Красные листья

— Что вы говорите? Из Канады, — сказала Кристина, улыбнувшись. — В таком случае они, должно быть, действительно замечательные.
Она осмотрела их внимательно, а затем попросила принести размер семь с половиной. Ее размера не оказалось, но был восьмой. Ботинки были немного великоваты. Но ничего. Они были вполне симпатичными, легкими, с кожаными шнурками.
— И они водостойкие, вы знаете? — сказала продавщица.
— Водостойкие? И к тому же из Канады? — произнесла Кристина слегка насмешливо. — Что же еще может требовать девушка от черных ботинок? Сколько они стоят?
— Сто восемь долларов.
Таких денег у нее не было. Из наличных осталось всего три доллара.
Кристина заплатила за ботинки карточкой «Америкен Экспресс». «Через шесть недель у меня будет сто восемь долларов, — подумала Кристина и улыбнулась про себя. — Наверное, я могу себя это позволить».
— Кристина Ким, — удивилась продавщица, вставляя карточку в аппарат для проверки. — Какая необычная фамилия.
— Вы так считаете? — Кристина написала свою фамилию на обрывке бумаги.
— С карточкой все в порядке, — сказала продавщица и вернула ее Кристине. — А ваша фамилия звучит… Даже не знаю, как сказать… Как-то по-восточному.
Кристина внимательно посмотрела на продавщицу:
— А может быть, я тоже выгляжу по-восточному?
— Конечно, нет. Я только…
— Счастливо оставаться, — сказала Кристина, беря коробку с черными ботинками и выходя из магазина. Фу ты!
Ей так нравились эти новые ботинки, что она захотела их тут же надеть. Кажется, Говард говорил о том, что надвигается ненастье со снегопадом. В этом году она свой аттракцион на каменных перилах еще не исполняла. Может быть, во время снегопада это будет в первый раз? Первый раз в новых черных ботинках.
Кристина села на верхнюю ступеньку лестницы, которая вела в редакцию «Обозрения», расположенную в здании Торговой палаты, и начала развязывать шнурки на своих кроссовках.
Спенсер Патрик О'Мэлли только что закончил свой обычный воскресный обед в ресторане Молли.
Такой же традиционный обед, как и десятки других, какие он устраивал для себя каждое воскресенье уже в течение пяти лет. Спенсер был человеком привычек. Заявившись сегодня к Молли, он положил свою меховую куртку на стул рядом и стал ждать, когда подойдет официантка. Ждать пришлось недолго.
Официантка подошла и соблазнительно улыбнулась.
— Привет, Трейси  [8].
— Привет, Келли, — сказал он, подумав, что с девушкой можно было бы установить более тесные отношения, если бы она звала его просто Спенсер.
— Сегодня как обычно?
— Если можно, как обычно, это было бы чудесно, — сказал он.
Выходя, Спенсер задержался, увидев плачущую девочку лет семи. Потребовалось несколько секунд, чтобы обнаружить, что ее пальцы застряли в дверной щели. Он освободил ее и, обняв за плечи, завел внутрь, а она все продолжала плакать. С пальцами ничего страшного не случилось, но официантка наложила на них лед, а потом появилась мама девочки. Она, оказывается, спускалась в туалет. Все его благодарили, и Спенсер ушел, размышляя над тем, как это трудно — иметь дело с детьми. Вот в данный момент все у них прекрасно, а уже в следующий ты не знаешь, что и делать.
Засунув руки в карманы, Спенсер прошагал до Норт-Мейн-стрит, обсуждая сам с собой, стоит или нет пройти еще милю до пруда. Было холодно и ветрено, но одет он был соответствующим образом: куртка на овечьем меху, вязаная шапочка и перчатки. Ему было тепло, но все равно пришлось застегнуться на все пуговицы, а перчатки он пока надевать не стал, просто засунул руки в карманы. Кроме того, под джинсами у него был надет мужской нательный комбинезон, а под курткой еще и свитер. Но все равно пробирал холод. Особенно когда ветер бил в лицо.
Иногда, когда зима в Нью-Хэмпшире выдавалась особенно холодная, Спенсер жалел, что, уезжая из своего дома на Лонг-Айленде искать пристанище, он не свернул на юг, на шоссе 1-95. Ему ведь тогда было совершенно все равно, куда ехать. Так почему же он остановился здесь, в этом сонном маленьком городке, где все дома белые, крыши черные, а зимы невозможно холодные?
Опасаясь обморозить лицо, Спенсер потер подбородок. Сегодня он не брился, такую роскошь он позволял себе только по воскресеньям, и только с тех пор, как перестал посещать церковь.
Спенсер двигался по Норт-Мейн-стрит мимо здания Торговой палаты, когда увидел девушку, сидящую на верхних ступеньках лестницы. И, собственно, не девушку он увидел — с надвинутым на глаза капюшоном трудно было вообще что-либо увидеть, — нет, не девушку. Его внимание привлекло то, чем она занималась. Она была босая, даже носки не подложила под свои ступни, которые покоились на каменной ступеньке лестницы. На ней были шорты. Рядом стоял черный кожаный ботинок, другой был у нее в руке.
Такое возможно только в ранней юности. Подумать только, босая в такую погоду! Спенсеру от одного вида ее стало еще холоднее. Одной ногой она твердо опиралась на ступеньку, в то время как вторая была перекинута через колено, потому что пыталась надеть ботинок таким способом. Затем, отказавшись от этого замысла, она опустила ногу и предприняла новую попытку, на сей раз более успешную.
Спенсер, как загипнотизированный, не отрывая от девушки глаз, медленно направился к лестнице. А она продолжала возиться с ботинком. Вместо того чтобы немедленно надеть второй, она начала продевать в первый черные шнурки. Причем не торопясь. Ее нога продолжала покоиться на каменной ступеньке. Взгляд Спенсера медленно передвигался от ее ступней вдоль длинных голых ног к темно-зеленой футболке с символикой Дартмута, а затем и растрепанным ветром волосам. Спенсер вынул руку из кармана и снова потер подбородок.
Кожа у нее была очень бледная, хотя щеки разрумянились от ветра. На мгновение она подняла глаза от ботинок. Их взгляды встретились. У нее было крупное, овальное лицо. Очень молодое. Но это если вы не видели глаз. Они были мягкие, коричневые, а под ними можно было разглядеть (потому что они были достаточно заметны) грустные полукружия, которые делали ее старше. И еще. Ее глаза были обрамлены черными ресницами, милыми, даже прелестными, придававшими всему ее облику налет какой-то ранимости. Комбинация этой невинности в глазах, и этих линий вокруг них, и этих ресниц — все это вместе создавало некую беспокойную, тревожную картину.
Откашлявшись, Спенсер произнес:
— К вашему сведению, на морозе тело человека охлаждается со скоростью один градус в минуту.
— А, — сказала она, и углы ее рта сложились в улыбку. — Спасибо за информацию.
— Да. Но я смотрю на вас уже в течение пяти минут. Может быть, даже шести.
Она отбросила волосы назад, не выпуская из пальцев шнурки.
— Ну и как я выгляжу?
Их взгляды встретились снова, и она улыбнулась ему своими потрескавшимися губами. Он напустил на себя серьезный вид, что оказалось нетрудно, поскольку Спенсер был человек серьезный, и ответил:
— От вашего вида мне становится холодно.
— В соответствии с вашими расчетами я должна быть сейчас мертва. Один градус в минуту, ничего себе!
— Нет, вы не умерли. Пока еще, — произнес он, почти улыбаясь. — Однако изрядно окоченели. Есть опасность, что и обморозились. Небось уже все онемело.
Она коснулась своей ступни:
— А знаете, возможно, вы правы. Я даже не чувствую сейчас холода.
— Вот видите.
Он увидел, как ее губы растянулись в озорную улыбку.
— В таком случае, может быть, вы перестанете меня отвлекать и дадите возможность надеть другой ботинок, чтобы я, в конце концов, получила возможность выжить?
Спенсер замолчал, глядя, как она зашнуровывает второй ботинок.
— А где ваши носки? — спросил он.
— В стирке, — сказала она вставая. — А вы-то кто?
Она смотрела сейчас прямо на него, и Спенсер вдруг осознал: «Да ведь она прекрасна!» Перед ним была красавица, это было совершенно очевидно и неоспоримо. Высокая, стройная красавица. Она была похожа на топ-модель, даже со своими растрепанными волосами. «Глаза у нее бездонные, — подумал Спенсер, — загадочные глаза». Он почувствовал знакомый толчок изнутри. Спенсер был еще достаточно молод, чтобы помнить свои школьные годы, когда он чувствовал похожий толчок каждый раз, проходя по коридору, где стояли девочки. Они были в облегающих белых свитерах и прижимали книги к своим начинающим развиваться грудям.