Верноподданный (Империя - 1)

"Об ужине я вчера совершенно позабыл". Он велел подать себе обильный завтрак. "И курить не хотел, чтобы ее запах не рассеялся. Это же идиотство. Нельзя так распускаться". Закурив сигару, он отправился в лабораторию. Он решил излить свои чувства не в словах, - ибо высокие слова не к лицу мужчине и чреваты последствиями, - а в музыке. Взял напрокат пианино и вдруг, куда лучше, чем на уроках музыки, заиграл Бетховена и Шуберта. 
В воскресенье, когда он позвонил к Геппелям, ему открыла сама Агнес. 
- Кухарка не может отлучиться от плиты, - сказала она, но истинную причину он прочел в ее глазах. От смущения он покосился на серебряный браслет, которым она позванивала как будто с целью привлечь его внимание. 
- Узнаешь? - шепнула Агнес. 
Он покраснел. 
- Подарок Мальмана? 
- Твой! Я надела его в первый раз. 
Она быстро и горячо пожала ему руку и открыла дверь в гостиную. Геппель обернулся: 
- Наш беглец? 
Но, всмотревшись в Дидериха, он прикусил язык и пожалел о своем фамильярном тоне. 
- Да вы, ей-же-богу, неузнаваемы, господин Геслинг. 
Дидерих взглянул на Агнес, точно хотел сказать ей: "Видишь? Он сразу смекнул, что я уже не прежний глупый мальчишка". 
- А у вас здесь все как было, - сказал Дидерих и поздоровался с сестрами и зятем Геппеля. 
На самом же деле ему показалось, что все порядком состарились, в особенности Геппель, - живости у него поубавилось, обрюзглые щеки уныло обвисли. Дети выросли; у Дидериха было впечатление, что кого-то здесь не хватает. 
- Да, да, - сказал после первого обмена приветствиями Геппель, - время идет, но старые друзья встречаются вновь. 
"Знал бы ты, как", - смущенно и пренебрежительно подумал Дидерих, идя к столу вместе со всеми. За телячьим жарким он вдруг вспомнил, кто сидел напротив него в те времена. Та самая тетка, которая так напыщенно спросила его, что он изучает, и путала химию с физикой. Агнес, сидевшая по правую руку от него, объяснила, что тетя вот уже два года, как скончалась. Дидерих что-то пробормотал - выразил соболезнование, - а про себя подумал: "Значит, уже не несет чепухи". У него было такое ощущение, что все здесь словно наказаны и удручены, только его одного судьба заслуженно возвысила. И он свысока окинул Агнес хозяйским взглядом. 
Десерта, как и тогда, долго не подавали. Агнес тревожно оглядывалась на дверь, ее красивые золотистые глаза потемнели, как будто случилось что-то серьезное. Дидерих вдруг ощутил к ней глубокую жалость, безграничную нежность. Он поднялся и крикнул в коридор: 
- Мария! Крем! 
Когда он вернулся на свое место, Геппель предложил выпить за его здоровье. 
- Вы и тогда то же самое сделали. Вы в доме, как свой. Верно, Агнес? 
Агнес поблагодарила Дидериха взглядом, тронувшим его до глубины души. Ему стоило больших усилий удержаться от слез. Как ласково улыбались ему родственники Агнес! Зять чокнулся с ним. Какие милые люди! А Агнес, чудесная Агнес, она любит его! Не стоит он того! Он почувствовал угрызения совести, в глубине сознания мелькнуло неясное решение поговорить с Геппелем. 
К сожалению, после обеда Геппель опять завел разговор о беспорядках. Благо, мы избавились наконец от солдатского сапога Бисмарка, зачем же теперь дразнить рабочих вызывающими речами; этот молодой господин (так Геппель называл кайзера) своим красноречием, того и гляди, накличет революцию на наши головы... Дидерих счел своим долгом от имени молодежи, которая верой и правдой служит своему несравненному молодому государю, самым решительным образом пресечь подобное злопыхательство. Его величество соизволил изречь: "Тех, кто хочет мне помочь{78}, приветствую от всего сердца. Тех, кто станет мне поперек дороги, сокрушу!" Дидерих попытался метнуть испепеляющий взор. 
Геппель сказал: 
- Посмотрим! 
- В наше суровое время, - прибавил Дидерих, - каждый немец должен уметь постоять за себя. - И он принял горделивую позу, чувствуя, что Агнес не сводит с него восторженного взгляда. 
- Чем же оно суровое? - сказал Геппель. - Оно только тогда сурово, когда мы отравляем друг другу существование. У меня с моими рабочими всегда были хорошие отношения. 
Дидерих заявил, что, вернувшись домой, он установит на своей фабрике твердую дисциплину. Социал-демократов он у себя не потерпит, а по воскресеньям рабочие будут ходить в церковь. 
- Вот как! - сказал Геппель. - Я этого от своих рабочих требовать не могу. Сам бываю в церкви только в страстную пятницу. Что же мне их дурачить? Христианство - прекрасная вещь; но тому, что городит пастор, ни один человек не верит. 
На лице Дидериха появилось выражение надменного превосходства. 
- Любезный господин Геппель, на это могу вам лишь сказать: во что верят в высших сферах, во что верит мой глубокочтимый друг асессор фон Барним - в то верю и я без всяких оговорок. Вот что я могу вам сказать. 
Зять Геппеля, чиновник, переметнулся вдруг на сторону Дидериха. Геппель уже побагровел. Агнес поспешила предложить кофе. 
- Ну, а сигары мои вам нравятся? - Геппель похлопал Дидериха по коленке. - Как видите, в делах житейских мы с вами сходимся. 
Дидерих подумал: "Еще бы, ведь я все равно что член семьи". 
Он сменил официальный тон на более мягкий, и беседа потекла спокойно. Геппель спросил, когда он будет "готов", то есть получит докторский диплом. И никак не мог взять в толк, что дипломная работа по химии требует не меньше двух лет, а бывает, и больше. Дидерих распространялся о том, какие трудные задачи приходится иной раз решать, пересыпал речь выражениями, которых никто не понимал. В расспроcax Геппеля о дипломе ему почудилась нотка личной заинтересованности. Видимо, и Агнес это почувствовала; она переменила тему разговора. Когда Дидерих откланялся, она вышла его проводить и шепнула: 
- Завтра в три у тебя. 
От неожиданной радости он стиснул ее в объятиях и поцеловал, хотя рядом громыхала посудой кухарка. Агнес грустно спросила: 
- Скажи, тебя совершенно не интересует, что было бы со мной, если бы кто-нибудь вошел? 
Смущенный Дидерих потребовал еще поцелуя в знак прощения. Его поцеловали. 
В три часа Дидерих обычно возвращался из кафе в лабораторию. На сей раз он уже в два был у себя в комнате. Она пришла еще до трех.