По следам конквистадоров

Бросалось в глаза обилие военных. В мирное время в Концепсионе стояли пехотный полк и артиллерийская бригада, а сейчас — авиационный парк и какие-то запасные части. Кроме того, два местных госпиталя были переполнены ранеными.
В культурном активе города числились две небольшие фабрики, вальцовая мельница, почта, отделение агрономического банка, прогимназия, две-три начальных школы, аптека, два врача, ветеринар, дантист, нотариус и мировой судья. Имелось десятка полтора магазинов, к которым более подходил термин «лавка». Выбор товаров был в них весьма невелик и если встречалась необходимость в приобретении какой-либо вещи, не укладывающейся в рамки простейших обиходных потребностей, ее надо было выписывать из Асунсиона и ждать месяцами.
Из трех или четырех городских ресторанов и отелей, только один с натяжкой можно было назвать приличным. Содержала его давно переселившаяся сюда француженка и если он не блистал комфортом, то во всяком случае был безукоризненно чист и кормили в нем великолепно. Цены в этом отеле, по сравнению с европейскими, были неправдоподобно дешевы, но все же настолько высоки для Парагвая, что останавливались здесь только богатые помещики и другая избранная публика. Тут можно было получить комнату с удобной постелью, защищенной от комаров кисейным пологом, хорошо пообедать, выпить чего-нибудь холодного, а главное, в любой момент принять душ. Эти обстоятельства, с точки зрения европейца не заслуживающие упоминания, здесь играли великую роль. И позже, находясь в колонии, я просто мечтал о том дне, когда случится поехать по делам в Концепсион и хоть на сутки воспользоваться этими благами.
В центре города дома освещались электричеством, но не было ни одного кинематографа и единственными развлечениями жителей служили редкие любительские концерты да семейные вечеринки с танцами, самым популярным из которых, как это ни удивительно, была полька, особенно в простонародье, которое с одинаковым успехом пляшет ее под любую музыку. Однажды, на импровизированной вечеринке у нас в колонии, я решил на опыте выяснить пределы приспособляемости парагвайского танцора к музыке и ставил на граммофон самые разнообразные пластинки. Гости, лишь слегка изменяя темп, откалывали польку и под вальс, и под марш, и под фокстрот, а когда я, желая их доконать, поставил молитву «Аве Мария» Гуно, то без особых затруднений станцевали и под нее.
Наконец появились три стареньких грузовика, на которые поместился весь наш багаж и большая часть холостой публики. Для дам и детей кто-то из горожан предоставил машину получше, а остальных, в том числе и меня, посадили на военный грузовичок, которым генерал разжился в местной комендатуре.
Дорога от Концепсиона до агрономической школы по здешним понятиям считалась хорошей. Действительно, в районе нашей колонии они были несравненно хуже и в одном из своих первых писем в Европу, я дал им такое определение: «Парагвайская дорога, это та полоса местности, по которой труднее всего проехать». Но с непривычки и этот сравнительно пустяковый путь был для нас весьма богат впечатлениями. Едва выехав из города, наш автомобиль запрыгал по кочкам и ямам, вихляясь из стороны в сторону и порою принимая такой крен, что казалось чудом — почему он не переворачивается. Мы катались в кузове как орехи, бодая друг друга, хватаясь за что попало и тщетно силясь защитить физиономии от хлеставших с боков ветвей.
Было не до наблюдений, но все же мы заметили, что вокруг расстилается до предела выжженная солнцем, покрытая кочками равнина, с торчащими кое-где пыльными кактусами, чахлыми пальмами и небольшими рощицами корявых, низкорослых деревьев. Местами этот удручающий пейзаж дополняли две-три тощие коровенки или стоящая под деревом кляча.
— Вы не смотрите, что сейчас все это так неприветливо выглядит, — успокоил генерал, заметивший общее впечатление, — Вы попали сюда после жесточайшей двухлетней засухи, а вот пойдут дожди и сразу все станет иным.
Так оно и оказалось, но все что мы теперь видели, да еще в связи с откровением о случающихся тут двухлетних засухах, никак не располагало к оптимизму.
Через час перед нами показалось одиноко стоявшее на пригорке здание. Передняя часть его была выстроена из кирпича и имела вид довольно приличного дома, а задняя представляла собой обширный дощатый барак, со всех сторон окруженный широким навесом. За бугром начинался густой, низкорослый лес, подковой обступивший место, расчищенное под школьные плантации, которые выглядели довольно плачевно.
Со стороны кампы владения школы были огорожены проволочной изгородью. Автомобиль въехал в ворота, и через минуту мы, мокрые от пота и покрытые толстым слоем пыли, высадились на широком дворе и принялись знакомиться со встретившими нас людьми и с обстановкой.
Занятия в школе сейчас не велись и она фактически пустовала, так как почти весь ее персонал и студенты находились на фронте. Налицо были только директор, — средних лет инженер-агроном — и три преподавателя, один совсем старик, а два других — молодые лейтенанты, возвратившиеся с войны вследствие полученных ранений. Все они оказались милейшими людьми, особенно лейтенанты, которые быстро с нами сдружились, почти все время проводили в нашей компании и охотно предоставляли нам своих верховых лошадей, пока мы не обзавелись собственными.
Что касается студентов, то их было человек пятнадцать, в своем большинстве тоже раненых или по иным причинам отпущенных из действующей армии. К нашему приезду их всех выселили под навес по левую сторону здания, а нам предоставили всю внутренность барака и навес с правой стороны.
За исключением двух больших столов и нескольких скамеек, стоявших на балконе, никакой мебели не было. Пол барака был выложен кирпичом, а стены сделаны из какого-то красно-коричневого дерева такой невероятной твердости, что при попытке вбить в него гвоздь он гнулся как оловянный, не оставляя на доске даже царапины.
Занавесью, сделанной из одеял, барак разгородили на холостую и семейную половины, а спать вначале пришлось на багажных ящиках или просто на самодельных тюфяках, набитых травой и положенных на пол. Но уже на следующий день нас посетил приехавший из города католический священник, который, увидя это, немедленно прислал нам штук двадцать железных кроватей, взятых из какого-то монастыря. Ими снабдили семейных и пожилых, а остальные вскоре обзавелись парагвайскими койками, плетенными из сыромятных ремней. Впрочем большинство сельского населения здесь предпочитает спать в гамаках.
На европейскую оценку это наше временное жилище было более чем примитивно и убого. Но по сравнению с теми «хоромами», в которых нам суждено было жить потом, оно являлось верхом роскоши и комфорта.
  
Первые впечатления
 
Выгрузив свой багаж и сложив его под навесом, мы прежде всего устремились к колодцу, который заметили на другом конце двора. Всех томила жажда, не говоря уж о том, что каждому хотелось поскорее освежиться умыванием и привести себя в порядок. Заглянув в колодец, мы увидели, что он очень глубок, но все же на дне приятно поблескивала вода.
Пока мой друг и однокашник Анатолий Флейшер опускал ведро, все посбрасывали рубахи, достали полотенца, мыло и приготовились к купанию.
— Что-то больно легко идет, — сообщил Флейшер, накручивая веревку на скрипучий ворот. — Впрочем, может быть у меня силы удвоились от парагвайского воздуха.
Через несколько секунд ведро показалось у края колодца. В нем было не больше литра мутной, красноватой воды.
— Дьявольщина! Не может быть! — посыпались восклицания. — Ты вероятно плохо утопил ведро. А ну, тащи еще раз!
Опыт был повторен с тем же печальным результатом. Дно колодца едва покрывала грязная, неприятно пахнувшая вода, в Европе такой не стала бы пить и лошадь. Не зная что делать, мы разразились руганью. В это время к нам подошел какой-то парагваец и с гордостью заявил:
— Прекрасная вода! Это лучший колодец в окрестности.
Мы думали, что человек шутит, но он приложился к ведру, с явным наслаждением напился и пошел своей дорогой, Скрепя сердце, мы последовали его примеру и принялись утолять жажду. Вода была противно теплая и сильно отдавала землей. Потом, вытаскивая каждый раз все меньше этой драгоценной влаги и экономя ее как бедуины в центре Сахары, кое-как смыли с себя дорожную пыль.