Когда пожелаешь

Открывшаяся дискуссия о поведении мотыльков продолжалась до тех пор, пока мать Люси решительно не выставила всех из дома.
 Глава 3 
  
Осетр рубленый в соусе из омаров. Осетр а-ля святой Марцелл. Пудинг из осетра. Осетр тушеный со сливками. Осетр в каперсовом соусе. Эту неделю они запомнят надолго. Каждый вечер все друзья собирались на обед, и еще оставалось на завтра.
Люси ничего не желала.
Лишь когда был съеден последний лакомый кусочек и кот Роджер утянул кусок хребта, Люси вспомнила, с каким осуждением ее мать отнеслась к загадыванию желаний, потому что чуть ли не пожелала ловить осетров каждую неделю. Но она вовремя остановилась.
Остановилась не потому, что верила в слова Рупы о волшебстве бутылочки. Рупа часто применяла то или иное колдовство, и Шарлотта уже вывела формулу, сравнивающую успешность результата колдовских опытов Рупы с тем, что может получиться по чисто математической вероятности. Получалось, что при участии Рупы число неудач превосходило то, что предсказывала теория вероятности. Другими словами, у вас было больше шансов успешно решить проблему, ничего не делая и доверившись случаю, чем если обратиться к Рупе.
Значит, это волшебная бутылочка или нет?
Нет.
Но осторожность лучше поспешности. Как уже много раз в своей жизни, Люси была благодарна матери за ее здравый смысл. Люси считала мать женщиной храброй, решительной и мудрой. И очень любила ее.
Мать Люси, урожденная мисс Лаура Хибберт, в молодости пережила большое разочарование. Если оставить красивый стиль, то в двадцать лет она родила ребенка в безбрачии, что случилось вскоре после того как умер ее любовник, и произошло это при самых скандальных и унизительных обстоятельствах, которые только можно себе представить.
Когда кто-нибудь спрашивал Лауру о семье, она обычно отвечала, что ее бросили. Это была не совсем правда. На самом деле случилось вот что. После того как Лаура объявила родителям и братьям-сестрам, что ждет ребенка, она продала картину Боттичелли, которую ей подарил дедушка по случаю ее конфирмации, и на вырученные деньги отправилась в Лондон, где купила коттедж и стала воспитывать Люси. Поскольку родители все же пытались помогать дочери и посылали деньги, что было ей крайне неприятно, Лаура сама решила разорвать отношения с семьей и никогда больше с ней не виделась.
С этого дня для Лауры начался золотой век свободы. Она знакомилась с новыми соседями со словами: «Я мисс Лаура Хибберт, незамужняя мать. А это мое безвинное дитя, Люси. Вы можете отвергнуть нас, если хотите, но это будет не по- христиански».
Она посвятила всю себя дочери, своему саду и созданию организации помощи другим нуждающимся женщинам. А по вечерам — занятиям с детьми, которые платили ей по два пенса в неделю за право посещать их. Сотни беднейших лондонских детей научились читать, писать и считать, сидя у нее на коленях. Некоторые остались с ней на многие годы, например, Элф, Шарлотта и Рупа.
Люси не могла вообразить, что у кого-то может быть лучшее детство, чем у нее: множество друзей, игры, разумные похвалы, мудрые наставления и рыбалка. А теперь впереди их ждало еще и похищение.
Люси не чувствовала, что к ней подкрадывается несчастье.
Она с удовольствием отметила, выходя прохладным утром в четверг с мамой на прогулку, что в мире нет такой вещи, которую она могла бы пожелать.
Может, пожелать, чтобы рассеялся густой утренний туман? Туман окутал город. Превратил огни уличных фонарей в жемчужинки. Начистил до блеска камни мостовой.
Мимо прохлюпали колеса невидимой рыночной телеги, стук копыт прозвучал приглушенно и таинственно.
— Держу пари, мы будем одни в Гайд-парке, — бодро сказала мать.
Люси подумала: «Было бы очень хорошо, если бы весь Гайд-парк принадлежал только нам, но я не буду этого желать». Она была рада, что может принять такое нравственное решение. По правде говоря, она почувствовала, как довольна собой, и ей стало немного неловко. Она даже забеспокоилась, что становится самодовольной, но тут они вошли через ворота в парк.
В парке было пусто. Люси слышала только шелестящий звук падающих листьев и шорох мокрой травы у них под ногами. К тому моменту, когда они с матерью взобрались на южный холм, туман стал таким густым, что невозможно было различить даже горшки с геранью, недавно выставленные вдоль дороги. Тополя впереди казались неясными величавыми гигантами.
Весь мир словно встал на цыпочки и ушел, оставив ее с матерью одних плыть в густом серебристом море, заглушающем любые звуки. Люси старалась не думать, что в этих танцующих занавесях молочноватой влаги есть что-то таинственное. И старалась не пожелать, чтобы парк был менее пустынным.
Затем, среди нависшей тишины, Люси услышала громкий гортанный женский смех. На удивление близко.
Она остановилась и быстро обернулась.
Но не увидела ничего, кроме дрожащей пелены тумана.
Ее мать тоже остановилась и замерла, как лань, разглядывающая окрестности. Потом прошептала:
— Не смотри, Люсинда. То, что ты увидишь, отвратительно.
Но словно какая-то сила держала Люси, не давая отвернуться.
Пелена разорвалась словно паутина перед рощицей священных деревьев с маленькими белыми цветочками. А под ветвями — молодой мужчина, держащий в объятиях женщину.
Вечернее платье из золотистого шелкового тюля на женщине намокло и было распахнуто. Отяжелевшее от влаги, с прилипшими к нему травинками, оно упало бы с ее обнаженных плеч, если бы не приподнятые руки дамы, которыми она цепко держалась за молодого мужчину. Волосы женщины тоже намокли и растрепались — черные красивые волосы.
Люси не бывала в светских кругах. И не знала эту женщину.
Но мужчина!
Генри Лэмб.
Никто не смог бы забыть такое лицо. Все говорили, что у него самое очаровательное лицо во всем Лондоне. Генри Лэмб. Вызывающий трепет, бессовестный Генри Лэмб.
Люси видела его единственный раз в жизни, после чего на протяжении нескольких месяцев прилагала все усилия, чтобы перестать думать о нем. Однажды, два года назад, она стала свидетелем самого наивного, бесшабашного поступка, какой только можно придумать.
Это случилось в тот день на святках, когда по английскому обычаю слуги получают подарки. В то ужасно морозное зимнее утро они с матерью отправились в трущобы ухаживать за ребенком с сыпным тифом. Ночью у малыша был приступ лихорадки, а теперь он мирно спал. Мать Люси тоже заснула, прислонясь к спинке кресла посередине комнаты.
Вместе с миссис Магру, матерью больного ребенка, Люси смотрела сквозь замерзшее окно, как два мальчика- попрошайки подошли к молодому мужчине. Элегантный, взъерошенный, потрясающе красивый Генри Лэмб был тогда неизвестен Люси, но миссис Магру уже пару раз видела, как он проходил мимо в компании повес, зарабатывающих на петушиных боях.
Люси вскочила со стула, готовая схватить шаль и мчаться на улицу, чтобы вмешаться. Обычно молодые щеголи отбиваются от попрошаек тростью, небезосновательно опасаясь за свои карманы.
Но миссис Магру удержала ее.
— Остановись. Ты видела такое? Нет, вы только посмотрите!
Генри Лэмб опустился перед детьми на корточки и разговаривал с ними, опустошая свои карманы. Смятые банкноты, золотые монеты, серебряные, бронзовые. Все. По-видимому, весь его ночной выигрыш. А когда в карманах ничего не осталось, он отдал им часы, снял с пальца золотое кольцо и даже оторвал от жилета позолоченную пуговицу и тоже отдал детям. Наконец, он утер им носы своим шелковым платком и сунул его в карман пальто самого маленького мальчика. И после этого пошел прочь с хитроватой улыбкой на лице, а Люси потом пришлось усердно потрудиться, чтобы стереть ее из памяти.
Генри Лэмб.
Известный своей чарующей внешностью не меньше, чем позором, который навлек на свою семью.
И каким-то образом в этот нелепый, скандальный момент, когда она с матерью вдруг столкнулась с ним в окутанном туманом парке, где он, вне всякого сомнения, недвусмысленно компрометировал женщину, случилась ужасная вещь.