Фиалка

— Похоже, что вчера. Люди Корнише окружили ее головорезов возле Оливенцы. Судя по тому, что здесь сказано, они держат Фиалку в военном лагере за городом.
— Насколько надежны эти сведения? — Глаза полковника, читавшего донесение, блеснули.
Веллингтон пожал плечами и бросил вопросительный взгляд на адъютанта.
— Агент — один из наших лучших людей, сэр, — сказал адъютант. — И информация настолько свежая, что я готов пари держать, что она правдива.
— Проклятие, — пробормотал Веллингтон. — Если она попала к французам, уж они выжмут из нее все, что она знает, до последней капли. Ей известны все эти чертовы горные перевалы отсюда и до Байонны, а то, что неизвестно ей о здешних партизанах, не стоит труда и узнавать.
— В таком случае нам лучше ее вызволить, — произнес полковник, как будто это было нечто само собой разумеющееся, и положил донесение на стол. — Мы не можем допустить, чтобы Джонни Крапо [2] заполучил сведения, которых нет у нас.
— Да, — согласился Веллингтон, поглаживая подбородок. — Если Фиалка уже поделилась с французами своими знаниями, мы окажемся в большом проигрыше, не выудив, также у нее эти сведения.
— Кстати, почему французы ее так называют? — поинтересовался майор. — Впрочем, испанцы тоже зовут ее Виолетта.
— Насколько я понимаю, это из-за ее манеры ведения военных действий, — ответил полковник Сент-Саймон, и в голосе его послышалась саркастическая нотка. — Она как скромная фиалочка, вошедшая в поговорку. Всегда оказывается под защитой больших партизанских отрядов, тушуется на их фоне. А когда французская армия концентрирует все свое внимание на деятельности герильи, маленькая фиалочка со своей бандой «процветает» на заднем плане и устраивает веселое представление с погромами там, где ее меньше всего ожидают.
— И собирает пушок и перышки для своего маленького гнездышка, — заметил Веллингтон. — Говорят, она не знается ни с одной из армий, а когда помогает испанским партизанам, то за свою помощь требует мзду… или по крайней мере свеженьких сведений о том, где есть возможность хорошенько поживиться.
— Иными словами, она действует из корысти — как наемник, — подытожил майор с гримасой отвращения.
— Именно так. Но мне известно, что французы у нее в еще меньшей чести, чем мы, грешные. По крайней мере она никогда ни за какие деньги не предлагала помощи французам.
Главнокомандующий пнул ногой выпавшее из камина полено.
— До сих пор, — заметил Сент-Саймон. — Возможно, в эту самую минуту они предлагающей хорошую цену.
Это был крупный широкоплечий мужчина с потрясающей яркости голубыми глазами, смотревшими из-под кустистых золотисто-рыжих бровей. Того же цвета была и густая грива, один из непокорных локонов которой вечно падал на его широкий лоб. В его манерах чувствовалась естественная властность человека, рожденного в богатстве и привыкшего к привилегиям, человека, которому никогда не приходило в голову сомневаться в правильности установленного порядка вещей. Поверх его красного мундира был небрежно наброшен ментик офицера кавалерии, массивная кривая сабля в широких, украшенных резьбой ножнах свисала с перевязи у бедра. Фигура полковника излучала такую внутреннюю энергию, что он казался слишком крупным для замкнутого пространства комнаты.
— Я также слышал, милорд, что прозвище «Фиалка» связано с ее внешностью, — отважился подать голос адъютант. — Я так понимаю, что она похожа на цветок.
— Боже милостивый, дружище! — Презрительный смех полковника раскатился по мрачной комнате. — Да она безжалостная, всегда готовая на убийство интриганка и, если у нее является такая прихоть, предлагает за плату свои сомнительные услуги партизанам.
Адъютант смутился, но майор оживленно вступил в дискуссию.
— Нет, Сент-Саймон, парень прав. Я тоже об этом слышал. Говорят, она так миниатюрна, что кажется, ее может унести от одного вздоха.
— Тогда ей долго не продержаться. Как только полковник Корнише начнет над ней дышать, ей конец, — объявил Веллингтон. — Он порочный, надменный негодяи и обожает допросы. Нельзя терять время. Джулиан, вы сумеете ее захватить?
— С удовольствием. Будет приятно лишить Корнише его добычи. — Сент-Саймон не скрывал своей радости. Задача его вдохновляла. От возбуждения он уже не мог устоять на месте, и шпоры на его сапогах зазвенели.
— Отчего бы в самом деле не положить конец играм этой скромной Фиалочки? Она слишком увлеклась, обогащаясь за наш счет.
Его аристократические черты исказились гримасой отвращения. Джулиан Сент-Саймон не терпел наемников.
— Со мной поедут двадцать человек.
— Хватит ли их для того, чтобы взять штурмом целый лагерь? — спросил майор.
— Да я и не собираюсь его штурмовать, друг мой, — сказал с улыбкой полковник. — Если хотите знать мое мнение, то самое подходящее для нас — это маленькая партизанская война.
— В таком случае отправляйтесь, Джулиан. — Веллингтон протянул ему руку. — И привезите этот цветочек, чтобы мы сами могли пооборвать его лепестки.
— Я доставлю ее сюда через пять дней, сэр. Полковник вышел из комнаты, и потоки энергии, казалось, как вихри, устремились за ним вслед.
Срок в пять дней, назначенный полковником, не был пустой похвальбой, и главнокомандующий знал это. Джулиану Сент-Саймону уже исполнилось двадцать восемь, из которых десять лет он был кадровым военным, известным как своими неортодоксальными методами ведения войны, так и неизменно успешными результатами. Считалось непреложной истиной, и об этом знали все офицеры, что полковник никогда не отступал от поставленной задачи и его люди готовы следовать за ним хоть в ад, если он их позовет.
Французский аванпост представлял собой нагромождение деревянных хижин в небольшом лесочке возле стен Оливенцы. Со свинцового неба лил дождь, с веток деревьев капало, полотняные палатки промокли насквозь, и безжалостные потоки воды низвергались на землю между деревянными перекладинами хижин.
Фиалка [3], она же Виолетта, нареченная при рождении именем Тэмсин, дочь Сесили Пенхэллан и Эль Барона, сидела, скорчившись, на мокром земляном полу в углу одной из хижин. Шею ее охватывал плетеный кожаный ошейник, крепившийся с помощью веревки к стене. Тэмсин попробовала отодвинуться от непрестанно стекавшей по желобку в перекладине воды, струившейся вдоль ее спины и насквозь промочившей рубашку.
Она замерзла и была голодна, промокла, ноги начало сводить судорогами, но глаза оставались такими же зоркими, как и прежде и в них светился ум, а уши ловили обрывки тихой беседы, едва различимой за барабанной дробью дождя. Корнише и два его товарища-офицера сидели за столом в центре хижины. У нее аж слюнки потекли от запахов чесночной колбасы и зрелого сыра. Офицеры откупорили бутылку, и ей показалось, что она ощущает терпкий вкус местного вина. От голода к горлу подкатывала тошнота.
В таком положении Тэмсин находилась уже два дня. Сегодня рано утром ей в угол бросили половину каравая. Хлеб упал в грязь, но она отряхнула его и с жадностью съела, потом запрокинула голову и подставила губы под струю дождевой воды, стекавшей сверху. В воде по крайней мере недостатка не было, и от жажды она бы не страдала. Пока что она страдала главным образом от неудобства и унижения.
Но немножко унижения и чуть-чуть неудобств ее не пугали. Тэмсин вспоминала голос Барона, говорившего ей: «Девочка, ты должна знать, что можно вытерпеть, а чего нельзя, за что следует сражаться, а что того не стоит».
Но когда же закончится то, «что можно вытерпеть»? Когда они примутся за нее всерьез? Конечно, она просто могла бы уступить им сразу, возможно, даже могла бы назначить за «уступки» свою цену. Но это была как раз та битва, которую стоило вести. Она не станет помогать французам, предавая партизан, — отец бы ей никогда этого не простил! Так когда же они примутся за нее?