Тютюнин против ЦРУ

– Пойми, Шпак, ты не должен обманывать Казимира Куклинского. Этим ты сделал мне больно, и теперь я тебе тоже сделаю больно.
– Я.., не… Шпак… Я Штерн, – мужественно хрипел директор и тут же получал под ребра новые тычки.
– Ты, Шпак, думал, что продашь мне фуфло за четыре тыщонцы дуляров и я не замечу капроновой подкладки? Думаешь, Куклинский тупой и не знает, что при царе Иване не было капрона? Думаешь, я про то не вем, Шпак?
– Извините, – подал голос Серёга, поняв, что директора нужно выручать.
– Цо то есть? – брезгливо указав на Серёгу, спросил Куклинский. – Цо пану долега?
– Извините ещё раз, – Тютюнин вошёл в кабинет и глупо улыбнулся, – там кто-то ОМОН вызвал, я пришёл спросить – это не вы?
– ОМОН?! – Руководитель избиения одёрнул дорогой пиджак и кивнул своим гориллам, чтобы те выходили. Несчастного Штерна отпустили, и он повалился на пол. Уже уходя, Куклинский остановился на пороге и, позволив себе злую ухмылку, сказал:
– До видзеня, Панове.
– Борис Львович! – Серёга подбежал к директору и помог ему подняться. Штерн скривился от боли и закашлялся. – Что это за люди, Борис Львович?
– Король.., король туалетной бумаги Казимир Куклинский… Мы ему доху продали…
– Вы садитесь, Борис Львович.
Тютюнин помог директору сесть и налил в стакан воды. Штерн сделал несколько глотков и, наконец вздохнув, стал ощупывать ребра.
– Вроде ничего не сломали… Теперь нужно Турбинова найти. Он мне за все ответит.
Однако Турбинова искать не пришлось. Он появился в кабинете тотчас, довольный, дышащий вчерашним перегаром и с огромной свежей шишкой на лбу.
– Привет всем! – бодро произнёс он и, дотронувшись до лба, сообщил:
– Только что с клиентом во дворе столкнулся… Поговорили немного… Недовольны они, Борис Львович.
– Я уже знаю, – мрачно заметил Штерн.
– Спрашивают, почему трехсотлетняя доха имеет капроновую подкладку…
– А ты чего сказал?
– Я гений, Борис Львович! Я сказал, что настоящая подкладка из китайского шелка в настоящее время реставрируется в Эрмитаже.
– И они поверили?
– Поверили! – радостно закивал Турбинов. – Говорят меж собой, чего, дескать, зря какому-то Шпаку печёнки поотбивали! Вы представляете, как весело, Борис Львович? Кому-то из-за нас перепало!
Больше не в силах сдерживаться, рычащий Штерн схватил мраморную пепельницу и метнул её в голову Турбинова.
Послышал удар и грохот разлетавшихся кусков мрамора. А после этого удивлённый голос Турбинова:
– Че… Че-то я не понял…
 
19
 
В одиннадцать часов на работу явилась секретарша Елена Васильевна. Она очень удивилась, застав в кабинете директора кроме самого Штерна ещё двух сотрудников – Тютюнина и Турбинова. У последнего была забинтована голова и подбиты оба глаза, однако это не мешало ему с энтузиазмом прихлёбывать с блюдечка растворимый кофе.
– Ой, здравствуйте! У вас совещание, Борис Львович?
– Да нет, просто небольшой перерыв.
– А я посмотрите что принесла! – похвасталась секретарша и стала разворачивать большой плакат. – В школе у сына к сентябрю галерею портретов меняют – мастеров русской литературы, так вот ему выпало Чехова принести. Антон Палыча… Вот… – Елена Васильевна развернула портрет. – Красиво?
– Красиво, – кивнул Штерн. – Но вообще-то это Троцкий.
– Как Троцкий?! – поразилась секретарша.
– Очень просто. Лев Давыдович, – подтвердил Турбинов.
– Да вы не тушуйтесь, Елена Васильевна. Несите как есть, сейчас в школе таким пустякам значения не придают.
– А и ладно, – махнула рукой секретарша и убрала портрет. – Попью-ка я лучше чайку. Кстати, Борис Львович, вы слышали новость? Фригидин на работу вышел, собирался к вам зайти.
– Пусть заходит. Чем он, кстати, болел, надеюсь, ничего серьёзного?
– Говорит, что-то вроде отравления. В этот момент в дверь постучали, и появился сам Фригидин.
– Долго жить будет, – прокомментировал его появление Турбинов.
– Можно, Борис Львович?
– Заходите-заходите. Как вы себя чувствуете?
– Благодарю вас, чувствую себя хорошо. Здравствуйте, Турбинов, и вы, Сергей, тоже здравствуйте. Пользуясь случаем, что здесь собрались лучшие люди нашего предприятия, я хотел бы покаяться.
– В чем покаяться? – спросил Турбинов, поправляя сползавший на глаза бинт.
– Я вёл себя некорректно и недостойно высокого звания бухгалтерского работника, однако теперь все в прошлом. Я другой. Поверьте, Борис Львович, и вы, Сергей, поверьте тоже. Я – другой.
После этих слов Фригидин приложил руку к груди и поклонился.
– Не смею больше мешать и удаляюсь, – добавил он и вышел в приёмную, плотно притворив дверь.
– Что-то я не понял, в чем он каялся. Вы, Сергей, поняли?
– Я? – Тюгюнин не знал, что ответить. С одной стороны, следовало рассказать о проделках Фригидина, с другой – это ведь он, Тютюнин довёл человека до больничной койки. Однако его сомнения развеяла Елена Васильевна, которая снова заглянула в кабинет директора.
– Извините, у меня тут на столе сахар лежал – десять кусочков. Вы не брали?
– Нет, – за всех ответил Турбинов.
– Надо же, на секунду отлучилась, и сахар спёрли. Секретарша ушла, и Тютюнин тоже поднялся.
– Пора мне уже сырьё принимать. Люди небось волнуются.
– Да, Сергей, идите. И знаете что, вы сегодня здорово мне помогли, поэтому примите сырьё и отправляйтесь домой. Пусть у вас будет укороченный день.
– А можно у меня тоже будет укороченный день? – тут же напросился Турбинов.
– Нет, нельзя, – отрезал Штерн. – Вам, Федор Иванович, ещё до обеда в Санкт-Петербург смотаться нужно – привезти из Эрмитажа отреставрированную подкладку…
 
20
 
Сергей Тютюнин ушёл с работы пораньше и, возвращаясь домой, думал одну мысль, которая его занимала.
Впервые за довольно долгое время они с Окуркиным решили не пропивать все деньги, добытые удачной охотой на банки, а вложить их в собственное дело. Разговор на эту тему у них состоялся ещё до событий в деревне Гуняшкино, и теперь, полностью избавившись от пережитых страхов, Сергей Тютюнин снова думал о серьёзных вещах.
Инициатором этой блестящей идеи был Леха. Как человек, близкий к тяжёлой индустрии, он хорошо представлял себе металлургическое предприятие, и потому именно он разработал первый бизнес-план.
– Пора нам менять масштаб нашего дела, – сказал он, когда они на автобусе возвращались из пункта сдачи цветных металлов.
– Это как? – спросил Сергей.
– Нужно самим банки принимать.
– И что мы с ними будем делать?
– Переплавлять в тарные чушки.
– О, – только и сумел выговорить Тютюнин. – А чего делать с чушками?
– А тут уже что хочешь, то и делай. Можно на международный рынок выйти.
– Слушай, а где мы все это будем плавить? Нужны же какие-то домны или там конверторы?
– Пока обойдёмся печкой у меня в гараже, а со временем будут у нас и домны. Главное – подмять под себя весь рынок алюминиевых банок, в масштабах города.
– В масштабах города – это, конечно, много, – согласился Тютюнин и, глядя в окно автобуса, стал невольно представлять себе на месте гаражей корпуса нового завода по переплавке пивных банок. – Слушай, а может, нам сразу готовый завод подыскать, а то, если мы здесь все застроим, где ты «запорожец» будешь ставить? Да и соседи сожрут – скажут, дымит ваш завод.
– Ну, – Леха поднял вверх указательный палец, – я гляжу, и ты кой-чего кумекать начинаешь. Думаю, прихватим мы алюминиевый завод в Братске. А потом и Норильский никелевый.
– А на что нам никелевый?
– Да чтобы в Сибирь по сто раз не мотаться. Не ближний конец – не набегаешься туда.
– Это конечно. Тут я с тобой согласен. Вот только у этих заводов хозяева есть. Они ведь денег больших попросят.
– С хозяевами разговор короткий… – сказал Леха. – Хозяев валить будем.
– А не валить нельзя?