Молодость Мазепы

— Найдем, найдем чары и на Богуна!
— Ой, Господи! — вскрикнула Саня, подбирая разбросавшиеся по полу рушники. — Ну, что, если бы гетман вошел эту пору в светлицу?
— А что ж? Увидел бы, что я веселюсь. Не всем же сидеть, словно затворникам, в келье! Вот погоди, если вправду прибыл под наши знамена полковник Богун, так гетман задаст нам такой пир, что ну! Вот уж повеселимся, так повеселимся! А там еще прибудут посланцы из Варшавы, верно именитые магнаты. Хоть эти ляхи вороги наши, а такие пышные лыцари, каких среди нашего казачества и не сыщешь! Вот и пригодятся новые уборы!
В это время дверь отворилась, и появившаяся бабка Килина прервала радостные мечты пани гетмановой.
— Пришли «крамари», — объявила она и, отворивши дверь, впустила двух высоких и смуглых субъектов. Один из ник был старше, другой, еще молоденький мальчик, казался прислужником. Лица их были чрезвычайно смуглы, с широкими скулами, какого-то цыгано-армянского типа. Старшему можно было дать лет сорок на вид; у него был большой горбатый нос, тонкие черные усы и юркие глазенки орехового цвета. Одеты они были в какие-то синие куртки с большими серебряными «гудзямы», и опоясаны широкими поясами, поверх которых были надеты длинные синие жупаны. За ними слуги внесли два больших короба, завернутых в холстину, и, поставив их на полу, удалились из комнаты.
— Ясновельможной гетманше до веку здравствовать! — приветствовал развязно гетманшу вошедший, снимая шляпу отвешивая у дверей низкий поклон.
Ха! Да это ты, Горголя? — вскрикнула радостно гетманша.
— Сколько времени ты не был в наших сторонах!
— Много, много. С тех пор, как есаульша успела гетманшей стать.
— Где же ты был все это время?
— Где только нас Бог не носил, — заговорил весело словоохотливый торговец, становясь на колени и раскупоривая, при помощи мальчика, свой короб. — Были мы и на левом берегу, и за одним морем, и за другим, и в Польше, и в Неметчине, и в Туретчине, и в Песиголовщине.
— Ха, ха! Уже пошел болтать! — смеялась весело гетманша, с нетерпением посматривая на то, как торговец разворачивал свой короб и снимал один за другим покрывавшие его листы толстой бумаги. — Ну, что же ты слышал там?
— Слышал всюду, что на правом берегу стала гетманша такой красоты, равной которой нет ни в одном «панстви».
— Выдумывай! — усмехнулась полунедоверчиво гетманша, но лицо ее все-таки покрылось от удовольствия легким румянцем. — Что ж, это, может, тебе песиголовцы [6] одноглазые говорили?
— А что ж, они хоть и одноглазые, да видят получше нас. Видят не только то, что есть, а и то, что будет. Вот они и говорили мне, что ясновельможной гетманше пора бы кораблик на корону сменить. Об этом толкуют и на левом берегу.
— Ну, это ты уж брешешь. У левобочных есть свой гетман, — они ведь его сами выбрали.
— Выбрали-то выбрали, да теперь сами не рады. Выбирает себе и прохожий верную дорогу, когда его темной ночью нечистая сила по лесу водит. Там такое на левом берегу делается, что и слушать страшно! Есть чутка, — понизил голос торговец, — что он вовсе и не крещеный человек, а сам антихрист!
— Ха, ха, ха! — разразилась звонким серебристым хохотом гетманша. — Антихрист, слышишь, Саня, антихрист!
— Не смейся, ясновельможная, — продолжал торговец, раскупоривши, наконец, коробку и раскладывая перед любопытными женщинами великолепные шелковые материи, затканные золотом и серебром. — Тому есть верные приметы: сам святой схимник в Печерской горе указал на них и даже молитву дал людям, чтоб держаться против его колдовства. Одной богобоязненной женщине тоже явилось во сне откровение, она было и стала доказывать, что он не гетман, а сам антихрист, так он объявил ее ведьмой и велел сжечь на костре!
Но гетманша уже не слушала его рассказа: блестящие шелковые ткани совершенно приковали к себе ее глазки.
  
XV
 
— Вот это бы ясновельможной пани на кунтуш, — говорил между тем пронырливый торговец, подымая за конец роскошную светло-зеленую материю, затканную серебром, — такой кунтуш и польской королеве было бы в пору надеть.
— Ну, то польской королеве… — заметила нерешительно гетманша, не отрывая от материи восхищенных глаз.
— Королева обеих Украйн перед польской королевой не умалится.
— Что ж это ты думаешь, что я могу иметь двух мужей?
— Нет, зачем! — Левого можно по шапке!
— Ха, ха! Хотела бы я, чтобы гетман Бруховецкий услыхал твои слова, он бы уж надел тебе за них красные сапоги.
— Да их теперь гетман дарит направо и налево! Вот потому-то я и советую ясновельможной пани взять у меня этот кунтуш. Такое приспевает время, начнут гонцы ездить, да послы от разных держав. Солнце выходит на небо в золотых лучах, а ясновельможная пани в драгоценных уборах! — говорил торговец, то собирая дорогую материю сверкающим каскадом, то свешивая ее со своей руки.
— А что же; он правду говорит, — обратилась к Сане гетманша. — Гетман дожидает из Варшавы каких-то гонцов. Только ты, верно, ей и цены не сложишь, — повернулась она к торговцу.
— Зачем не сложить? Материя дешевле гетманства, а гетман Бруховецкий свое гетманство за деньги продал.
— Так гетманство Бруховецкого купило Московское царство, а у меня нет столько червонцев!
— Найдутся, найдутся! — воскликнул уверенно торговец, откладывая материю в сторону гетманши.
За материей выбраны были расшитые золотом турецкие черевички, за черевичками — новый кораблик, золотые перстни, коронки венецейские, запоны английские, чудодейственные талисманы, привороты и отвороты.
Разговор оживлялся все больше и больше. Горголя пересыпал свою речь самыми странными, небывалыми, а вместе с тем и чрезвычайно интересными рассказами про всех и про все. Женщины слушали его, смеялись, шутили, и вместе с тем куча покупок гетманши все росла и росла с необычайной быстротой. Прелестная гетманша видела это, но не могла уже остановиться: все эти пустяки были так необходимы ей! Да и что могли они стоить? Какую-нибудь сотню, другую червонцев, не может же гетман отказать в них? Внутренность короба уже пустела, когда хитрый Горголя вынул из глубины его богатый, украшенный перламутром ящик и, раскрывши его перед гетманшей, торжественно произнес:
— Ну, эту вещичку я вез для ясновельможной гетманши из самой венецейской земли.
— А ну, что там? — произнесли разом и Саня, и гетманша, засматривая с живостью во внутренность ящичка, и невольный крик восторга вырвался у них.
На красном бархатном дне ящика лежало великолепное жемчужное ожерелье, перехваченное в нескольких местах золотыми аграфами, усыпанными крупными рубинами.
— Ой матинко, ой лелечки! — всплеснула руками Саня, — еще с роду своего не видела ни на ком такой прелести!
Но гетманша, пораженная красотой ожерелья, не произнесла ни слова. С разгоревшимися щеками и блестящими глазами она молча упивалась его зрелищем.
Хитрый Горголя заметил впечатление, произведенное его драгоценностью.
— Пусть ясновельможная гетманша примерит его, тогда оно станет еще во сто крат краше! — заговорил он вкрадчивым голосом, вынимая из шкатулки ожерелье и подставляя его под солнечный луч.
— Нет, мне не нужно… Спрячь его… — отнекивалась нерешительно гетманша, не отводя от жемчуга восхищенных глаз.
— Как, ясновельможная пани не возьмет его?! — вскрикнул с притворным ужасом Горголя: — Кому ж тогда и носить его? Уж если ясновельможная гетманша не хочет купить, так я лучше порву его, чтоб не досталась кому-нибудь другому такая красота!..
— У меня есть много самоцветов. Когда-нибудь в другой раз, а теперь у гетмана нет лишней казны… надо платить татарам…
— Татаре получат свое с лихвой на левом берегу, — поворачивал перед женщинами Горголя свое великолепное ожерелье.
— Нет, нет… оставь, не надо.
— Но только примерить, что же мешает ясновельможной гетманше примерить его? — настаивал купец.