в наполовину уцелевшую прифронтовую деревеньку, где еще оставалось несколько семейств, в том числе одно - мать и дочь. Мать выглядела старухой, дочери было лет шестнадцать - бледная от недоедания, умеренно миловидная, с застенчиво пугливыми глазами. Звали ее Настенькой. На эту-то Настеньку мы и ходили любоваться, просто так, без какой-либо задней мысли.