Чернее некуда

Мистер Уипплстоун испугался. Он глянул вниз и увидел посла Нгомбваны, возвращавшегося с прогулки в сопровождении пса и телохранителя. На него-то и уставился этот мужчина, Чабб. Что-то побудило мистера Уипплстоуна взглянуть и на женщину. Она тоже подошла к окну и тоже поверх мужнина плеча глядела на Посла.
В следующий миг оба ожили. Чабб закрыл и запер окно и с услужливой улыбкой повернулся к мистеру Уипплстоуну.
— Я провожу вас, сэр? — спросил он.
Квартирка наверху оказалась опрятной, чистой, добропорядочной. Маленькая гостиная имела обличие более чем респектабельное и бесцветное, из этого тона выбивалась лишь большая фотография круглолицей девушки лет шестнадцати, привлекавшая внимание фестонами овившей ее черной ленты да стоявшими на столике под ней двумя вазами с высохшими иммортелями. С нижнего края рамки свисало подобие фаянсового медальона. На стене висели еще две больших фотографии — Чабба в военной форме и миссис Чабб в подвенечном платье.
Вся обстановка здесь принадлежала, как выяснилось, Чаббам. Мистер Уипплстоун сознавал, что оба встревоженно наблюдают за ним. Миссис Чабб сказала:
— Для нас это дом. Каприкорны такое хорошее место.
На какой-то пугающий миг ему показалось, что она того и гляди расплачется.
Он поспешил расстаться с Чаббами и покинуть вместе с юношей дом. Пришлось побороться с собой, чтобы снова не заглянуть в гостиную, однако он одержал победу и выскочил из двери на улицу, где его уже поджидала новая встреча.
— С добрым утром, — сказал мужчина, стоявший на ведущих в подвал ступеньках. — Вы, видимо, осматривали мой дом? Меня зовут Шериданом.
На первый взгляд в нем не было ничего примечательного, если не считать крайней бледности и лысины почти во всю голову. Невысокий, неприметно одетый, с правильной речью. Волосы, когда они у него еще имелись, были скорее всего темными, поскольку темными были и глаза, и брови, и волоски на бледных руках. У мистера Уипплстоуна возникло смутное, мимолетное и странно неприятное ощущение, что он уже видел когда-то мистера Шеридана. Последний между тем поднялся по подвальным ступенькам, вошел в калитку и приблизился к мистеру Уипплстоуну, которому, как человеку учтивому, оставалось лишь поджидать его, стоя на месте.
— С добрым утром, — сказал мистер Уипплстоун. — Я просто проходил мимо. Случайный порыв.
— Весной это случается, — сказал мистер Шеридан.
Он немного шепелявил.
— Да, говорят, — не то чтобы резко, но решительно сказал мистер Уипплстоун и чуть шагнул вперед, намереваясь уйти.
— Ну и как вам, понравилось? — небрежно поинтересовался мистер Шеридан.
— О, очаровательно, очаровательно, — ответил мистер Уипплстоун, легкостью тона давая понять, что тема исчерпана.
— И хорошо. Я рад. С добрым утром, Чабб, можно вас на пару слов? — сказал мистер Шеридан.
— Конечно, сэр, — ответил Чабб.
И мистер Уипплстоун обратился в бегство. Юноша дошел с ним до угла. Здесь мистер Уипплстоун собирался его отпустить, и направиться к Баронсгейт. Он обернулся, чтобы поблагодарить попутчика, и снова увидел дом с его гирляндами и нелепым садиком, теперь весь залитый солнцем. Ни слова не сказав, мистер Уипплстоун резко свернул налево и оказался у Эйбла, Вертью и Сыновей, на три ярда опередив попутчика. Он вошел в контору и положил на стол пухлой дамы свою визитную карточку.
— Я желал бы иметь право первого выбора, — сказал он.
С этого мгновения все дальнейшее было предрешено. Нет, он вовсе не потерял головы. Он самым разумным образом навел справки, выяснил как обстоят дела с арендой, канализацией и возможной необходимостью ремонта. Он проконсультировался со своим поверенным, с управляющим своего банка и со своим адвокатом. Трудно сказать, обратил ли бы он хоть какое-то внимание на их возражения, буде таковые имелись бы, однако возражений ни у кого не нашлось и уже через две недели мистер Уипплстоун к собственному нестихающему изумлению перебрался в новое жилище.
Своей жившей в Девоншире замужней сестре он написал следующее: «— ты, может быть, удивишься, услышав о перемене в моей жизни. Не ожидай от этого места чего-либо эффектного, это тихая заводь, полная стариковских причуд, как, собственно, и я сам. Ничего волнующего, никаких „хэппенингов“, насилия, отвратительных демонстраций. Меня это устраивает. В моем возрасте предпочитаешь скупую на события жизнь, и именно такой жизнью, — этой фразой он закончил письмо, — я и предполагаю наслаждаться в доме № 1 по Каприкорн-Уок».
Пророком мистер Уипплстоун оказался никудышным.
  
III
 
— Все это чрезвычайно мило, — говорил суперинтендант Аллейн. — Но чем, собственно, намерена заниматься Специальная служба? Сидеть на растолстевших задах, размахивая нгомбванскими флагами?
— Что именно он сказал? — спросил мистер Фокс. Речь шла об их начальнике, заместителе комиссара полиции.
— Будто вы сами не знаете! — откликнулся Аллейн. — Его речей чарующих разумность — лишь шелуха парящих в горних дум.
— А что такое «горние», мистер Аллейн?
— Понятия не имею. Это цитата. Только не спрашивайте откуда.
— Да я просто так, поинтересовался, — смиренно сказал Фокс.
— Я даже не знаю, как это слово пишется — горестно сказал Аллейн. — И что оно означает, уж если на то пошло.
— Может оно как-то с горем связано?
— Тогда какой смысл во всей этой фразе? Никакого. Нет, тут речь скорее о горнах, хотя в них либо дудят, либо плавятся. Ну вот, теперь еще и вы меня расстроили, братец Фокс.
— Так может вернемся к комиссару?
— Хочешь не хочешь, а придется. Вся эта каша заварилась из-за предстоящего визита.
— Президента Нгомбваны?
— Его самого. Штука в том, братец Фокс, что я знаком с Президентом. И комиссару об этом известно. В школьные годы мы с ним жили в одном пансионе, в «Давидсоне». И целый год просидели на одних и тех же занятиях. Милый был паренек. Не всем он пришелся по вкусу, но мне понравился. Так что мы с ним были не разлей вода.
— Представляю себе, — сказал Фокс. — И комиссару, значит, хочется, чтобы вы тряхнули стариной.
— А я вам о чем толкую? Его вдруг осенило, что нам стоит встретиться — вроде бы и случайно, но при этом официально. Комиссару угодно, чтобы я втолковал Президенту, что если он не согласится на любую процедуру, которую сочтет уместной Специальная служба, его могут легко прикончить, во всяком случае это породит ужасное беспокойство, смятение и тревогу на всех уровнях, от Королевы и ниже. Причем изложить все это я должен, с вашего позволения, тактично. Они боятся, что Президент обидится и станет публично выражать недовольство. Он, видите ли, чувствителен, словно актиния.
— Так он, значит, против обычных предосторожностей?
— Он всегда был упрям, как осел. В колледже говорили, что если тебе требуется, чтобы старина Громобой сделал что-то, попроси его ни в коем случае этого не делать. К тому же он принадлежит к разряду пренеприятных людей, которые решительно ничего не боятся. И чертовски заносчив к тому же. Разумеется, он против. Он не желает, чтобы его защищали. Он желает изображать Гарун-аль-Рашида и слоняться по Лондону, оставаясь таким же неприметным, как угольный ящик в раю.
— Да, — рассудительно сказал мистер Фокс, — позиция не очень умная. Этот джентльмен — мишень номер один для любого охотника до покушений.
— Зануда он, вот он кто. Конечно, вы правы. Каждый раз как он проталкивает очередной кусок своего промышленного законодательства, он обращается в мишень для какого-нибудь экстремиста. Черт подери, братец Фокс, да всего несколько дней назад, когда он надумал отправиться на Мартинику с широко разрекламированным визитом, какой-то прохвост выпалил в него в упор. Промазал и сам застрелился. Арестовывать было некого. А Громобой радостно покатил дальше, стоя на сиденьи автомобиль, выставив напоказ свои шесть футов и пять дюймов, сверкая глазами и зубами, так что его эскорту каждый дюйм дороги показался милей.