Колдун. Трилогия

Перешагнув брошенную на снег волчью шкуру, я только надвинул на лицо капюшон и пошел к воротам, еле заметно прихрамывая.
Не знаю, на какую реакцию рассчитывал священник, но больше он не произнес ни слова. Толпа безмолвно расступалась, давая мне возможность пройти. Как же хотелось в этот момент наломать дров, выплеснуть все, что накопилось! От безысходности впору зарычать и наброситься диким зверем, злобным оборотнем, за которого меня принимают. Но не посмею, сдержусь и просто уйду. Вокруг полно других городов, что я зациклился на этой деревянной крепости? На этих диких, непролазных лесах и болотах? Владимир, Суздаль, Москва, та же самая Коломна. Пока реки скованы льдом, можно идти по проторенным курьерским и торговым путям! На север, на юг, запад или восток! Здесь нет границ, нет виз и паспортного режима! Прочь от дикости! Во мне кладезь технологий, знаний, умений. Я могу это доказать! Могу это очень дорого продать. Князья и бояре, священники и простой люд будут готовы отдать мне душу, как дьяволу, только за малую толику информации, которой я владею! Отступать или бежать с поля битвы – это не одно и то же! Я отступаю, но не бегу. Тьма и дикость в душах людей сделала первый ход, воспользовалась элементом неожиданности. Впредь мне надо быть готовым к таким поворотам событий. Это мне урок, курс выживания! Не дождетесь моего бегства, не станете свидетелями моего позорного выхода из боя. Я отступлю, но обязательно вернусь!
Для доказательства собственной исключительности требовались действия. Не просто прожигание жизни в глуши на болоте, а продуманный план, который бы позволил мне совершить задуманное. Долгая дорога вскоре выветрила из меня всю ярость и гнев. Проклятия священника остались в памяти как короткий и неприятный эпизод, но он ни в коем случае не мог испортить того чудесного мгновения, когда мой напряженный взгляд и удивленные глаза Ярославны встретились, образуя тонкую, незримую связь, словно хрустальный мост, на который каждый из нас был готов ступить, не раздумывая. Этого мига достаточно, чтобы получить аванс вдохновения, силу бороться. Я не привык сдаваться. Я всегда шел до конца. Если не было возможности идти коротким путем, я выбирал извилистый, длинный, но все равно добивался всего, чего хотел. Сейчас я намерен делать то же самое. Не склонен менять привычки, особенно в угоду малограмотной толпе.
На болото можно было попасть уже известным мне способом, привычной дорогой, и короткой, пока еще нехоженой. Петр однажды говорил, что есть возможность заметно срезать путь, если идти через реку, когда лед встанет крепко. Я лишь умозрительно представлял себе этот маршрут, но с начала зимы даже не пробовал по нему пройти. Но сейчас, похоже, не оставалось выбора. Из крепости я вышел примерно во втором часу дня. Еще час-полтора, и начнет темнеть. Если небо будет чистым, а луна поднимется над горизонтом, то нет проблем, пройду в свою хижину, как по проспекту. Но с запада уже тянуло серые рваные тучи, и ничего хорошего такие перемены в погоде не предвещали.
Видимо, после нервного потрясения, испытанного мною в городе, когда священник прилюдно осыпал меня ворохом проклятий, я был просто неадекватен, переоценил погодные условия и резерв собственных сил. Некоторое время шел по льду реки: это было приятно и необычно. Реки здесь все равно что дороги, очень широкие, гладкие, лишь изредка с наметами да сугробами, но их немного, и серьезных помех при движении они не создают.
Серая мгла быстро заволокла небо, снег повалил крупными хлопьями, ветер усилился. Я прибавил шаг, и уже через пару километров понял, что зря это сделал. Опять заныла старая травма, в коленном суставе что-то щелкнуло, отдалось резкой болью в бедре. Дав себе небольшую передышку, я оглянулся назад, оценивая расстояние, которое успел пройти. Возвращаться не имело смысла. На льду не осталось моих следов, ветер мгновенно заметал их, не оставляя возможности вернуться. Но сил и упорства еще хватало. Я не боялся даже остаться в лесу на ночлег, провести ночь у костра, в укрытии, овраге или просто под упавшим стволом дерева. С собой у меня были какие-то припасы, тушеное мясо, довольно свежий хлеб, испеченный в дорогу молчаливой вдовой Ефросиньей. Да и оружие при себе имелось. Сулицу со сломанным креплением и древком еще возможно было починить и использовать по назначению. Жаль, вот только топора не взял, он бы мне сейчас пригодился.
Русло реки петляло причудливыми завитками, уходило в сторону ложными протоками, замерзшими заводями. Я продирался сквозь метель, ориентируясь только на твердую поверхность льда, но как долго могло это продолжаться? Час, два? Как бы быстро и энергично я не двигался, усталость брала свое, я начинал замерзать, лицо и руки уже онемели, ноги стали влажными. Снежная крупа наметалась под капюшон, сыпалась за ворот, проникала в швы одежды. Нужно было остановиться на привал. Если упорствовать и переть сквозь метель, можно заблудиться. Нет смысла пороть горячку. Я уже давно ушел из города и могу расслабиться, собраться с мыслями.
Левый берег реки, тот, на котором и должен находиться мой островок, был пустынным и пологим, он уходил вдаль заснеженным полем, а вот на правом берегу, обрывистом, крутом, деревья росли густо. На этой стороне я прежде не бывал. Уверенно решив, что буду искать место для ночной стоянки, я стал прижиматься к правому берегу, ища возможность подняться наверх. Пришлось пройти еще метров пятьсот, прежде чем я увидел завалившийся, прогнивший тесаный поручень, который тянулся на глиняный уступ. В первый момент я просто порадовался тому, что наконец-то нашел удобное, кем-то заботливо обустроенное место, где можно вскарабкаться. Лишь минутой позже, когда сбрасывал ногой снег в поисках ступеней, понял, что это явный признак обжитой местности. Деревня или лесная хижина. Чей-то охотничий домик или тропинка к зимнему омшанику.
Поднявшись наверх, я стал по возможности осматриваться. Деревья здесь росли довольно густо, сугробы намело высокие, поэтому двигаться пришлось с трудом. Ни следов, ни тропинки, только заметная просека. Я старался разглядеть хоть крохотный отблеск огонька, почувствовать запах человеческого жилья, услышать лай собак. Но ничего подобного не наблюдалось. Тишина, только ветер завывает в высоких соснах да бросает в лицо щедрые пригоршни колючего снега. Я стал продираться сквозь сугробы и переметы, держась просеки. Уже темнело, снег валил стеной, идти приходилось почти на ощупь. Среди деревьев снег казался не таким глубоким, и я уже приготовился искать удобную низину, чтобы устроиться и развести огонь. Ноги промокли, войлочная обувь стала рыхлой, раскисла, и мороз пощипывал, причем совсем нешуточно. Ситуация выходила из-под контроля, я нервничал. Но ведь не бывает же так, что есть оборудованный спуск с берега, а рядом ни деревеньки, ни сторожки.
Нога провалилась глубоко в снег, будто в проталину, которых в лесу встречалось немало, я поспешил завалиться на бок, чтобы удержаться и не рухнуть с головой, но плечо уперлось в твердый настил. Я стал ощупывать поверхность, с удивлением понимая, что это не что иное, как крыша дома, покрытая осиновой дранкой. В деревне, где жил дед Еремей, все крыши были сделаны из такой деревянной черепицы. Высоченный сугроб, который намело с одной стороны дома, не позволил мне сразу разглядеть эту постройку. С подветренной части снега оказалось немного, и поэтому я легко угадал жерди загона, ворота, высокие стебли высохшей крапивы, торчащие из снега. Даже на душе легче стало. Это была деревенька, очень похожая на ту, в которую я по неосторожности сунулся в первый день. И ни одного следа, ни одного намека на человеческое присутствие. Как и все постройки в этом времени, дома были добротные, хорошо сделанные, но напрочь лишенные окон. Вместо окон строители изб делали прорези в верхних венцах, почти под самой крышей, которые большей частью служили отдушинами. При необходимости такие прорези легко закрывались деревянной вставкой.