Месть (СИ)

Но, как поняла я позднее, уже будучи взрослой и во всех смыслах опытной женщиной, я тоже никогда не любила Серёжу, а была ему благодарна за внимание и заботу, за порядочное и красивое отношение ко мне, как к девочке. В нашем классе это было редкостью... Так случилось, что учиться мне пришлось не в самой благополучной школе, поскольку она находилась близко от дома, а маме, всё время работающей, было не до меня. Девочки у нас были развязные, с грязными ртами и низким поведением. Низким во всех смыслах. Большинство лишилось девственности уже в 13 лет, а у меня ещё даже не было месячных, но об этом никто не знал, потому что я никогда и ни на какие темы с ними не общалась. С начальной школы у меня была подружка, Маринка, мы держались особняком и нам, по большому счёту, было наплевать, что думает о нас свора прожженных девиц. Они походили на стаю: центровая Лиля - беспредельщица и 10 её шестёрок. Ещё несколько одноклассниц межевались между ролью регулярно унижаемой шестёрки и кометы, не удостаиваемой внимания, ну вроде нас с Маринкой. Но против власти переть никто так и не посмел, и мы с подружкой оставались единственными представителями обособленного статуса «против всех». У мальчишек ситуация была ровнее: лидер Максим, немного с придурью, избалованный, но носитель вложенных отцом мужских принципов и взглядов. Эти принципы иногда, очень редко, давали о себе знать. Например, когда он влез в яму и спас провалившихся щенков в школьном дворе, когда придумывал поздравления для девчонок на 8 марта, ведь класс наш, будучи трудным и несносным, частенько бывал предоставлен сам себе – у нас часто не было классного руководителя, так как все потенциальные кандидатуры рано или поздно отказывались. Максим был главным трах… мужчиной нарасхват, короче. Осуществимая мечта каждой. Он совсем не гнушался этой роли и едва ли не лопался от гордости и самодовольства. Но мне не было дела до него, как и до его долбанутых на всю голову дружков. Одного, кстати, недавно убили, а второй благополучно отсиживает семь лет за распространение наркотических веществ.
И вот он стоит у двери, причёсанный, красивый, в модных джинсах и белом тонком джемпере (такие шмотки были только у него одного во всей школе), благоухающий французским одеколоном (спёртым у отца, скорее всего), и улыбается во весь рот своей знаменитой обаятельной улыбкой, покоряющий всех и вся ямочками на щеках. Он неотразим. В тот миг какая-то часть меня впервые увидела его мужчиной… Я улыбнулась, тускло, но всё же улыбнулась, ведь он был так красив и так галантен, на мгновение я забыла о своей горечи, на какие-то секунды вдруг стала девочкой, достойной внимания…
Максим берёт у Векшина одинокую красную розу и вручает толстой Таньке, целует её в щёку со словами:
- Поздравляю с праздником!
За ней Лиля, он проделывает всё то же, только целует в губы и шепчет, но мне всё слышно:
- Зая, сегодня предки сваливают, ты придёшь?
- Замётано!
Долго целует её, отпускает и поворачивается ко мне. Лицо его с елейного меняется на презрительное:
- А ты обойдёшься, слепошара, вали отсюда быстрее, мешаешь женщин поздравлять!
Тупая мальчишеская выходка, одна из многих. Из десятков, из сотен, из тысяч. Просто один некрасивый поступок в длинном, бесконечном ряду мужских глупостей. Тот день, день предыдущий, мои ожидания, мои боли и горечи, разочарования, принятые удары, разорвавшие мне грудь, стали тем удобрённым полем, на которое упало это маленькое зерно ненависти…
Дело в том, что ровно за день до этого меня изнасиловали. Я возвращалась поздно вечером из «художки», гордая, летела на крыльях счастья домой, потому что моя работа выиграла конкурс «Юное дарование», на тему: «Портрет матери». Я мысленно в десятый раз начинала разговор с единственным родным человеком, где признавалась в своих успехах и предвкушала гордость мамы за меня… Глупая, совсем другое прочту я в её глазах спустя несколько часов.
Трое отморозков сидели на корточках у подъезда. Курили. Молча. Скорее всего, они либо ждали меня, либо заметили заранее. Они не задирались, не цепляли словами, просто втолкнули в подъезд. 
Унижение и адская боль. Но хуже всего – осознание своего бессилия, невозможности что-либо изменить, влиять на ситуацию, задавать траекторию движения в рамках собственной жизни. Они делали это по очереди, потом повторили. И ни одна ублюдочная тварь не вышла из своей квартиры мне на помощь. Ведь я кричала. Да, они зажимали мне рот, иногда до удушья, но я всё равно кричала каждый раз, когда для этого возникала возможность. Ведь я борец. Они грозили прирезать меня, если не заткнусь, но я не из пугливых. Лучше издохнуть, чем подчиниться, прогнуться.
Мать не поддержала меня. Вместо этого брезгливо бросила:
- Так и не удержала себя в штанах, дура! Теперь отвечай за себя сама, считай, сегодня ты получила свой билет во взрослую жизнь.
Никто не водил меня к участковым, не брал свидетельских показаний, не стремился призвать к ответу окаянных… Да и был ли в этом смысл? Ведь я даже не видела их лиц… На моё счастье, у меня всё ещё не было месячных, а разрывы заросли сами. Мать купила только лекарства. Я до сих пор не могу простить ей жестокости и бездушия в сложный, практически переломный для меня момент. Но я не сломалась в тот вечер. Нет. Я не сломалась вообще. Я переродилась. Родилась заново. Но опять не в тот вечер. Это случилось на следующий день, у двери, где стоял красивый темноволосый Максим – мужчина, оказывающий внимание, мужчина, дарящий нежность.
- Ах ты сволочь! - меня взорвало ядерным взрывом.
Я бросилась со всей своей женской силой, со всей своей человеческой мощью бить его лицо за всё: за два года унижений и стёба от всего класса, за бросившего отца, за его новую семью, за ублюдков, измучивших моё тело, изуродовавших мою душу, за жестокую и бесчеловечную мать, за неподаренный алый цветок, за несказанные добрые слова, за неполученный единственный в моей жизни поцелуй в щёку… За всё…
Из носа его хлынула кровь, увидев её, он буквально озверел и врезал мне так, что я отлетела, скорчившись от боли…
Превозмогая боль, я поднялась, молча прошла на своё место, желая только одного – показать, что сломать меня НЕВОЗМОЖНО. Я рыдала беззвучно, глотая солёные реки, но это не были слёзы унижения, нет, это были слёзы, оплакивающие умершую мгновения назад душу. А ведь она у меня была…
Теперь я женщина без души, я стерва, я сука. Я иду по головам, я не жалею никого и ничего, я не помогаю никому, никак и ничем, я не способна на сострадание.
Я сидела на своём месте в классе у окна и сквозь слёзы, превозмогая боль в животе и разорванной за сутки до этого промежности, смотрела на него. Лиля вытирала ему кровь с лица, и они обзывали меня самыми последними словами… Но я не слышала их. Мне было плевать на них и на их яд. Я выбрала ЕГО. ОН ответит за всё и за всех.
И вот он сидит передо мной, взрослый, уже тридцатилетний летний, другой внутри и снаружи. Он стал мужчиной… В глазах его боль, сожаления, муки, отчаяние…
-Теперь, когда ты, наконец, исполнила своё наказание до конца, ты можешь взглянуть на меня иначе, просто как на человека? Обычного человека, у которого может быть хоть какое-то будущее… рядом с тобой?
- Если ты всё знал, почему терпел?
- Потому что вовремя не извинился. Никогда не поздно искупить свою вину, я решил взять всё, что ты мне дашь. Всё, что сочтёшь нужным. Заранее настроился на это. Подставился сам и … не заметил, как… как влюбился. Впервые в жизни по-настоящему, и надо же было такому случиться, что именно в тебя, в Соню Ивлеву, в мой кошмар наяву. Я ведь помнил тебя, Соня, все эти годы помнил, и даже думал искать, чтобы извиниться уже, чёрт возьми… Прости меня Соня, прости за всё, но в первую очередь за тот чёртов удар, и за то, что не нашёл в себе сил пойти против всех, и сказать тебе такое простое и сложное одновременно: «Извини, я был не прав».