Хроники ближайшей войны

А выиграна Великая Отечественная война была все равно не потому, что «мясорубку завалили мясом», как говаривал один фронтовик. Выиграна она была потому, что
…Все Твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас -
как писал Николай Глазков. Выиграна она была умом, отвагой и благородством русского солдата. Но не следует путать его добровольную и подвижническую жертвенность с тем, как из страха за собственную шкуру жертвовал этим солдатом высший генералитет.
 
2
Есть несколько психологических классификаций. По одной из них, как известно, все делятся на экстравертов и интровертов. Как раз для интроверта и характерна внутренняя борьба с внешними раздражителями: вместо того чтобы разобраться с ними в реальности, он вымещает злобу на себе.
По другой – все человечество делится на интерналов и экстерналов. Интерналы ищут причины всех своих бедствий и удач в себе, экстерналы – снаружи.
Интроверты и интерналы друг другу далеко не тождественны. Бывают разные забавные сочетания, и Россия являет собою самый печальный, чтобы не сказать безнадежный, синтез: интроверт-экстернал. Она вечно ищет причины своих неудач вовне и вымещает эти неудачи на собственном народе. Америка, кстати, поступает ровно наоборот и уже поэтому вряд ли может служить примером для подражания. Это тот самый случай, когда «бунты пользуют снаружи» - и вытесняют скандал вокруг Моники Левински, чуть не приведший к импичменту, небольшой победоносной войной в Сербии.
Отчего у нас получилось именно так? Чем вообще предопределено такое странное сочетание интровертности с экстернальностью? В прозе, положим, я могу себе позволить фантастическое допущение насчет двух захватчиков, периодически берущих верх над исторически пассивным, но чрезвычайно выносливым и талантливым коренным населением,- отсюда и генеральная интенция власти, ее стремление истребить как можно больше народу вне зависимости от того, под демократическими или тоталитарными лозунгами осуществляется это истребление. Но фантастика фантастикой, а сам я далеко не убежден, что варяги и хазары действительно по очереди угнетают безвольных славян, насилуя их язык и культуру. Тут дело в ином.
Интровертность есть, в сущности, синоним подпольности: не могу ничего изменить в своих внешних обстоятельствах, а потому ненавижу всех и придумываю гиперкомпенсации, мучая и растравляя себя – и извлекая самый сладкий сок, как сказано у Достоевского, именно из этого самомучительства. Откуда эта интровертность у России – сказать в самом деле затруднительно; думаю, причина в том же, в чем она и на личном, что ли, уровне. Возьмем Галковского – типичного подпольного человека, очень талантливого, очень озлобленного и страшно уязвленного своим маргинальным положением (думаю, что и на вершине литературной иерархии он чувствовал бы себя столь же уязвленным). Большего интроверта, думается, русская литература еще не производила – недаром его журнал «Разбитый компас» был журналом одного человека (и, в сущности, для одного человека же). Это был такой ЖЖ в миниатюре; интровертность и подпольность – вообще часто встречающиеся черты типичного сетевого персонажа. Думаю, для того чтобы исправить свое положение, Галковский именно слишком интеллигентен – а для того чтобы кротко и с достоинством его переносить, слишком темпераментен, слишком ярок и талантлив, слишком инфантилен наконец. Возможно, именно российская духовность, о которой так много говорили большевики, меньшевики, эсеры и все кому не лень,- служит причиной того, что у России всякий раз не хватает сил решительно утвердить себя во внешнем мире. А для того чтобы смиряться с этим положением – Россия слишком велика и обильна, и разнообразно талантлива, и самолюбива, при всей подпольности; именно сочетание духовности, более тонкой, чем европейская, с самолюбием, превосходящим азиатское,- и приводит к тому, что Россия не может занять подобающее ей место и вечно проклинает сама себя, как в «Ночном дозоре» (каковой метафоры авторы и не скрывают).
Но аналогия с Галковским – и вообще с любой личностью – всегда неполна: личность-то более-менее едина, тогда как Россия довольно четко делится на власть и народ, и сплотить их не может никакой стресс. Быть может, российская власть слишком бездарна в военном и дипломатическом отношении, чтобы расчистить для России достойное место на пиршестве равных,- а народ слишком талантлив, чтобы такое положение терпеть. Именно это роковое разделение народа и власти приводит к тому, что страна как целое ненавидит и истребляет себя, порождая все новую власть и тут же отчуждая, как бы беспрерывно отрывая себе голову, а потом с отчаяния ломая руки и ноги. Подпольность русского сознания обусловлена бездарностью власти – которая не умеет достойно отвечать на внешние вызовы – и талантом народа, который не желает с этим мириться, но, вместо того чтобы скинуть власть, перманентно уродует себя.
Почему же Россия непрерывно устанавливает у себя столь бездарную власть, при собственном незаурядном таланте, огромном сырьевом и интеллектуальном ресурсе, гигантской территории? Почему главным принципом при назначении «власти» всегда становится отрицательная селекция – при которой, по точному слову Пелевина, любой коллектив обязан подражать наиболее отвратительному из составляющих его персонажей? Почему рулить искусством обязан самый бездарный, газетой – самый циничный, а производством – самый ленивый? Почему самая мысль о понимающем и демократичном начальнике враждебна русскому интеллекту? Почему интеллигенция хронически не удерживается во власти? Почему, наконец, при виде «жесткого начальника» значительная часть народа повторяет, как заклинание: «С нами только так и можно»,- а лучшим полководцем считает генерала, который гробит больше солдат? И ведь все это – не субъективный взгляд и не личный опыт автора этих строк: вспомните, дорогой читатель, был ли у вас хоть раз в жизни начальник, который реально умел и понимал больше вас, начальник-гуру, которого хотелось слушаться? А офицер, за которого вы могли бы – не хотели, это понятно, но могли бы – умереть?
То-то.
На вопрос о причинах этой отрицательной селекции я мог бы предложить парадоксальный, но, если вдуматься, единственный ответ. Дело даже не в том, что отвратительный начальник повышает самоуважение подчиненного: страдания от плохого начальства многократно превышают радость от этого самоуважения. Дело в том, что отрицательная селекция – наилучший способ как можно дольше поддерживать описанное выше положение вещей, то есть воздерживаться от «делания истории» и ходить по кругу. Россия потому и воспроизводит сама себя – неуклонно при этом деградируя, но не такими уж катастрофическими темпами,- что это ее метод «уклонения от истории». Ибо выход из подполья чреват слишком серьезным самоанализом, а это всегда травматично. Главное же – выход из подполья обозначил бы начало истории. А все, что имеет начало, всегда имеет и конец. Страх перед этой конечностью исторического бытия и есть главная примета российского внеисторического существования. Именно поэтому патриотам так невыносима мысль о том, чтобы войти в мировую коалицию, противостоящую радикальному исламу. Такая коалиция означала бы возвращение в историю. Нет уж, лучше видеть за всеми врагами привычные Штаты – чья история линейна; этим можно заразиться… У подпольного человека истории нет, потому что и идти ему из своего подполья, в сущности, некуда. Выход наружу запретил себе он сам – мотивируя это тем, что все «люди дня» продались дьяволу; а внутри, с самим собой, ему давно уже плохо и одиноко. Подпольные люди истязают сами себя. Подпольные страны истребляют свое население. И те, и другие нуждаются в помощи психоаналитика и остро ненавидят его.