Диана (Богини, или Три романа герцогини Асси - 1)
Она была заинтересована, хотя и говорила себе, что совершенно безразлично, как поведет себя из-за пяти франков какая-нибудь грязная семья.
На следующий день она хотела послать туда Проспера, но он доложил ей, что пришел старик. Она велела ввести его; он поцеловал край ее платья.
- Твой раб целует край твоего платья, матушка, ты подарила ему франк, сказал он, испытующе глядя на нее. Она улыбнулась. Он не доверял парням и был прав. Ведь он должен был получить два с половиной франка. Но они все-таки дали ему хоть что-нибудь.
- Ждала ли я этого?
Ей стало весело, и она сказала:
- Хорошо, старик, завтра я приеду опять на ваш берег.
* * *
На следующий день небо было синее. Она была уже одета для выхода, когда за дверью раздались громкие голоса. Принц Фили, спотыкаясь, перешагнул порог, отстранив пятерых лакеев.
- Перед другом вашего супруга, покойного герцога, - взволнованно воскликнул он, - герцогиня, не закроете же вы двери перед близким другом герцога. Мое почтение, герцогиня.
- Ваше высочество, я не принимаю никого.
- Но близкого друга... Мы так любили друг друга. А как поживает милая княгиня Паулина? Ах, да, Париж... А добрая леди Олимпия? Славная бабенка.
Герцогиня рассмеялась. Леди Олимпия Рэгг была раза в два выше и толще принца Фили.
- А она все еще в Париже, - Олимпия? Наверное, уже опять в Аравии или на северном полюсе. Удивительно милая, необычайно доступная женщина. Это не стоило мне никакого труда, - игриво сказал он. - Ни малейшего. Вот видите, вы уже повеселели.
- Ваше высочество, вам противостоять трудно.
- Конечно, не горевать нельзя, но не настолько. Я ведь тоже ношу траур. Смотрите.
Он показал на креп на своем рукаве.
- Ведь герцог был моим закадычным другом. В последний раз, когда я его видел, - знаете, в Париже, - он так трогательно уговаривал меня образумиться, так трогательно, говорю я вам. "Фили, - сказал он, умеренность в наслаждении вином и женщинами". Он был более, чем прав, но разве я могу послушаться его?
- Ваше высочество, несомненно, можете, если захотите.
- Это принадлежит к числу ваших предрассудков. Когда мне было восемнадцать лет, гофмейстер доставлял мне портвейн; он собственноручно крал его для меня с королевского стола. Теперь мне двадцать два, и я пью уже только коньяк. Пожалуйста, не пугайтесь, герцогиня, я развожу его шампанским. Полный стакан: половина - коньяк, половина - шампанское. Вы думаете, это вредно?
- Право, не знаю.
- Мой врач говорит, что совершенно не вредно.
- Тогда вы это можете делать.
- Вы серьезно так думаете?
- Но зачем вы пьете? У наследника престола есть столько других занятий.
- Это принадлежит к числу ваших предрассудков. Я неудовлетворен, как все наследники престола. Вспомните дон Карлоса. Я хотел бы быть полезным, а меня осуждают на бездеятельность, я честолюбив, а все лавры отнимаются у меня перед самым носом.
Он вскочил и, согнувшись, забегал по комнате. Его руки были все время в воздухе, как крылья, кисти их болтались на высоте груди.
- Бедняжка, - сказала герцогиня, глядя на часы.
- Придворные лизоблюды возбуждают в короле, моем отце, подозрения против меня, утверждая, что я не могу дождаться вступления на престол.
- Но ведь вы можете?
- Боже мой, я желаю королю долгой жизни. Но мне хотелось бы тоже жить, а этого не хотят.
Он подкрался к ней на цыпочках и с напряжением шепнул у самого ее лица:
- Хотите знать, кто этого не хочет?
Она закашлялась; ее обдало сильным запахом алкоголя.
- Ну?
- Ие-зу-иты!
- А!
- Я слишком просвещен для них, поэтому они губят меня. Но кто в теперешнее время набожен? Умные притворяются; я для этого слишком горд. Разве вы, герцогиня, верите в воскресение мертвых или в деву Марию, или вообще во все небесное царство? Что касается меня, то я перерос все это.
- Я никогда не интересовалась этим.
- Предрассудков у меня нет никаких, говорю я вам. Церковь боится меня, поэтому она губит меня.
- Как же она это делает?
- Она поощряет мои порски. Она подкупает окружающих меня, чтобы мне давали пить. Если я встречаю где-нибудь красивую женщину, то это подсунули ее мне монахи. Я не уверен даже, герцогиня, что вы... вы сами... может быть, вы все-таки набожны?
Он искоса поглядел на нее. Она не поняла.
- Почему вы стояли на днях на балконе как раз в то время, когда я проезжал?
- Ах, вы думаете?
Он колебался, затем тоже рассмеялся. Потом доверчиво придвинулся поближе к ней.
- Я боялся только, потому что вы так необыкновенно хороши. Фили, сказал я себе, здесь ловушка. Иди мимо. Но вы видите, я не прошел мимо: я сижу здесь.
Он подошел ближе: его болтающиеся ручки уже гладили кружева на ее груди. Она встала.
- Ведь вы не прогоняете меня, а? - пролепетал он, взволнованный и недовольный.
- Ваше высочество, вы позволите мне уйти?
- Почему же? Послушайте, герцогиня, будьте милой.
Он мелкими шажками бегал за ней, от стула к стулу, смиренный и терпеливый.
- Но этот старый хлам Empire вы должны выбросить и поставить что-нибудь мягкое, чтобы можно было уютно поболтать и погреться. Тогда я буду приходить к вам каждый день. Вы не поверите, как мне холодно дома, у моей жены. Должны же были привезти мне жену из Швеции, которая начинает проповедывать, как только завидит меня. Quelle scie, madame! Шведская пила-рыба: каламбур моего собственного изобретения. И к тому же еще французский! Ах, Париж!
Он говорил все медленнее, боязливо прислушиваясь. Портьера поднялась, на пороге появился элегантный спутник принца. Он низко поклонился герцогине и Фили и сказал:
- Ваше высочество, позвольте мне напомнить, что его величество ждет ваше высочество в одиннадцать часов к завтраку.
Он опять поклонился. Фили пробормотал: - Сейчас, мой милый Перкосини. Дверь затворилась.
Принц вдруг оживился.
- Вы видели этого негодяя? Это барон Перкосини, итальянец. Негодяй, он на службе у ие-зу-итов. Он ждал, пока я здесь у вас хорошенько освоился. Теперь он уводит меня в самый прекрасный момент, когда я начинаю надеяться. Я должен сойти с ума, иезуиты заплатят за это. Скажите, дорогая, герцогиня, можно мне завтра прийти опять?