Мужчины не ее жизни

Эдди О’Хара, почти всю жизнь проведший в обстановке и на территории хорошей школы, знал, что у взрослых людей – которые трудятся не покладая рук и придерживаются определенных стандартов – можно многому научиться. Он не знал, что Тед Коул больше не трудится не покладая рук, а остатки его сомнительных «стандартов» грозят и вовсе исчезнуть после мучительного крушения их с Марион брака – вдобавок к этим смертям, которые невозможно было принять.
Детские книги Теда Коула представляли для Эдди бо`льший интеллектуальный и психологический (и даже эмоциональный) интерес, чем романы. Назидательные истории для детей давались Теду естественно, он мог представлять себе и выражать детские страхи, и детям это нравилось. Доживи Томас и Тимоти до зрелости, они наверняка разочаровались бы в своем отце. И Рут Коул однажды разочаруется в отце, хотя в детстве она любила его.
В шестнадцать лет Эдди О’Хара был на полпути из детства во взрослую жизнь. По мнению Эдди, ни для одной истории невозможно было придумать начало лучше, чем первое предложение «Мыши за стеной»: «Том проснулся, а Тим – нет». Рут Коул всю свою писательскую жизнь (а она по всем меркам была писателем гораздо лучшим, чем ее отец) завидовала этому предложению. Она никогда не забывала ситуацию, в которой услышала эту фразу, а это случилось задолго до того, как она узнала, что это первое предложение знаменитой книги.
Это случилось тем же летом 58-го, когда Рут было четыре года, – незадолго перед тем, как у них появился Эдди. Ее разбудили не звуки соития – этот звук последовал за ней из сна в бодрствование. Во сне Рут кровать ее тряслась, а когда она проснулась, трясло саму Рут, и потому казалось, что тряслась и ее кровать. И в течение нескольких секунд, когда Рут уже абсолютно проснулась, звук из ее сна продолжался. Потом он резко прекратился. Это был такой звук, словно кто-то пытался не шуметь.
– Па! – прошептала Рут.
Она помнила (на этот раз), что сегодня с ней оставался отец, но шепот ее был таким тихим, что она и сама не услышала собственного голоса. И потом, Тед Коул спал обычно так, что его и из пушки было не разбудить. Как и большинство людей сильно пьющих, он никогда не засыпал – он вырубался и пребывал в этом состоянии по меньшей мере часов до четырех-пяти, а после этого времени вообще не мог уснуть.
Рут выползла из кровати и через ванную пробралась в родительскую спальню, где лежал ее отец, от которого пахло виски или джином с такой же силой, с какой от машины в закрытом гараже пахнет маслом и бензином.
– Папа! – сказала она. – Мне что-то снилось. Я что-то слышала.
– Что ты слышала, Рути? – спросил у нее отец.
Он не шелохнулся, хотя и не спал.
– Он пришел с улицы, – сказала Рут.
– Шум?
– Он в доме, но он старается не шуметь, – объяснила Рут.
– Ну, тогда давай пойдем поищем его, – сказал отец. – Шум – словно кто-то старается не шуметь. Я должен разобраться, что же это такое.
Он взял ее на руки и понес в большой верхний коридор. В верхнем коридоре фотографий Томаса и Тимоти было больше, чем в любой другой части дома, и когда Тед включил здесь свет, мертвые братья Рут, казалось, потребовали их внимания – словно свита принцев, добивающихся благосклонности принцессы.
– Шум, кто ты? – выкрикнул Тед.
– Поищи в гостевых комнатах, – ответила Рут.
Отец понес ее в дальний конец коридора, где находились три гостевые спальни, в каждой из которых тоже висели фотографии. Они включили свет, посмотрели в стенных шкафах, за занавесками в ванной.
– Шум, выходи! – потребовал Тед.
– Шум, выходи! – повторила Рут.
– Может, он внизу? – предположил отец.
– Нет, он был с нами, наверху, – сказала ему Рут.
– Тогда я думаю, он уже убежал, – сказал Тед. – И как же он шумел?
– Он шумел так, будто хотел, чтобы его не слышали, – сказала ему Рут.
Он посадил ее на одну из кроватей в гостевой спальне, потом вытащил из ночного столика авторучку и блокнот. Ему так понравилось то, что она сказала, что он должен был это записать. Но на нем не было пижамы, а значит, и карманов, в которых была бы бумага, а теперь, снова взяв Рут на руки, он держал листок бумаги в зубах. Она, как и обычно, не проявляла почти никакого интереса к его наготе.
– У тебя такая смешная пипка, – сказала она.
– Да, смешная пипка, – согласился ее отец.
Он это всегда говорил. На сей раз, когда в зубах у него был зажат клочок бумаги, это небрежное замечание казалось еще небрежнее обычного.
– А куда ушел шум? – спросила его Рут.
Он пронес ее по гостевым спальням и гостевым ванным, выключая свет, но в одной из ванных остановился так резко, что Рут представилось, будто Томас или Тимоти, а то и оба вместе протянули с одной из фотографий руки и схватили его.
– Я расскажу тебе историю о шуме, – сказал ей отец, листочек бумаги затрепыхался в его губах.
Он, не выпуская ее из рук, немедленно уселся на край ванной.
На завладевшей его вниманием фотографии братьев Томасу было четыре года – точный возраст Рут. Композиция фотографии была неудачна: Томас сидел на большом диване, обитом какой-то цветастой тканью; эта ботаническая избыточность, казалось, полностью подавила двухлетнего Тимоти, которого Томас неохотно держал у себя на коленях. Судя по всему, это был 1940 год – Эдди О’Хара должен был родиться лишь через пару лет.
– Однажды, когда Томасу было столько, сколько тебе – Тимоти тогда еще писался в пеленки, – Томас услышал шум, – начал Тед.
Рут навсегда запомнила, как ее отец вытащил изо рта листок бумаги.
– И они оба проснулись? – спросила Рут, глядя на фотографию.
Этот ее вопрос и вызвал к жизни незабываемую старую историю; с самой первой строчки Тед Коул знал ее наизусть.
– Том проснулся, а Тим – нет.
Рут вздрогнула на руках отца. Даже будучи взрослой женщиной и признанным писателем, она не могла без дрожи слышать эти слова.
«Том проснулся, а Тим – нет. Была середина ночи.
– Ты слышал? – спросил Том у брата.
Но Тиму было всего два года, и даже когда он не спал, то был не очень-то разговорчив.
Том разбудил отца и спросил у него:
– Ты слышал этот шум?
– А на что он был похож? – спросил его отец.
– Он был похож, как если бы чудовище без рук, без ног пыталось двигаться, – сказал Том.
– Как же оно может двигаться без рук, без ног? – спросил его отец.
– Оно извивается, – сказал Том. – Оно скользит на своей шерсти.
– Так у него и шерсть есть? – спросил его отец.
– Оно подтягивается, цепляясь зубами, – сказал Том.
– Так у него, оказывается, еще и зубы?! – воскликнул его отец.
– Я же тебе сказал – это чудовище! – ответил Том.
– Но какой именно шум тебя разбудил? – спросил его отец.
– Это был такой шум, как если бы в стенном шкафу ожило одно из маминых платьев и попыталось слезть с вешалки, – сказал Том».
Всю жизнь с тех пор Рут Коул побаивалась стенных шкафов. Она не могла спать, если была открыта дверца стенного шкафа – Рут не выносила вида висящей там одежды. Она вообще не любила висящей одежды – и точка! Ребенком Рут никогда не открывала дверцы шкафа, если в комнате было темно, – боялась, что платья затянут ее внутрь.
«– Давай-ка вернемся в твою комнату и послушаем, что это такое, – сказал отец Тома.
Они увидели Тима, который по-прежнему сладко спал – он так и не слышал никакого шума. Шум был такой, словно кто-то вытаскивал гвозди из половиц под кроватью. Шум был такой, словно собака пыталась открыть дверь. У собаки текли слюни, а потому она толком не могла ухватиться за дверную ручку, но она не оставляла попыток и наконец вошла в дом, решил Том. Шум был такой, словно на чердаке какой-то призрак разбрасывал орешки, украденные им на кухне».
В этом месте, слушая историю в первый раз, Рут прервала отца и спросила, что такое чердак.
– Это большая комната на самом верху дома, над всеми спальнями, – ответил ей отец.
Существование такой комнаты казалось ей непостижимым и повергало девочку в ужас – в том доме, в котором выросла Рут, никакого чердака не было.