По следам конквистадоров
— Михаил Дмитриевич! — раздался из леса голос Миловидова. — Если не заняты, идите-ка сюда.
— А в чем дело? — не оборачиваясь откликнулся я.
— Да вот, нашел здесь роскошную дровиняку, но один не подниму. Если вдвоем осилим и притащим ее к костру, на всю ночь хватит.
Через минуту я был возле Миловидова и карманным фонариком осветил находку. Это был обломок сухого и довольно толстого древесного ствола, длиною метров в пять. Он оказался сравнительно легким, и подняв его на плечи, мы зашагали к нашей стоянке.
— Что за черт, — ворчал идущий сзади Миловидов, — лазит какая-то сволочь по шее… Мать честная, да сколько же их тут…
По содроганию бревна я чувствовал, что с моим спутником творится что-то неладное. До костра оставалось не больше пяти метров, когда задний конец ствола внезапно упал на землю.
— Ох, будьте вы прокляты! — одновременно взревел Миловидов. То, что вслед за этим посыпалось с его языка, было исполнено весьма художественно, но отнюдь не для печати. Еще не понимая в чем дело, я тоже сбросил свой конец бревна на землю и обернувшись не мог удержаться от хохота.
Усатый и солидный Миловидов с темпераментом вакханки откалывал какой-то дикий танец. С его носа слетели очки, но вместо того, чтобы поднять их, он, свирепо ругаясь, продолжал кружиться вихрем, выбрыкивая ногами и к полному удовольствию комаров с необычайным проворством срывал с себя все, что на нем было одето.
Инстинктивно взглянув на себя, я сразу понял причину его экстравагантного поведения: мои ноги почти до самого пояса были покрыты разъяренными муравьями. Впотьмах поднимая бревно, мы не заметили, что оно полое внутри и представляет собой гигантский муравейник. Главный выход был со стороны Миловидова и его атаковали первым, но едва лишь дерево шлепнулось на землю и раскололось, все его многомиллионное население хлынуло наружу и набросилось на меня. Высокие сапоги, шаровары и заправленная в них рубашка вначале предохраняли от укусов, но до шеи и головы муравьям оставалось недалеко и потому, не теряя времени, я выпустил звонкую трель проклятий и вступил в открытый Миловидовым балет.
Обдумывать порядок раздевания было некогда и я сдуру прежде всего сорвал с себя рубаху. Муравьи сразу полезли на голое тело, вонзая в него десятки иголок. В минуту за рубахой последовали сапоги и шаровары, но и тело мое уже было густо облеплено муравьями, которые жгли, как огнем, а потому я тигром подскочил к реке и бросился в воду.
— Смотри не покусай крокодила! — крикнул мне вдогонку Оссовский, хохоча во все горло и указывая на что-то пальцем.
Однако смеяться, оставаясь зрителями, ему и Богданову пришлось недолго: воспользовавшись их беспечностью и весельем, заливавшие полянку муравьи добрались и до них. Теперь уже я, сидя по горло в воде, от души хохотал, глядя как в желтых отблесках костра они прыгали по берегу взбесившимися козлами и срывали с себя одежду. Лусиано был благоразумней и своевременно отошел в сторону шагов на сто.
Избавившись от муравьев, но вместе с ними и от одежды, мы, четыре злых, беспомощных и голых человека, приплясывая от зуда, стояли теперь под деревом, заживо поедаемые комарами, вдали от костра. Подойти к нему не было никакой возможности, ибо вокруг, радиусом в двадцать метров, все было покрыто шевелящейся кашей муравьев.
— Теперь не хватает только змеи с собачьей головой, — мрачно пробурчал Оссовский.
Оставаться и дальше в таком положении было невозможно, надо было что-то предпринимать. После короткого совещания, мы собрали поблизости ворох сухой травы и валежника, а затем я подошел по воде как можно ближе к нашей прежней стоянке, последние десять шагов пробежал по муравьям и выхватив из костра горящую головешку, таким же порядком возвратился к своим. Мы разожгли новый костер и немного оправившись возле него от пережитых злоключений, принялись по очереди кидаться бегом в захваченный муравьями лагерь и вытаскивать оттуда наши вещи. При этом снова нас порядком искусали, но через полчаса из муравьиного ада было спасено все, кроме потерявшихся очков Миловидова и нашей еды, которую без остатка уничтожили враги. Из всего предполагавшегося ужина уцелела только фляга с каньей.
— Хорошо еще что непьющие, гады, попались, — бормотал Миловидов, наливая всем по стаканчику. — Ах, будь они прокляты! Сто лет проживу, а этого им не забуду.
Однако, на этом наши несчастья не кончились: час спустя муравьи атаковали нас снова. Ими кишел весь берег, вероятно, на помощь тем, которых мы потревожили, из леса подходили все новые полчища. На этот раз их приближение вовремя заметил Лусиано и это дало нам возможность отступить в относительном порядке. Уйдя по берегу на полкилометра ниже, мы развели третий костер и возле него закончили эту веселую ночь.
Впрочем, спать нам почти не пришлось; невыносимо чесалось и ныло искусанное тело, возле костра было жарко как на сковороде, а отодвинуться от него не давали комары. Даже здесь, если человек лежал лицом к огню, они через одежду десятками впивались ему в спину.
Задремав перед рассветом, я внезапно проснулся от какого-то адского шума. Было уже светло и в зарослях, где-то совсем близко, стая ревунов неистовым гвалтом и хрюканьем приветствовала восходящее солнце. Лусиано копошился у костра и грел воду для матэ. Остальные тоже подняли обезображенные комарами бульдожьи физиономии и вспомнив, что есть нечего, заторопились домой.
Через полчаса мы покинули берег. В сотне шагов от того места, где мы ночевали, Лусиано показал нам следы тапиров, ночью подходивших к воде.
Наше животноводство
Первое время молоко для нужд колонии мы продолжали покупать у менонита, но, разумеется, сразу же было решено завести собственных коров. Осуществить это намерение можно было очень легко и просто, но затруднение возникло в выборе. Дело в том, что парагвайские коровы дают ничтожное количество молока.
Полтора-два литра в день здесь считалось нормальным удоем, три — это уже очень хорошо, четыре создают корове широкую известность, а о дающих больше мне случалось слышать только восторженные рассказы, похожие на легенды.
Причину такой низкой удойности не берусь объяснить, но думаю, что тут играет роль и порода, и недостаток питания, и полнейшая коровья беспризорность. Выдоить здешнюю полудикую корову тоже нелегко, не говоря уже о том, что ее предварительно нужно отыскать на кампе или в чужих плантациях и поймать. Учитывая эти обстоятельства, парагвайцы из всех своих коров доят обычно какую-нибудь одну или двух, наиболее покладистых, вполне удовлетворяясь тем количеством молока, которое они дают, и отнюдь не стараясь повысить удойность каким-либо уходом и заботами о животных.
Задумав приобрести первую корову, Керманов категорически заявил, что никаких дегенераток, дающих два или три литра молока, он не потерпит, а хочет такую, которая давала бы не меньше шести. Всем окрестным жителям было объявлено, что если подобная корова найдется, колония ее купит и за ценою не постоит.
Несмотря на столь заманчивые посулы, в течение долгого времени никаких предложений не поступало по той простой причине, что «шестилитровых» коров в округе вообще не было. Наконец, в один прекрасный день явился некий парагваец, заявил, что подходящая корова у него есть и что он приглашает наших представителей на пробную дойку.
Немедленно была составлена особая комиссия из «знатоков», которая, во главе с диктатором и завхозом, в назначенный час прибыла на место испытания.
Невзрачная на вид черная коровенка, привязанная к забору, произвела на экспертов довольно жалкое впечатление, которое, впрочем, быстро рассеялось, когда присевшая к вымени баба бойко выдоила из нее три с половиной литра молока.
— Отличное молоко! — определил Воробьянин, сделав глоток и с ученым видом рассматривая содержимое ведра, — Густое, белое и витаминов до черта.
— Да, но это все-таки не шесть литров, — буркнул Керманов.
— Корову доят два раза в день, — любезно пояснил парагваец. — Вечером она даст еще три литра.