Отель с привидениями и другие таинственные истории (сборник)
Последние слова объяснили странный запах в подвале, который мы почуяли сразу же, как вошли туда. Этот запах действовал как бы в два приема. Поначалу он был даже ароматный, но потом делался откровенно тошнотворным. Повсюду были не требовавшие разъяснений бароновы печки и реторты, кулечки с химикалиями, на которых четким почерком были выписаны имена и адреса поставщиков. „Заниматься здесь не очень приятно, но сестра у меня хрупкое существо, она терпеть не может запахов и взрывов и поэтому выселила меня сюда вниз, чтобы не слышать и не обонять моих опытов“. Он вытянул руки, и мы увидели, что в доме он ходит в перчатках. „Случаются неудачи, — сказал он, — как ни стараешься быть осторожным. На днях, испытывая новый состав, я сжег себе руки. Они только-только стали заживать“.
Мы приводим эти малозначительные подробности лишь в подтверждение того, что никакие попытки утаить что-либо не препятствовали нашему осмотру. Позднее нам даже представилась возможность побывать в комнате ее светлости, когда она вышла подышать воздухом. Нам было поручено обследовать жилище его светлости, поскольку его крайне замкнутый образ жизни в Венеции и поразительное исчезновение обоих слуг из дома могли быть в подозрительной связи с характером его смерти. Мы не обнаружили ничего, подтверждающего это подозрение.
Что касается уединенного образа жизни его светлости, мы беседовали на эту тему с единственными посторонними людьми, с кем он поддерживал хоть какую-то связь, — с консулом и банкиром. В банк он зашел всего однажды, чтобы получить деньги по кредитному письму, и тогда же отклонил предложение банкира навестить его дома, сославшись на нездоровье. В том же смысле его светлость писал консулу, отсылая ему визитную карточку. Он извинялся, что не может нанести ответный визит этому джентльмену, навестившему его в палаццо. Мы видели это письмо, и решаемся предложить вашему вниманию копию с него. „Прожив много лет в Индии, я загубил свое здоровье. Я перестал появляться в обществе, и моим единственным занятием в жизни стало изучение восточной литературы. Не будь воздух Италии мне полезен, я бы не думал уезжать из Англии. Простите великодушно книжного червя и калеку. Моя деятельная жизнь подошла к концу“. Эти несколько строк, по нашему мнению, объясняют добровольное затворничество его светлости. Эти соображения, однако, не избавили нас от расследования в других направлениях. Ничего возбуждающего недобрые подозрения не стало нам известно.
Что касается ухода горничной миледи, мы видели ее расписку в получении жалованья, и там было определенно высказано, что она оставляет службу у леди Монтбарри, поскольку ей не нравится континент и она желает вернуться на родину. Это не столь уж редкий случай с английскими слугами, вывезенными за границу. Леди Монтбарри сообщила нам, что другую горничную она нанимать на стала, поскольку его светлость крайне раздражали посторонние люди в доме при тогдашнем состоянии его здоровья.
Исчезновение курьера Феррари само по себе крайне подозрительно. Ни ее светлость, ни барон не могли этого объяснить; предпринятое нами расследование не пролило ни малейшего света на это событие, как и не подтвердило прямой или косвенной связи его с целью нашего расследования. Мы пошли даже на то, чтобы осмотреть чемодан, оставшийся после Феррари. В нем были только одежда и белье — не было ни денег, ни клочка бумаги в карманах. Чемодан этот находится сейчас в полиции.
Мы нашли также возможность приватно побеседовать со старой женщиной, убирающей комнаты ее светлости и барона. Она попала на это место по рекомендации ресторатора, который доставлял еду в палаццо во время проживания там семьи. Отзывы о ней самые благоприятные. К сожалению, по своей ограниченности она не годится на роль свидетельницы. Нашим терпеливым и подробным расспросам она внимала с полной готовностью, однако выявить что-либо достойное внимания для внесения в этот отчет так и не удалось.
На следующий день мы имели честь беседовать с леди Монтбарри. Ее светлость выглядела донельзя изможденной и больной и не совсем могла уяснить, чего мы добиваемся. Представивший нас барон объяснил ей причину нашего приезда в Венецию и, как мог, заверил ее, что это всего-навсего формальность с нашей стороны. Успокоив ее таким образом, барон предупредительно удалился.
Вопросы, которые мы предложили леди Монтбарри, касались в основном болезни его светлости. Из ее сбивчивых, но, безусловно, искренних ответов составилась следующая картина: лорд Монтбарри недомогал уже давно, был возбужден и раздражителен. Впервые на простуду он пожаловался 13 ноября; ночь была беспокойная, с жаром, и следующий день он провел в постели. Ее светлость предложила позвать врача. Он запретил, сказав, что с таким пустяком, как простуда, справится не хуже врача. Чтобы пропотеть, он попросил приготовить горячий лимонад. К этому времени горничная уже покинула дом, и за лимонами отправился курьер Феррари (он в ту пору был единственный слуга в доме). Ее светлость собственноручно приготовила питье. Оно подействовало, и лорд Монтбарри на несколько часов заснул. Позже в тот день леди Монтбарри понадобилась помощь Феррари, и она позвонила. Никто не пришел на звонок. Напрасно искал его барон Ривар и в палаццо, и на улице. С того времени следы Феррари потерялись. Это случилось 14 ноября.
Ночью, дополняя простуду, вернулись признаки лихорадки. Отчасти они могли быть приписаны беспокойству и тревоге по случаю исчезновения Феррари. Скрыть это обстоятельство не удалось, поскольку его светлость постоянно звонил, настаивая, чтобы Феррари сменил леди Монтбарри и барона у его постели.
Утром 15-го (в тот день к ним приходила убирать старуха) у его сиятельства разболелось горло, он почувствовал тяжесть в груди. Тогда же и на следующий день ее светлость и барон пытались убедить его вызвать врача. Он по-прежнему отказывался. «Я не хочу видеть рядом с собой посторонних лиц; простуда пройдет сама по себе, без доктора» — таким был его ответ. Когда же 17-го ему стало совсем худо, было решено послать за врачом, не спрашиваясь у него. Посоветовавшись с консулом, барон Ривар обратился к услугам доктора Бруно, известного в Венеции первоклассного врача, в пользу которого говорило и то, что он бывал в Англии и знаком с английской практикой.
До сих пор отчет о болезни его светлости был составлен со слов леди Монтбарри. Более подходящим языком изложенное продолжение есть в отчете этого врача, переписанном нами.
«В моем врачебном журнале отмечено, что впервые я видел лорда Монтбарри 17 ноября. Он страдал от острого приступа бронхита. Из-за упорного нежелания больного прибегнуть к медицинской помощи было потеряно драгоценное время. В целом состояние его здоровья оставляло желать лучшего. Нервная система его была расстроена — он слушался и возражал одновременно. Когда я говорил с ним по-английски, он отвечал по-итальянски: когда я заговаривал с ним по-итальянски, он переходил на английский. Впрочем, это мало что значило: болезнь зашла далеко — и он был в состоянии произнести лишь несколько слов за один раз, и то шепотом.
Я сразу же прибегнул к необходимым средствам. Копии рецептов (в переводе на английский) прилагаю к настоящему заключению — пусть они говорят сами за себя.
Следующие три дня я постоянно посещал больного. Принятые средства помогли — он медленно, но верно пошел на поправку. Я мог со спокойной совестью заверить леди Монтбарри, что пока опасности не предвидится. Вот образец преданной жены! Напрасно я склонял ее принять услуги опытной сиделки; она никого не хотела допускать к уходу за мужем. День и ночь эта достойная женщина дежурила у его постели. Во время кратких отдыхов ее подменял брат. Последний, признаюсь, оказался славным собеседником, когда нам представлялась редкая возможность переговорить. Он увлекается химией, что-то делает в наводящем жуть подвале рядом с водными пучинами; и ему пожелалось показать мне свои опыты.
Мне же хватает химии с моими рецептами, и я отказался. Он воспринял это вполне добродушно.
Впрочем, я отвлекся от моего предмета. Возвращаюсь к больному лорду. Вплоть до 20 числа дела обстояли в целом неплохо. Когда утром 21-го я нанес лорду Монтбарри визит, он был совершенно не готов к роковому перелому, вдруг наступившему. Это был рецидив болезни, серьезный рецидив. Осматривая его с целью выявить причину, я нашел симптомы пневмонии — попросту говоря, воспаления легких. Он трудно дышал; прокашлявшись, получал частичное облегчение. Я строго расспросил окружающих, и меня заверили, что с лекарствами соблюдалась необходимая осторожность и больного берегли от сквозняков. Мне весьма не хотелось добавлять леди Монтбарри огорчений, но, когда она предложила пригласить еще одного врача, я вынужден был признаться, что также вижу в этом неотложную необходимость.
Ее светлость просила не считаться с расходами и пригласить лучшего специалиста, который, к счастью, оказался доступен. Лучший итальянский врач живет в Падуе. Его зовут Торелло. Я отправил к нему нарочного. Вечером 21-го Торелло приехал и подтвердил мое заключение: это пневмония, и жизнь нашего пациента в опасности… Я рассказал, какими средствами пользовал больного, он их все одобрил. Он дал рекомендации и по настоятельной просьбе леди Монтбарри задержался с возвращением в Падую до следующего утра.
Ночью мы с ним по очереди следили за больным. Болезнь, неуклонно развиваясь, одолела наше противодействие. Наутро доктор Торелло уехал. „От меня больше нет никакой пользы, — сказал он. — Больной обречен, и он должен об этом знать“.
На следующий день я как можно осторожнее предупредил милорда, что его час пробил. Мне говорят, что есть серьезные причины изложить все происходившее между нами в ту минуту в подробностях. Я выполняю эту просьбу.
Лорд Монтбарри с приличествующим мужеством принял весть о надвигающейся смерти, хотя и не веря ей до конца. Он попросил меня нагнуться поближе и спросил: „Вы уверены?“. Обманывать было не ко времени, и я сказал: „Безусловно“. Он немного помолчал, потом шепнул снова: „Поищите под подушкой“. У него под подушкой я нашел письмо, готовое к отправке, запечатанное и с маркой. Я едва расслышал его последние слова: „Отправьте сами“ — и я, разумеется, собственноручно отправил его. Я видел лондонский адрес. Улицы не помню, но помню, что оно было адресовано даме с итальянской фамилией Феррари.
В ту ночь милорд чуть не умер от удушья. Я помог ему справиться с приступом. Когда наутро я сказал, что отправил письмо, он взглядом выразил, что понял меня. Это был его последний проблеск сознания. Когда я увидел его в следующий раз, ему уже было ни до чего. Поддержанный возбуждающими средствами, он протянул до 25 числа и вечером того же дня, не приходя в сознание, скончался.
Что касается причины его смерти, то, с вашего позволения, просто абсурдно задаваться этим вопросом. Бронхит, переходящий в пневмонию, и был тем заболеванием, от которого он скончался, — это ясно как дважды два. Собственное заключение доктора Торелло с копией выписанного мною свидетельства о смерти должны удовлетворить (как дают мне понять) некие английские конторы, в которых была застрахована жизнь его светлости. Английские конторы, должно быть, основал тот знаменитый святой и скептик, упомянутый в Новом завете, чье имя было Фома!»