Суд над победителем
Алекс решил, что для первого знакомства со славной тюрьмой Уондсворд узнал о ней достаточно. Сославшись на то, что его каша совсем остыла и пора бы ее съесть, он поблагодарил за обстоятельную информацию. Худосочный тюремщик вздохнул, смахнул платком слезинку в уголке глаза и направился к выходу. Закрывая за собой дверь, он обернулся и сказал, что зовут его Реджинальд Гримм и что он лично знаком со старшим помощником главного королевского палача и всегда может замолвить перед ним слово за хорошего человека.
Утром 12 декабря двое охранников отвели Алекса в кабинет следователя. Это был уже третий по счету следователь — мужчина лет около шестидесяти, с широким рябоватым лицом и цепким взглядом.
— Присаживайтесь, мистер Шеллен. Я — полковник Кьюсак, веду следствие по вашему делу.
— Сэр, — вяло приветствовал следователя Алекс, опускаясь на табурет.
— Могу вас информировать, что в роли обвинителя на суде должен выступить сам генеральный атторней [33] мистер Файф, — важно произнес следователь. — Это налагает на нас с вами определенную ответственность.
— На вас, может, и налагает, а я… я уже подробно все описал на двадцати с лишним страницах еще там, в Германии. Что еще от меня требуется?
— Теперь нам предстоит выяснить массу деталей.
— Разве они что-то могут изменить?
— Прежде всего, они важны для понимания ваших действий присяжными заседателями.
— Что ж, — вздохнул Алекс, — давайте выяснять.
Полковник Кьюсак раскрыл лежавшую перед ним папку.
— Скажите, Шеллен, вы были знакомы с Каспером Уолбергом, флаинг-офицером РАФ?
— Да, мы были друзьями и одно время летали в одной эскадрилье. Потом встретились в плену.
— А что произошло между вами в начале марта в Дрездене?
— Что вы имеете в виду? — не понял Алекс.
— Ну, что случилось между вами и Уолбергом? Почему вы решили избавиться от него, подложив найденные вами деньги в карман его куртки и сообщив немцам, что Уолберг мародер?
Алекс остолбенел. Он готов был услыхать в свой адрес любые обвинения, но чтобы такое! С минуту Шеллен не мог вымолвить ни слова и только ошарашенно смотрел на следователя.
— Как видите, все тайное со временем становится явным, — с нескрываемым удовлетворением заметил тот. — Выпейте воды и ответьте на мой вопрос.
— На каком основании вы смеете обвинять меня в этом? — прошептал Алекс.
— На основании свидетельских показаний, мистер Шеллен.
— Кто дал такие показания?
— Пайлэт-офицер Томас Махт, ваш товарищ по плену. Помните такого? Сейчас он проживает в Манчестере.
Шеллен, разумеется, помнил. Вредный тип с вечно обиженным выражением лица. Он повздорил с ним незадолго до случая с Каспером. Да, как раз накануне своей поездки в базовый филиал их лагеря под Радебойлем. О чем повздорил? Махт выразил сожаление, что новая бомбардировка Дрездена американцами, произведенная 2 марта, была неточной. Он высказался в том смысле, что было бы неплохо, если бы Дрезден окончательно стерли с лица земли. Не пришлось бы возиться с этим полутрупом. «Мы переколотили их хваленый фарфор, а американцы пускай сделают так, чтобы русским не досталось ни одного целого кирпича». Алекс назвал Махта скотиной и вышел из барака. Вслед он услыхал что-то про немца-перебежчика, который сначала разбомбил свой город, а потом приехал на его развалины лить крокодильи слезы.
— Кто еще? — спросил Шеллен.
— Кто еще? — усмехнулся полковник. — Значит, с Томасом Махтом вопрос ясен? Вы не оспариваете его слова?
— Во-первых, я не знаю, что он там наплел, а во-вторых, что бы ни сказал Махт — это ложь! Спросите Гловера, спросите капеллана Борроуза, разыщите остальных из нашего отряда.
— Спросим, — спокойно сказал полковник. — Если надо будет.
— Ах вот как! — возмутился Алекс. — Вы, значит, собираетесь подтасовывать факты? Опрашивать одних и игнорировать других? Что вам нужно, полковник? Чего вы добиваетесь? Я ведь признаю факт измены. Вам велели сделать из меня негодяя, убивавшего в плену своих друзей? Для чего? Хотя… я прекрасно понимаю, для чего.
— Успокойтесь, Шеллен, — полковник Кьюсак откинулся на спинку стула. — Это всего лишь досудебное расследование, и ни один документ в этой папке не имеет силу доказательства или улики. Но на суде вам все равно придется отвечать на вопросы, связанные не только с вашей изменой.
— В таком случае мне нужен адвокат прямо сейчас, — потребовал Алекс.
— Разумеется, вам дадут адвоката, но позже. В делах о государственной измене адвокаты привлекаются после завершения расследований, проводимых специальными службами.
— Тогда мне будет необходим хороший адвокат. Я хочу иметь равные возможности при отыскании доказательств против ложных обвинений.
Кьюсак загадочно улыбнулся и выдержал паузу.
— Вам дадут барристера из тех, чьи офисы на Миддл-Темпл. Ну что? Вы успокоились? Мы можем продолжать?
— Нет. Вы вывели меня из равновесия. Я прошу отправить меня в камеру.
— Ну-ну, мистер Шеллен, нам нужно работать.
Последнее время нервы Алекса изрядно сдали, и он заводился по любому поводу. Тем не менее допрос продолжился. Он состоял из множества ничего не значащих вопросов о взаимоотношениях офицера Шеллена с военнопленными, с немцами из охраны. Кьюсак интересовался отношением Алекса к каким-то малозначительным событиям, спрашивал, правда ли он мог свободно выходить за оцепление и разгуливать по городу, что он при этом делал и кто ему в этом помогал.
На следующий день все продолжилось снова, и на следующий — тоже. Десятки вопросов под магнитофон. Однажды следователя заинтересовало, откуда Шеллен узнал о новой цели зеро в Хемнице и направлении подлета к ней маркировщиков. Он долго и нудно расспрашивал об этом, давая наводящие подсказки. Алекс упорно стоял на том, что услышал обрывок случайного разговора еще в Англии, незадолго до своего последнего вылета, но, где и между кем произошел этот разговор, не помнит. Почему он не рассказал правду? Наверное, не хотел подводить того штурмана из пересыльного лагеря. А, впрочем, он и сам не знал почему. Временами Кьюсак выходил из кабинета, чтобы дать своему помощнику в соседней комнате необходимые поручения. Так продолжалось почти до самого Рождества.
24 декабря Кьюсак сообщил, что расследование в общем и целом завершено. Чувствовалось — он разочарован его результатами, что и неудивительно, ведь не удалось обнаружить ничего, о чем Алекс не написал в своих первоначальных показаниях. А так хотелось.
— Вы не смогли разыскать моего брата? — спросил Алекс напоследок.
— Увы. Работать с русскими — одно мучение. Мы пошли на уловку, объявив Эйтеля Шеллена военным преступником, убившим нескольких британских военнопленных. Только после этого они зашевелились, но результат нулевой. У меня большие подозрения, что вашего брата просто нет в живых.
— Вы объявили моего брата Военным преступником? — возмутился Алекс.
— Успокойтесь, Шеллен, потом мы, разумеется, сообщили, что произошла ошибка, так что ни в какие списки его имя не попадет.
* * *Рождество и Новый год Алекс встретил в своей камере в полном одиночестве. Изредка его навещал тюремщик Гримм, тот, что вытирал замызганным платочком свои вечно слезящиеся глаза. Он рассказывал последние новости, касавшиеся исключительно тюрьмы Уондсворд. Все, что происходило за ее пределами, он не удостаивал своим вниманием.
— Вот вы наверняка считаете работу палача-вешателя простой и однообразной, а ведь это не так, сэр. Ей-богу, не так! Вот у нас здесь был случай… сейчас, дай бог памяти… в декабре сорок первого… точно. Мне рассказывал об этом ассистент мистера Пьерпойнта Гарри Аллен. В тот день им предстояло повесить шпиона, некоего Карла Рихтера. Вот. Вошли они в камеру, а тот бросился от них к дальней стене. Они за ним, а он вокруг стола. Свалили со стула старичка пастора и едва не затоптали насмерть. Вдвоем кое-как скрутили ему руки позади спины ремешком, а он, здоровенный оказался немчура — вы уж простите, сэр, — порвал кожаный ремешок и давай снова уворачиваться, и, если бы палачом был не мистер Пьерпойнт, неизвестно чем бы все кончилось.