По следам конквистадоров

— Ну что, Леня, разве плохо провели время? — благодушно икнув спросил Полякевич. — Или тебе все еще хочется газеты, радио и шума балов? Насчет газеты помочь не могу, а ежели хочешь шума, за этим дело не станет…
И вытащив свой наган, он принялся посылать в Божий свет пулю за пулей.
К концу пути ни у кого из нас не оставалось ни одного патрона.
  
Лес и лесные работы
 
Как я уже говорил, смежно с купленными участками, от казны нам дали полоску девственного леса, на несколько верст вглубину. Веруя на первых порах в то, что этот лес нам пригодится и будет со временем обращен в цветущие плантации, Керманов настоял перед властями на присылке землемера, который, живя у нас в колонии, успел наполовину обрусеть, пока отыскал в дебрях какие-то ориентировочные пункты и точно определил границы наших лесных владений.
Теперь для внешнего мира «Надежда» из скромной чакры обратилась в обширное поместье.
Это было, конечно, весьма лестно для самолюбия, но совершенно бесполезно во всех иных отношениях, прежде всего потому, что мы не имели никакой возможности огородить свой надел законной изгородью и тем официально закрепить его за собой, ибо необходимая для этого проволока стоила бы в несколько раз дороже всей нашей колонии. А собственность «на словах» никакого юридического значения не имела — с таким же успехом мы могли словесно занять втрое большую площадь леса и в доступных нам формах ею пользоваться. В те времена подобный образ действий тут не только не встречал возражений, но даже поощрялся. Свободных, но трудных для эксплуатации земель был непочатый край и правительство всегда шло навстречу людям с инициативой, которая обещала хотя бы попытку вывести такие земли из девственного состояния.
Приведу конкретный пример: один из моих асунсионских друзей, хан Нахичеванский, человек, как и мы, совершенно безнадежный, одно время мечтал заняться в Парагвае коннозаводством. Он съездил в Чако, нашел там место, которое ему приглянулось, по возвращении в Асунсион отправился в министерство агрокультуры и без всякого труда получил документ, которым отдавалось ему во владение 10 000 гектаров земли, с тем, что лишь через десять лет после начала эксплуатации он должен приступить к погашению стоимости этой земли маленькими квотами. Таким образом, сделаться в Парагвае крупным помещиком в ту пору было гораздо легче, чем извлечь из подобного поместья какую-нибудь пользу.
Так было и в нашем случае. Полученный лес был нам совершенно не нужен, ибо с первых же дней практика показала, что работа на купленных, уже расчищенных участках, требует столько труда и времени, что их не останется на корчевание леса. Насколько это трудоемкое дело, все увидели при расчистке участка под огород. Увеличивать такой ценой свою посевную площадь не было смысла, как не было его и в самом увеличении посевной площади, при отсутствии рынка для сбыта своих продуктов.
Лесные работы свелись у нас к рубке деревьев, пригодных для наших хозяйственных построек, и к проложению через лес дороги, которая должна была облегчить сообщение с Консепсионом. Для этой цели мы сначала предполагали расчистить ту дорогу, по которой в день приезда пробивался наш обоз с железнодорожной станции. Однако, из разговоров с местными жителями выяснилось, что когда-то существовала более короткая дорога, соединявшая нашу опушку с узкоколейкой почти по прямой линии. Она давно заросла и потерялась в дебрях, так что никто из соседей даже не мог толком указать, где она проходила. После долгих поисков мы ее «русло» все же нашли. Оно на всем своем протяжении было покрыто двухметровым бурьяном, кустами и даже молодыми деревьями. Вдобавок все это густой сетью оплетали лианы.
Привести в порядок эту пятикилометровую просеку оказалось делом далеко не легким, при ежедневной работе шести человек на это мы потратили три месяца. Сначала по ней прошли топорами и мачете, вырубая заросли и, где нужно, расширяя полотно: затем прошли вторично, выкорчевывая пни, срывая бугры и засыпая ямы и норы; и, наконец, в третий раз, с мотыгами и граблями, удаляя остатки корней и окончательно выравнивая дорогу.
Эта работа была тяжела и неприятна. В лесу все время стояла удручающая духота и мы буквально истекали потом, тем более, что работать в облегченных туалетах, как на кампе, тут было невозможно: кругом все кололо, царапало, жгло и кусалось — человека тут на каждом шагу подстерегали самые изощренные и порой совершенно неожиданные каверзы.
Какой-то самый безобидный на вид кустарник, росший по обочинам дороги, при малейшем прикосновении обжигал так, что по сравнению с ним крапива вспоминалась с чувством нежности. Хотел кто-нибудь отстранить мешавшую ему ветку и в него вонзалась отлично замаскированная колючка, длинная и острая как игла; вытащить ее казалось нетрудно, но при этом тонкий как волос кончик почти всегда оставался в теле, обеспечивая злостный нарыв. Иной раз не оглядев хорошенько древесного ствола, усталый человек опирался на него рукой или спиной и какое-нибудь насекомое жалило его так, что из глаз сыпались искры. Сделав неверный шаг, он попадал ногой в муравейник и его мгновенно облепляли рассвирепевшие муравьи. Часто, обрубив какую-нибудь ветку или лиану, он лишь тогда сознавал сделанную оплошность, когда на него набрасывался рой потревоженных ос. Иной поэтически настроенный человек срывал красивый цветок, чтобы его понюхать, и через полчаса нос у него раздувался как спелая груша. Словом не перечесть всех сюрпризов, которые таятся в подобном лесу.
Но хуже всего были, конечно, комары. При каждом шаге из травы поднимались звенящие эскадрильи и больше уже от человека не отставали. Казалось, воздух до предела насыщен ими и в большинстве случаев работать можно было только окружив себя дымными кострами.
Этот каторжный труд, если и не принес нам особой пользы, отчасти вознаградился моральным удовлетворением: когда дорогу закончили, ею справедливо можно было гордиться, лучшей и более красивой не было, вероятно, во всем Парагвае. Проехать по ней верхом или просто пройтись в те месяцы, когда спадала жара и исчезали комары, было истинным наслаждением.
Заготовка строительных материалов тоже была нелегким делом. Работать приходилось в таких же условиях, но много труда и времени уходило еще на поиски.
На этом поприще нас ожидал неприятный сюрприз: все ценные и официально допускаемые для построек породы деревьев в ближайшей полосе леса были давно вырублены местными жителями. Искать их далеко в глубине сельвы и две-три версты нести на руках тяжелые как железо стволы, прорубать себе путь мачете, было немыслимо, и нам волей-неволей пришлось довольствоваться тем, что осталось, предъявляя к дереву только два требования: чтобы оно обладало твердой древесиной и было, по возможности, ровным. Но и такие отнюдь не росли на каждом шагу.
Первоначально относительно пригодные материалы можно было найти недалеко от опушек, но в парагвайском лесу прямых деревьев вообще очень мало, а потому в поисках подходящего столба или жерди вскоре уже приходилось углубляться в чащу на добрые полкилометра.
Оценить степень пригодности дерева можно было только приблизившись к нему вплотную — издали стволов не было видно и оставалось судить по вершинам. Когда предполагалось, что дерево ровное, к нему прежде всего надо было прорубить сквозь заросли тропинку. При ближайшем рассмотрении оно сплошь и рядом оказывалось никуда не годным и труд в этом случае пропадал зря. Если оно оправдывало ожидания, рядом расчищали полянку, чтобы его повалить. Однако в большинстве случаев срубленное дерево не падало, а повисало на лианах, которые связывали его с соседними вершинами; высвободить и опустить его на землю было нелегко, а иной раз и просто невозможно.
Очищенный ствол надо было вынести из леса немедленно: через два-три дня прорубленная к нему тропинка зарастала без следа и найти это место удавалось лишь в редких случаях. Вытащить иное бревно на опушку тоже было не просто: десять-двенадцать человек, сгибаясь под железной тяжестью и облепленные комарами, должны были нести его на плечах, по узенькой тропинке, иногда несколько сот метров. По пути положить бревно на землю и отдохнуть не позволяли заросли, кроме того, поднимать его на плечи было труднее всего.