Чернее некуда
— Но ты же согласился позавтракать с нами, — сказал он. — Мы договорились. Все уже подготовлено.
— Вы очень добры, Ваше превосходительство, но сейчас только одиннадцать часов. Не могу ли я до того времени вас покинуть?
К полному своему смятению он увидел, как налитые кровью глаза Громобоя заполняются слезами. С величавым достоинством Громобой произнес:
— Ты меня расстроил.
— Мне очень жаль.
— Я так обрадовался твоему приезду. А теперь все испорчено и ты называешь меня «превосходительством».
Аллейн ощутил, как у него дрогнули уголки губ, и в то же время его охватило странное сострадание. Совершенно неуместное чувство, решил он. Он напомнил себе, что Президент Нгомбваны отнюдь не принадлежит к восторженным простачкам. Это хитрый, целеустремленный и порою жестокий диктатор, наделенный, что также следует признать, способностью быть верным другом. К тому же он — человек чрезвычайно наблюдательный. «И забавный, — думал Аллейн, стараясь ничем своих мыслей не выдать. — При всем при том он безумно забавен.»
— Ага! — внезапно взревел Президент. — Ты смеешься! Мой милый Рори, ты смеешься!
И он сам взорвался гомерическим хохотом.
— Нет, это уж слишком! Согласись! Это же курам на смех! О чем мы спорим? Да ни о чем! Ладно, я буду послушным мальчиком. Буду вести себя хорошо. Скажи своим надутым друзьям из Специальной службы, что я не стану убегать, когда они начнут прятаться среди цветочков на клумбе и переодеваться невиданными существами в огромных сапогах. Ну вот! Ты доволен? Да?
— Я счастлив, — сказал Аллейн. — Если, конечно, ты говоришь серьезно.
— Серьезно, серьезно. Вот увидишь. Я буду сама благопристойность. В тех пределах, — присовокупил он, — на которые распространяется их незамысловатая ответственность. То есть в пределах Объединенного королевства. Годится? Да?
— Да.
— И никаких больше «превосходительств». Нет? Нет, — и не моргнув глазом, Громобой добавил, — когда мы с тобой tête-à-tête. Вот как сейчас.
— Как сейчас, — согласился Аллейн и был немедля пожалован радостным рукопожатием.
Оказалось, что перед тем как присоединиться к Президенту за завтраком, ему предстоит совершить часовую поездку по городу. Вновь появился элегантный адъютант. Снова шагая с ним по коридору, Аллейн поглядывал сквозь доходящие до полу окна на ядовито-зеленый парк. Водяная вуаль череды фонтанов чуть приглушала пронзительные краски его цветов. За радугами взлетающей и опадающей воды различались расставленные через равные промежутки неподвижные фигуры в военной форме.
Аллейн приостановился.
— Какой прекрасный парк, — сказал он.
— О да? — улыбаясь, откликнулся адъютант. Отражения цветовых и световых пятен сада играли на его нижней челюсти и щеках, словно вырезанных из шлифованного угля. — Вам нравится? Президенту очень нравится.
Он переступил, словно собираясь двинуться дальше.
— Может быть, мы?.. — предложил он.
Вдали, за фонтанами по саду маршировала шеренга солдат в красивых мундирах и при оружии — налево, направо, налево, направо. Размытые радужными каскадами воды, они различались с трудом, однако видно было, что маневрируют они не просто так, но сменяя прежних часовых.
— Смена караула, — легким тоном произнес Аллейн.
— Верно. Это войска чисто церемониальные.
— Да?
— Как у вас в Букингемском дворце, — пояснил адъютант.
— Ну разумеется, — сказал Аллейн.
Они миновали величественный вестибюль и прошли через строй живописных гвардейцев у входа.
— И эти тоже чисто церемониальные? — поинтересовался Аллейн.
— Конечно, — сказал адъютант.
Вооружены они, как заметил Аллейн — если не до зубов, то до поясницы — весьма действенным с виду оружием.
— Очень красивая экипировка, — учтиво сказал он.
— Президент будет рад узнать, что вы так считаете, — откликнулся адъютант и оба вышли под ослепительные, жаркие лучи, бившие сверху, словно вода из душа.
Прямо у ступеней лестницы их поджидал обильно изукрашенный изображениями герба Нгомбваны президентский «роллс-ройс» с развевающимся Президентским флажком — неуместным, поскольку ехать в автомобиле на этот раз предстояло вовсе не Президенту. Аллейна усадили на заднее сиденье, адъютант занял переднее. Сидя за закрытыми окнами, в навеваемой кондиционером прохладе, Аллейн думал: «Это конечно не первая пуленепробиваемая машина, в которой мне приходится ехать, но зато уж самая непробиваемая». Он гадал, найдется ли во всей нгомбванской службе безопасности сила превосходящая могуществом ту, что была порождена внезапно воскресшими воспоминаниями о «Давидсоне».
Они катили по городу, сопровождаемые двумя сверхъестественно проворными, пышно экипированными мотоциклистами. «Бритоголовые, хулиганье на мотоциклах, патрульные полицейские, вооруженный эскорт, что сообщает им всем, — размышлял Аллейн, — всякий раз как они газуют и с ревом срываются с места, выражение угрожающей вульгарности?»
Машина неслась по заполненным людьми, безжалостно сверкающим улицам. У Аллейна отыскалось по нескольку добрых слов для каждого из огромных белых кошмаров — Дворца Культуры, Дворца Правосудия, Дворца Городской Администрации. Адъютант с полнейшим удовлетворением слушал его учтивые речи.
— Да, — соглашался он. — Все очень хорошие. Все новые. Построены при Президенте. Очень замечательно.
Машин на улицах было много, замечалось, впрочем, что поток их расступается перед эскортом, будто Красное море перед Моисеем. На седоков президентского автомобиля глазели, но издали. Один раз, когда они резко свернули направо и на миг притормозили, задержанные встречной машиной, их шофер, не повернув головы, сказал водителю этой машины что-то такое, отчего тот пошел испуганными морщинами.
Когда глазам Аллейна, женатого на художнице, представала какая-либо сцена, все равно какая, он видел ее словно бы двойным зрением. Будучи полицейским, прошедшим суровую выучку, он машинально выискивал в ней отличительные черты. Будучи человеком, проникшимся всеми тонкостями той манеры видеть окружающее, которая была присуща его жене, он искал созвучные элементы. Сейчас, погрузившись в толчею округлых черных голов, которые танцевали, перемещались, скапливались и расходились среди неумолимого зноя, он видел эту сцену такой, какой могла бы написать ее жена. Среди множества зданий постарше он выделил одно, которое как раз начали красить заново. Сквозь краску проступал призрак прежней надписи «ИМПО ТНАЯ О ГОВЛЯ САНС РИТА». Он увидел красочную группу людей, движущихся вверх и вниз по ступеням здания, и подумал о том, как Трой, упростив их движение, переставив их и убрав ненужное, могла бы придать им ритмический смысл. Она бы нашла в их толпе фокальную точку, думал он, какую-нибудь фигуру, которая подчинила бы себе все остальные, фигуру первостепенной важности.
И в тот самый миг, как эта мысль пришла ему в голову, перестановка совершилась сама собой. Фигуры людей перетасовались, словно кусочки стекла в калейдоскопе, и выделили фокальную точку человека, не заметить которого было нельзя, ибо то был неподвижно застывший, гротескно толстый мужчина с длинными светлыми волосами, облаченный в белый костюм. Белокожий.
Мужчина уставился на машину. До него было не меньше пятидесяти ярдов, но для Аллейна они словно бы обратились в футы. Двое взглянули в глаза друг друга, и полицейский сказал себе: «К этому типу следует присмотреться. Явный мерзавец.»
Калейдоскоп, щелкнув, смешался. Стеклышки скользнули, рассыпались и вновь собрались воедино. Поток людей, выливавшийся из здания, стекал по ступеням и расточался. Когда между фигурами вновь образовался просвет, белого человека в нем больше не было.
IV
— Дело тут вот какое, сэр, — торопливо говорил Чабб. — В номере один работы на целый день все равно не хватает, и опять же нас здесь двое, вот мы и стали подрабатывать работу по соседству, временно. К примеру, миссис Чабб спускается через день вниз, к мистеру Шеридану, прибирается там, а я хожу к Полковнику, — тут на площади живут полковник и миссис Кокбурн-Монфор, — каждую пятницу, на два часа, а воскресными вечерами мы сидим с ребенком в номере семнадцатом по Уок. И еще…