Суд над победителем

— Что с эфиром? — крикнул он радисту. — Настройся на главного штурмана и дай мне его волну.
— …третий, что вы видите?… та ли это цель… — разобрал он в наушниках.
— Герр лейтенант, даю частоту…
Алекс прижал к горлу микрофоны.
— Цель хорошо видна на северо-западе. Всем продолжать маркировку зелеными огнями! Всем продолжать маркировку зелеными огнями!… Не теряйте времени, парни…
Алекс кричал по-английски, одновременно подавая знак старшему радисту выйти на максимальную мощность передачи через антенну городской радиостанции. Теперь необходимо было запутать англичан, посеять среди маркировщиков панику и не дать главному штурману разобраться и как-то разрулить ситуацию.
В воздух снова летят желтые ракеты. Сразу вспыхивают прожектора, вздрагивает земля, и гром канонады заглушает голоса внутри фургона. Еще один «Москито» буквально разорван на части. Он падает, изливаясь зеленым водопадом пламени. Спустя несколько секунд второй самолет, оставляя позади дымный шлейф, отворачивает на запад, пытаясь уйти из-под огня. Но и он падает, поднимая над лесом быстро уходящий вверх гриб подсвеченного огнями дыма. Алекс дает знак прекратить огонь. Один за другим меркнут прожекторы. В оглушающей тишине слышен треск головных телефонов. Алекс снова переходит на передачу, приказывая хотя бы одному из маркировщиков выполнить свою задачу.
— Сэр, это не та цель! — кричит кто-то в эфире. — Что делать?
Алекс меняет тембр голоса и как можно спокойнее говорит:
— Главный штурман ранен. Принимаю командование на себя. Продолжайте выполнение задания.
Неизвестно, услышал ли его кто-нибудь, но эфир снова заполнен помехами.
— Герр лейтенант, с радаров передают о приближении большого числа четырехмоторных самолетов по курсу сто двадцать.
Понятно — подходят эскадрильи следопытов. Однако ни один маркер не поставлен, и пока им тут нечего делать. Алекс срывает наушники — ему кажется, что он слышит гул одинокого самолета. Так и есть — взлетает желтая ракета; он машет рукой; земля и воздух вздрагивают от орудийных залпов, а лучи прожекторов, вовсе не пытаясь поймать противника, устраивают в воздушном пространстве бешеную круговерть. И все же маркировочная бомба взрывается в ста метрах над землей над краем ложной цели, разбрасывая десятки зеленых костров. Пытаясь уйти в сторону, низколетящий самолет закладывает крутой вираж, но попадает под оранжевые струи тяжелых пулеметов. Сделав почти полный разворот, он цепляет крылом деревья и падает где-то за рекой, становясь четвертой жертвой сегодняшнего дня.
Огонь прекращен. Непосредственно перед штабным фургоном, разбрызгивая ядовитые искры, горят зеленые костры. Что будет дальше? Продолжат они маркировку или сочтут, что достаточно и этого? Огни разбросаны на большой территории, кроме них в местах падения четырех «Москито» горят отвлекающие пожары, которые могут сбить с толку следопытов. Алекс надевает наушники.
— …Прикроватная тумбочка… кхрр… повторяю… кхрр…
Есть! Всякие комоды, шкафы "и серванты — это условные сигналы отмены атаки. А теперь еще и прикроватная тумбочка. Вероятно, разобравшись, что цель, за которую отданы четыре патфиндера, ложная, командующий операцией принял решение на отход. Алекс снова срывает наушники и кричит:
— Эйтель! Огонь из всех орудий — они уходят!
Через несколько минут наступившей после победного залпа тишины, приходит подтверждение с ближних локаторов и, чуть позже, из Деберица — группировка поворачивает на север. Эйтель связывается с главным бункером и докладывает о завершении атаки. К месту сражения спешат пожарные машины. Братья отдают приказ восстановить статус-кво, вернув все в исходное состояние. Старый плац должен быть снова открыт на всеобщее обозрение, а ложный закрыт сетями (часть из которых обгорела) и дополнительно забросан ветками кустов и прошлогодней травой. Следовало также по возможности удалить следы пожаров, иначе по фотоснимкам воздушной разведки аналитики бомбардировочного командования восстановят картину произошедшего и сделают выводы.
— Как думаешь, могут повторить? — спросил Эйтель, впервые за последний час прикуривая сигарету.
Они вышли на свежий воздух. Над ночным городом висели звезды и нудно завывали сигналы отбоя воздушной тревоги.
— По тому же плану? Нет, не думаю. — Алекс тоже попросил сигарету. — Сейчас будут дня три разбираться, а потом… — он прикурил и закашлялся, — потом… кхе, кхе… прилетят снова. Если… кхе, кхе… наш Харрис не отступится или ваш фюрер не сдастся.
Со стороны шоссе показалась вереница фар.
— Черт! — ругнулся Эйтель. — А где моя машина? Эй, фельдфебель, — позвал он стоявшего неподалеку унтер-офицера и бросил ему ключи, — разыщи мою машину и подгони сюда. Она где-то там, у железнодорожного переезда.
Колонна легковых автомобилей приближалась.
— Не успеем, — сказал Эйтель, отшвыривая сигарету. — Хотел хоть тебя отправить домой.
Урча и переваливаясь на кочках грунтовой дороги, машины подрулили к щурившимся от света фар офицерам. Прибыло все городское начальство от крайсляйтера и бургомистра с шефами полиции и гестапо до руководителя местного гитлерюгенда и главного санитарного врача города.
— Сколько сбили? — спросил Кеттнер у Эйтеля. — А они не вернутся?
— Сегодня вряд ли, герр крайсляйтер. А там — кто их знает.
Братьев принялись поздравлять, пожимать руки, задавать вопросы. Кеттнер разъяснял присутствующим суть трюка с ложной целью и перестановкой пушек так, словно был главным автором этой идеи. Впрочем, понять что-либо из его разъяснений было трудно, тем более что политический руководитель находился явно подшофе.
— Завтра ждем гауляйтера, — сообщил он торжественно. — Утром посмотрим наши трофеи.
— Если вы имеете в виду самолеты, то от них мало что осталось — они же деревянные, — пояснил Эйтель.
— Как деревянные? — выпучил глаза Кеттнер, дыша перегаром. — Англичане всю страну разбомбили, летая на деревянных самолетах? — Его удивлению не было предела.
Пришлось объяснять, что те, которых сбили, — деревянные, а те, что улетели, — металлические.
Минут через двадцать Эйтель, сославшись на накопившуюся за трое суток усталость, испросил разрешение уехать вместе с товарищем домой и завтра не выходить на службу. По дороге, воспользовавшись тем, что город еще не спал, братья навестили одного из знакомых Эйтеля, спекулировавшего спиртным и деликатесами. Они купили у него несколько бутылок коньяка и коробку консервов для организации, как пояснил старший Шеллен, «маленького бомбауса».
— Иногда от этих прохвостов есть определенная польза, — оживленно рассказывал Эйтель уже дома, расстегивая ремни и стаскивая с себя китель. — Услугами этого жучилы не брезгует даже шеф полиции.
Но «бомбауса» не получилось: приняв ванну и выпив рюмку, Алекс лег на кровать и закрыл глаза. Брату ничего не оставалось, как, выкурив на кухне несколько сигарет, сделать то же самое. Однако ночью, когда, не включая свет, чтобы не потревожить Алекса, он пробрался на кухню, то обнаружил его там. Алекс сидел в полумраке лунного света, набросив на плечи шинель. На столе перед ним стояла почти пустая бутылка.
— Фу ты, черт! Напугал, — вздрогнул от неожиданности Эйтель.
Он задернул шторы светомаскировки, включил свет и сел напротив. Некоторое время оба молчали.
— Не переживай, — сказал, наконец, Эйтель. — На твоем месте я поступил бы так же. В конце концов, кто сказал, что наши фюреры, короли и президенты непогрешимы, и мы должны выполнять их волю, даже когда их собственные действия перестают внушать уважения.
— Значит, твой фюрер тебе уважение внушает до сих пор? — вяло, слегка заплетающимся языком заметил Алекс.
— Нет, просто я не попал в ситуацию, подобную твоей. — Эйтель плеснул в стакан и себе. — Ты, главное, не кисни. Во-первых, никто ничего не узнает; во-вторых, завтра же отправлю тебя на север — у меня на этот счет есть идея, и ты смотаешься к нейтралам или сразу к своим; в-третьих… в-третьих, я тебя предупреждал.