По следам конквистадоров

Апрель 1939 г. «Месяц тому назад уехал Колесников, его устроили на службу в каком-то провинциальном городке и это для него спасение, потому что он последнее время сильно болел и в наших условиях едва ли протянул бы долго. Через неделю уезжаю и я, удалось устроиться рабочим на мельницу, хоть отъемся немного, а дальше — что Бог даст. Остается тут один Чистяков, но и он, конечно, долго не задержится. Так закончила свое существование наша бесславная „Надежда“».
В конечном итоге все члены нашей колонии, одни раньше, другие позже, очутились в Асунсионе. Здесь постепенно все устроились на службу, а если кое-кому и пришлось заниматься физическим трудом, то это длилось недолго.
Когда в столицу прибыла первая партия беглецов, к которой принадлежал и я, мы сразу сделали визит Беляеву. Казалось, наше появление его не очень удивило.
— А, очередные жертвы генерала Беляева! — воскликнул он, стараясь напустить на себя строгость, — Ну, рассказывайте, почему сбежали из колонии?
Мы в общих чертах изложили ему положение дел и причины развала нашего колхоза.
— Эх вы, малодушные! Не хватило терпения дождаться результатов труда, начатого с таким успехом! Ожидали, что вам сразу же посыпятся в рот золотые яблоки! Что же вы теперь думаете делать?
— Прежде всего хотим подыскать недорогую квартиру, чтобы по-возможности поселиться вместе, затем надо получить в полиции удостоверения личности, а после будем искать службу.
— Трудновато будет и с квартирой, и со службой, но не унывайте, все, в конце концов, обойдется, и, по мере возможности, я вам помогу.
И действительно, генерал раздобыл нам квартиру, выхлопотал необходимые документы, а потом многим помог устроиться на службу. Правда, в большинстве случаев это были небольшие должности в различных министерствах, с грошовым жалованьем, но при парагвайской дешевизне прожить на него все таки было можно, а постепенно все устраивались лучше. Несколько человек из нашей группы позже были приняты офицерами в армию и с годами все дослужились до высоких чинов. Из остальных, насколько я знаю, в итоге тоже никто не пожалел о том, что покинул Европу.
Лично я, пробыв в Асунсионе около года, переселился в Аргентину, где получил место инженера по своей специальности.
  
Эпилог
 
Приток русских колонистов в Парагвай давно прекратился, условия там за истекшие десятилетия тоже значительно изменились, поэтому мои очерки сегодня имеют скорее историческое значение, чем информативное.
Но все же некоторые читатели могут меня спросить; типичен ли наш случай для Парагвая и может ли там успешно развиваться колонизация?
На последнее сама жизнь уже давно ответила утвердительно. Многие русские колонии, зародившиеся одновременно с нашей, пережив неизбежные невзгоды первых лет, прочно стали на ноги и достигли относительного благосостояния. Но следует добавить, что эти колонии были основаны крестьянами, тогда как все составившиеся из городских элементов почти сразу зачахли.
Главная причина этого заключается не в отсутствии у горожан агрокультурных знаний или крестьянской трудоспособности, а в том, что у них не было той высшей формы настойчивости, которая порождается только безвыходным положением. Среди людей городских профессий, взявшихся в Парагвае за земледелие, было немало таких, которые не боялись никакого труда и работали ничуть не хуже крестьян. С другой стороны, у многих природных земледельцев в парагвайских условиях опускались руки и они впадали в подлинное отчаянье. Но проходило два-три года — стойкий горожанин бросал свою чакру и уезжал в Асунсион, а «шаткий» крестьянин оставался на месте и налаживал недурное хозяйство.
Причина этого проста: когда на горожанина посыпались неудачи или его одолела тоска, он вспомнил, что у него есть в запасе какая-то городская специальность, которая может избавить от всех «прелестей» кампы. У крестьянина такой возможности не было. Отрыв от земли означал для него крушение всего искони привычного жизненного уклада, а потому он волей-неволей должен был стиснуть зубы и перетерпеть. Это терпение и приводило его к победе.
Из колонистов городского типа, наша группа, безусловно, имела больше шансов на успех, чем все остальные: она была отлично экипирована, достаточно обеспечена деньгами, а ее людской состав был однороден, дисциплинирован и качественно хорош. И если бы нашей общей судьбой и кассой не распоряжался человек, ничего не смысливший ни в хозяйстве, ни в вопросах администрации, но в то же время безгранично самоуверенный, — судьба колонии могла сложиться совершенно иначе. Особенно если бы мы сделали ставку на скотоводство, которое в нашем районе обещало неизмеримо больше того, что могло дать земледелие.
Но все это осталось в далеком прошлом и очень многие участники описанных здесь событий уже совершили свой последний путь в асунсионском трамвае… А те, которые еще живы, вероятно как я, вспоминают пережитое без особой горечи.
  
У костра
 
 
 
Мы сидим у костра, а вокруг молчаливая ночь;
 
Искры с треском взлетают и быстро уносятся прочь.
 
Я на реку гляжу, — за рекою горят светляки
 
И обрызгана золотом гладь этой тихой реки.
 
Тянет сыростью с полных загадки и жути болот,
 
Там живут лихорадки и нечисть лесная живет.
 
Черный лес подступил и сковал очертанья полян
 
Тянет к нам свои цепкие, длинные руки лиан.
 
Над водой потянулся чуть видимый, призрачный пар,
 
Кони жмутся к огню, — за рекою не спит ягуар.
 
Он, державный хозяин, гроза этих темных ночей,
 
Здесь впервые увидел сегодня костер и людей.
 
И ощерившись злобно, и гневно хвостом шевеля,
 
Он глядел через реку на желтые блики огня.
 
В нем тревога клубилась и сделалось страшно ему,
 
И ушел он понуро в лесную, привычную тьму.
 
Мы сидим у костра и такой в его треске уют!
 
Эту радость лесную не многие ныне поймут:
 
Для чего в городах им костры, когда есть фонари?
 
Кто ж счастливей — они, иль живущие здесь дикари?
 
Мне сегодня и думать над этим вопросом невмочь…
 
Я беру карабин и стреляю в волшебницу-ночь.
 
Может быть и удобней костра городской наш фонарь,
 
Но сегодня я счастлив: я пьяный, свободный дикарь!
 
 
  
На кампе
 
 
 
После жаркого летнего дня
 
Как желанны вечерние тени!
 
Изукрасила небо заря,
 
Кампа в мареве неги и лени.
 
На багровом экране небес
 
Неподвижные парятся пальмы
 
А за ними — темнеющий лес
 
И лагуны, блестящие сталью.
 
Тишина. Лишь туда, где светлей,
 
Где пылает заря золотая,
 
С легким криком над синью полей
 
Пламенея летят попугаи.
 
Изнуренная зноем трава
 
Шелестит у коня под ногами,
 
И вещает седая сова,
 
Что так было и будет веками…
 
И беспечно, бездумно я рад,
 
Ни дороги, ни цели не зная,
 
Ехать, ехать вперед наугад
 
По безлюдным степям Парагвая.
 
 
  
Тропическая ночь
 
 
 
Налитый тайной первозданною
 
Лес обступил меня кругом
 
И змеями повис лианными
 
Над затухающим костром.
 
И чар природы экзотической
 
Не разорвать, не превозмочь…
 
Пьянясь отравою тропической,
 
Благословляю эту ночь.
 
И жизнь не кажется напрасною,
 
И боль утрат не так остра.
 
Когда горит в зените ясное
 
Созвездье Южного Креста.
 
Когда с лесными отголосками
 
Я звоны струн сердечных слил,
 
Когда в реке играет всплесками
 
Шальной от счастья крокодил.
 
И зыбится в воде сверкающий
 
Луной осеребренный круг,
 
И что-то шепчет примиряюще
 
Одевший берега бамбук.
 
А явь сплетается со сказкою,
 
Откуда Ты, тропой чудес.
 
Спешишь с любовью и опаскою
 
Ко мне, сквозь этот дикий лес.
 
И подойдешь к костру, свободная
 
От всех общественных цепей,
 
Чтоб приобщиться к первородному
 
Простому счастью дикарей.
 
 
1972