Золотой пленник
– Пошли! Пошли скорее, собака-шакал! – стали кричать конвоиры, тыкая пленников в спины. Спотыкаясь в темноте, они вошли во двор, человек со светильником открыл дверь в сарай, куда и загнали невольников.
В сарае оказались сухие глиняные полы и, самое главное, царила приятная прохлада.
Дверь закрыли, но ненадолго, скоро явились двое охранников с зажженным факелом и пересчитали пленников.
– Воды бы, ваша милость, – выразил Эрик общие чаяния.
Охранник зло на него посмотрел и, выйдя из сарая, буркнул:
– Будет вам вода, собака-шакал.
И действительно, вскоре он вернулся с полным бурдюком, поставив его у двери. Все было кинулись к нему, но Эрик остановил беспорядок:
– Стойте! Будем пить по десять глотков!
– А кто ты такой, чтобы командовать? – начал злиться Биркамп.
– Я хочу, чтобы до утра дожили все и чтобы в толкучке мы не раздавили бурдюк. Я буду раздавать воду, но пить буду последним.
Все согласились с доводами Эрика, и он велел построиться у стены и на ощупь давал сосок бурдюка, а все вместе считали количество глотков.
Досыта пленники не напились, но жажду утолили все, можно было ложиться спать. Питер и Эрик выбрали место в углу и быстро заснули. Питеру снова снились великаны, а проснулся он от брани вечно злых конвоиров – требовалось вставать и выходить во двор.
Потягиваясь, невольники появлялись во дворе, озираясь по сторонам. В этот день их разбудили не слишком рано, поскольку спешить было некуда. Солнце уже поднялось над горизонтом и красило глиняные стены оранжевыми лучами.
– Слушайте меня внимательно, знаешь! – Охранник прервался, чтобы поймать за пазухой блоху, и продолжил: – Если кому надо облегчиться, собака-шакал, иди туда. – Он указал на отгороженный стеной закуток. – Вода в большом кувшине, там, у стены, знаешь. Будете черпать ковшом, и чтоб порядок был, собака-шакал!
– А сколько можно пить? – спросил кто-то.
– Сколько нальется в твой живот, знаешь. – Конвойный усмехнулся.
– Прямо сейчас можно?
– Можно сейчас.
Толкаясь, пленники стали толпиться у обложенного саманными кирпичами кувшина, такого большого, что в нем мог поместиться человек.
Трое конвоиров благодушно на это взирали, лишь позевывая и почесываясь. Когда невольники напились, старший из конвойных продолжил объявления:
– Значит, так, всем надо почиститься, знаешь. А еще бриться надо, собака-шакал. Воду тратить понемногу, знаешь.
– А чем бриться?
– Я нож дам острый, знаешь.
Питер с Эриком отошли в сторону и, присев, стали разматывать обмотки.
– Ну вот, я же говорил, что будут откармливать, чтобы мы на торгах хорошо выглядели.
Принесли блюдо с высокой стопкой черствых лепешек, пленники побросали бритье и стали делить еду.
– Не толкайтесь, собаки-шакалы, сейчас еще принесут, знаешь! – прикрикнул старший конвоир, и действительно его помощники принесли еще лепешек, а потом и целый мешок высохшего прошлогоднего инжира.
– Живем, братцы! – воскликнул подобревший Биркамп.
После еды зачастили на яму, даже очередь образовалась, но потом все вернулись к стирке и бритью.
Питеру удалось счистить с башмаков свернувшуюся кровь, а еще под руководством Эрика он выстирал обмотки. Когда наступила жара, все спрятались в сарай – там все еще было прохладно, к обеду выспались и снова стали пить воду, жевать лепешки и инжир, а они все не кончались.
Эрик побрился, Питеру это еще не требовалось.
На другой день все повторилось – много воды, много еды. В обед во дворе появился Теллир, конвойные построили пленников, и хозяин остался доволен видом товара.
На сытый желудок о плохом думать не хотелось, все надеялись, что они еще сумеют устроить собственную жизнь.
17
На третий день пребывания в Датцуне невольников подняли рано, еще только занимался рассвет. Приказали умыться, напоили горчим чаем с лепешками и стали вязать за руки на одну веревку.
Увязав, вывели гирлянду на улицу, и в сопровождении конного Теллира и пеших конвойных двинулись на городской рынок.
Город только просыпался, из ворот на узкие улочки выходили закутанные в разноцветные ткани женщины. Заметив вереницу невольников, они замирали и провожали их долгими взглядами. Поскрипывая, проезжали телеги, запряженные волами, лошадьми, а то и ослами. На более значимых, центральных улицах на невольников никто не обращал внимания, здесь это было не в диковинку.
Питер вспомнил, как наблюдал птичников, несших на базар в Гудбурге клетки с курами, здесь таким же товаром были люди.
Вскоре стало понятно, где находится рынок, – туда стекалось все больше торговцев. Женщины несли на головах стопки сыров, углежоги сгибались под тяжесть огромных мешков со своим товаром, горшечники катили тележки с глиняной посудой, с грузом свернутых ковров семенили бессловесные ослики, не обращая внимания на понукания хозяев.
Вскоре прибыли на рынок, огороженный, как и все дворы в городе, глинобитной стеной. Справа от входа торговали всякой всячиной, начиная с фиников и заканчивая оружием, слева продавали лошадей и крупный рогатый скот, а чуть дальше на помосте – людей.
Когда Теллир привел своих невольников, на помосте было пусто, не было и глашатая, руководившего торжищем, однако две партии рабов уже смиренно дожидались своей участи. В одной связке было пятеро рослых, добротно одетых мастеровых людей, в другой целых двадцать, но комплекцией пожиже и в плохой одежде.
– Эрик, а в хлеву хорошо работать? – негромко спросил Питер.
– Это как устроишься, может хорошо оказаться, а может и каторга. Тебе работать приходилось?
– Никогда. – Питер вздохнул. – Дядя старательно направлял меня на купеческую стезю, а если бы не ограничивал, может, я научился бы доить коров. Или там дрова рубить…
– Научишься, дело не мудреное.
Теллир сошел с лошади и приказал поставить невольников вдоль стены.
Одновременно с рабами на рынок доставляли лошадей и коров, их размещали в загонах у другой стены, там уже появились первые покупатели, заводя с продавцами неспешные разговоры.
На другой половине рынка уже вовсю сновали люди, в основном слуги, которым требовалось принести продукты к завтраку. Корзинки, клетки, чепчики, платки – Питер видел, как на той стороне бьет ключом настоящая жизнь, а здесь все молчали, словно на погребении.
Оглядевшись, он заметил на стене надпись на яни: «Прощай, Са…» – и все. С кем прощался невольник – с Сандрой? С Самюэлем? Должно быть, его позвали на помост и он не успел дописать. Где он сейчас – жив или давно сгинул на чужбине? Питер почувствовал, как к горлу подкатывает комок, хотелось прекратить все это и запереться в своей просторной комнате в доме дяди. С каким бы удовольствием он сейчас решал задачки в малкуде, пусть даже они и были совершенно неинтересны!
За то время, пока ждали начала торгов, прибыли новые невольники. Двое на телеге, связанные по рукам и ногам – видимо, издалека, – и четверо своим ходом, в сопровождении трех охранников с колотушками.
Те, что на телеге, выглядели дико. Они были черны от солнца, нестрижены, в изорванной и залитой кровью одежде. Должно быть, их хозяин, сердитый полный господин на дорогой лошади, не нуждался в деньгах и хотел просто поскорее сплавить непокорных рабов.
Появился глашатай. Он шел быстро, нетерпеливой подпрыгивающей походкой. На нем были рыжие сапоги и новый халат поверх красного кафтана, в руках традиционная для глашатаев торжища короткая палка.
Едва он взбежал на помост, со всех концов рынка стали подтягиваться покупатели и просто зеваки.
18
Среди покупателей Питер сразу отметил господ и посланных приказчиков, которым хозяева доверяли выбор живого товара.
Владелец первой партии невольников подошел к помосту, глашатай к нему склонился, выслушал сведения о товаре и, кивнув, повернулся к публике:
– Уважаемые жители Датцуна и гости нашего города, мы начинаем торговлю! Первыми на торг выходят люди господина Хитцера.