Ничья его девочка (СИ)

– Если захочу, и ботиночки снимешь, и ножки вымоешь, и языком высушишь.
– Вы себя жестоко обманываете! Скорее, вены себе перережу.
Пожал плечами, снял пальто, повесил в шкаф и, подхватив пакеты, прошел мимо меня на кухню. От него все так же умопомрачительно пахло, сбивая с настроя и заставляя непроизвольно втянуть запах и попереться за ним следом хвостиком, и тихонько шмыгать носом, принюхиваясь. Барский водрузил пакеты на стол и, не поворачиваясь ко мне, по-деловому поставил прозрачный электрочайник (я тоже думала его разбить, но было слишком холодно, а чай у них вкусный) на плиту.
– Значит так, Лиса, ты сейчас поешь и внимательно меня выслушаешь. Оччччень внимательно, так как от этого зависит, что тебя ждет дальше – нормальная жизнь или колония, а потом тюрьма.
– Алле! Какая тюрьма? Вы говорите, да не заговаривайтесь. Меня в тюрьму не за что.
Ухмыльнулся и так не по-доброму, так хищно, что у меня мураши по телу забегали.
– Я найду – за что. Поверь, у меня и власти, и денег хватит упечь тебя в строгаче на пожизненное.
– А за что, спрашивается?
– Да за что угодно. За убийство, за кражу, за проституцию. Персонально для тебя будет составлен букет на любой вкус и срок. – выставил две баночки, покрутил одну в руке. – Я не знал, какой соус ты любишь, и взял два. Чесночный и кетчуп.
Какой я люблю соус? А никакой, бл*дь, я их отродясь не пробовала. И вообще, какая к черту тюрьма. Внутри все клокотало от испуга, и сердце билось так сильно и гулко, что, казалось, выскочит сейчас через рот.
– Я не хочу в тюрьму!
– Конечно, не хочешь. Туда никто не хочет. Ты ж не идиотка, хотеть себе плохого, верно, Лисичка?
– Не называйте меня так! Бесит!
– А мне нравится.
Он достал из пакетов остальные коробочки, а я уставилась на его руки с толстым кольцом на безымянном пальце и красивыми блестящими часами на запястье. Вены возле костяшек чуть выступают, но не так уродливо, как у грузчиков, а красиво, по-мужски. Мне вдруг стало интересно, какие они – его руки. Теплые? Холодные? Шершавые или мягкие? Да хоть ледяные, как его глаза проклятущие, бледные. И мне какое дело до его граблей?!
– А поэтому мы с тобой, Есения, будем заключать договор.
Он разложил на тарелки содержимое коробочек, и мой желудок уже привычно и отвратительно спалился этим дурацким урчанием. Вечно голодный… блин, вечно меня выставляет бомжихой. Барский сел на стул и кивнул мне на тот, что стоял напротив. Я взобралась на него и твердо решила не есть, пока этот гад не скажет, чего от меня хочет. Но руки чуть ли не сами тянулись к вилке. Но слово «договор» внушало ужас и какие-то совсем жутко-плохие и постыдные мысли.
– И что за договор? Спать с вами, да? В этом домике? Я так и знала, что вы извращенец и педофил!
А он расхохотался. Раскатисто, оскорбительно и настолько мерзко, что мне захотелось разбить тарелку о его голову. Он продолжал смеяться, как будто я сказала что-то такое глупое и несуразное… и мне стало стыдно, захотелось превратиться в точку и испариться.
– Ну ты и дура, Есения. Ничего более нелепого я в своей жизни не слышал, – посмотрел на меня и захохотал снова. И я не выдержала, схватила вилку и изо всех сил хотела вонзить ему в руку, но вместо этого вонзила в стол, так как руку он молниеносно убрал. Жаль, не попала! Но хоть ржать перестал. Ледяные глаза сузились, и он вдруг схватил меня за запястье и выкрутил с такой силой, что я, взвыв, чуть не клюнула носом в тарелку, в свое тушеное мясо, от которого так умопомрачительно пахло.
– Еще раз поднимешь на меня руку – сломаю.
И тут же отпустил.
– Попробуй. Это мясо по-мексикански. Твой отец его любил и меня на него подсадил.
У меня от удивления перестало болеть запястье, и я, округлив глаза, уставилась на Барского. Он заговорил со мной о моем отце?
– Да, Сергей любил мясо по-мексикански, и лучше, чем твоя мать, никто не умел его готовить. Попробуй. Может, вкусовые предпочтения передаются по наследству.
И смотрит прямо мне в глаза, очень внимательно, словно душу сканирует, прощупывает, обыскивает. Он страшный человек, он точно психопат. Вот так вот переключаться может только маньяк какой-то. Я попробовала мясо и от наслаждения чуть не застонала, это, и правда, было безумно вкусно.
– Ты ешь-ешь, а я буду говорить. Я так понимаю, что тюрьма тебе не подходит, а значит остается вариант с нормальной жизнью. Но ее надо заслужить. И поэтому ты будешь учиться, ты будешь меняться ровно до тех пор, пока я не решу, что тебя можно показывать людям.
Я с полным ртом опять посмотрела на него и ощутила, что горло сдавило спазмом. Проглотить я точно ничего не смогу. Но я все же проглотила и нагло спросила:
– А нормальная жизнь – это означает, что вы отдадите мне деньги моего отца и отпустите?
И снова этот хохот, который пробуждает во мне желание убивать.
– Нет. Это означает, что я потрачу их на то, чтоб сделать из тебя человека, Есения.
– И что это за фигня?
– Ты останешься здесь, в этом доме, и пока я не решу, что ты достаточно изменилась, ты отсюда не выйдешь… – он красиво надкусил кусочек хлеба и так же красиво прожевал мелко нарезанное мясо.
Боже! Он точно сумасшедший!
– Не выйдет! Меня искать будут! Вы не имеете никакого права удерживать меня здесь насильно! Меня будут искать… это похищение… это…
Барский сунул руку за полу пиджака и достал какую-то бумажку, сложенную вчетверо. Кинул мне очень небрежно, чтоб, наверное, не дай Бог ко мне не прикоснуться.
– Копия официально оформленного опекунства над Назаровой Есенией Сергеевной. Опекун – конечно же, я. С этого дня я имею на тебя все права и начну воспитывать так, как я считаю нужным, и воспитаю… либо отправлю туда, где по тебе давно нары плачут. Кстати, можно не тянуть время и сделать это именно сейчас. Выбор за тобой.
Я подавилась мясом, закашлялась, но он даже не подал мне воды, я сама нащупала стакан, запила, пытаясь отдышаться, и все это под его ненавистным взглядом, полным злорадного триумфа.
– Вы… вы хитрый и подлый сукин сын! Вы это нарочно сделали, чтоб… чтоб ничего мне не давать.
Я не успела даже отшатнуться, как ощутила очень болезненный удар по губам. Так, что кровью рот наполнился и засаднило разбитую губу. Тронула языком и поморщилась.
– Урок первый – никакого мата при мне и на меня! Соус возьми томатный, чесночный будет теперь печь.
От обиды на глаза навернулись слезы, но урок был доходчивым. И вполне подходящим, для такой, как я. Я поняла – он сильнее и намного, а еще поняла, что церемониться со мной не будут. У меня пока что нет никакого выбора.
– Вот так. Правильное решение, Лиса. Умные и хитрые зверьки умеют приспосабливаться к обстоятельствам.
– Я не зверек!
– Верно. Пока что ты даже не зверек, ты глупое насекомое, которое постоянно заползает в то место, где его непременно раздавят. Завтра Константин Григорьевич отвезет тебя на медосмотр. После этого пройдешь тесты, чтоб понять уровень твоих знаний и развития.
Он промокнул свои идеальные, красивые полные губы салфеткой и отпил минеральной воды из стакана. А я все еще трогала языком рваную ранку изнутри и смотрела на него исподлобья.
– Я здорова.
– Очень в этом сомневаюсь. Может, у тебя вши или какие-то паразиты. Так что это не обсуждается. Пройдешь полный медосмотр.
Он набрал кого-то по сотовому.
– Костя, завтра возьмешь Есению в клинику. Нет, она будет хорошо себя вести. Пройдете офтальмолога, лора, инфекциониста, терапевта, гинеколога и стоматолога.
– Гинеколога? – вскрикнула я. – А это еще зачем? Не пойду! Не дам, чтоб у меня там ковырялись!
Глаза Барского и без того огромные стали еще больше. Видимо, он не ожидал такой реакции. А еще, что я ляпну подобное в его присутствии. Наверное. Его бровь опять вздернулась вверх. Прикрыл трубку ладонью и теперь заставил меня залиться краской.
– Может, все же лучше в тюрьму? Там будут желающие поковыряться в тебе насильно и не один раз! И не только там, где гинекологи. М?