Конец детства (сборник)
В небольшом кабинете, куда вел короткий переход, вся обстановка – единственный стул да стол перед экраном телевизора. По ней никак не представишь облик тех, кто все это устроил, – так оно и задумано. Экран телевизора, как всегда, пуст. Порой Стормгрен мечтал: вдруг однажды экран вспыхнет, оживет и раскроет, наконец, секрет, не дающий человечеству покоя. Но мечта не сбывалась, за темным прямоугольником по-прежнему таилось Неведомое. И еще за ним таились мощь и мудрость, глубочайшее, снисходительное понимание рода людского и, что всего удивительней, какая-то насмешливая нежность к букашкам, что кишат на планете далеко внизу.
Из решетки, должно быть, скрывающей динамик, зазвучал спокойный, неизменно неторопливый, хорошо знакомый голос – все люди, кроме Стормгрена, доныне слышали его лишь однажды. Глубина и звучность его – единственный ключ, позволяющий как-то представить себе Кареллена: за ними ощущаешь что-то громадное. Кареллен очень большой, наверно, много больше человека. Правда, кое-кто из ученых, исследовав запись той памятной речи, предположил, что говорило не живое существо, а какая-то машина. Но Стормгрену в это не верилось.
– Да, Рикки, я слышал вашу беседу. Итак, что вы думаете о мистере Уэйнрайте?
– Он честный человек, хотя о многих его последователях этого не скажешь. Как с ним поступить? Сама по себе Лига не опасна… но там есть экстремисты, они открыто призывают к насилию. Я даже подумывал, не поставить ли у своего дома охрану. Надеюсь, в этом все же нет нужды.
Кареллен словно и не слышал и, к досаде Стормгрена – так случалось не впервые, – заговорил о другом:
– Подробный план создания Всемирной федерации объявлен уже месяц назад. Много ли прибавилось к семи процентам несогласных со мною и к двенадцати процентам не имеющих определенного мнения?
– Пока немного. Но это неважно, меня беспокоит другое: даже ваши сторонники убеждены, что пора уже покончить с таинственностью.
Вздох Кареллена прозвучал совсем как настоящий, только вот искренности в нем не чувствовалось.
– И вы тоже так полагаете, а?
Вопрос чисто риторический, отвечать не стоит. И Стормгрен продолжал горячо:
– Неужели вы не понимаете, до чего нынешнее положение вещей мешает мне исполнять мои обязанности?
– Мне оно тоже не помогает, – пожалуй, даже с чувством отозвался Кареллен. – Хотел бы я, чтобы люди перестали считать меня диктатором и помнили: я всего лишь администратор и пытаюсь проводить что-то вроде колониальной политики, которая разработана без моего участия.
Весьма приятное определение, подумал Стормгрен. Любопытно, насколько оно правдиво.
– Но может быть, вы по крайней мере хоть как-то объясните эту скрытность? Нам непонятно, в чем ее причина, отсюда и недовольство, и всевозможные слухи.
Кареллен рассмеялся – как всегда громко, раскатисто, слишком гулко, чтобы смех этот звучал совсем как человеческий.
– Ну, а за кого меня сейчас принимают? Все еще преобладает теория робота? Пожалуй, мне приятнее выглядеть системой электронных ламп, чем какой-нибудь сороконожкой, – да-да, я видел карикатуру во вчерашнем номере «Чикаго таймс»! Мне даже захотелось попросить подлинник.
Стормгрен чопорно поджал губы. Право, иногда Кареллен относится к своим обязанностям слишком легкомысленно.
– Это вопрос серьезный, – сказал он с укоризной.
– Дорогой мой Рикки, – возразил Кареллен, – я не принимаю человечество всерьез, только это и позволяет мне сохранить остатки в прошлом незаурядных умственных способностей!
Стормгрен невольно улыбнулся.
– Но мне, согласитесь, от этого не легче. Я должен вернуться на Землю и убедить моих собратьев, что, хоть вы и не показываетесь им на глаза, скрывать вам нечего. Задача непростая. Любопытство – одно из основных свойств человеческой природы. Не можете вы до бесконечности им пренебрегать.
– Да, это самое сложное препятствие, с которым мы столкнулись на Земле, – признался Кареллен. – Но ведь вы поверили, что в остальном мы действуем разумно, так могли бы уж поверить и в этом!
– Я-то вам верю, – сказал Стормгрен. – Но ни Уэйнрайт, ни его сторонники не верят. И можно ли их осуждать, если ваше нежелание показаться людям они толкуют в дурную сторону?
Короткое молчание. Потом до Стормгрена донесся слабый звук (может быть, скрип?), словно бы Кареллен шевельнулся на стуле.
– Вы ведь понимаете, почему Уэйнрайт и ему подобные меня боятся, так? – спросил он. Голос его звучал теперь мрачно, будто раскатились под сводами собора звуки исполинского органа. – Такие люди есть в вашем мире среди поборников любой религии. Они понимают, что мы – носители разума и знания, и как они там ни преданы своим верованиям, а все-таки боятся, что мы свергнем их богов. Не обязательно с умыслом, нет, способом более тонким. Знание может погубить религию и не опровергая ее догматы, а попросту не придавая им значения. Как я понимаю, никто никогда не доказывал, что Зевс или Тор не существуют, однако им теперь почти никто и не поклоняется. Вот и разные уэйнрайты боятся, что нам известна правда о происхождении их веры. Они спрашивают себя, давно ли мы наблюдаем человечество? Видели ли мы, как Магомет бежал из Мекки и как Моисей провозгласил иудеям их законы? Быть может, мы знаем, сколько лжи в их священных историях?
– А вы и в самом деле это знаете? – чуть слышно, скорее себя, чем Кареллена, спросил Стормгрен.
– Вот чего они страшатся, Рикки, хоть ни за что в этом не признаются. Право же, нам не доставляет удовольствия разрушать верования людей, но ведь не могут быть истинными все религии, все до единой, – уэйнрайты это понимают. Рано или поздно человек неминуемо узнает правду; но время еще не пришло. А что мы не показываемся вам на глаза – да, согласен, это сильно осложняет нашу работу, но раскрыть секрет мы не вправе. Не меньше вашего я жалею о необходимости что-то скрывать, но на это есть веские причины. Все же я попытаюсь обратиться к … к тем, кто стоит выше меня, пожалуй, их ответ удовлетворит вас, а может быть, и успокоит Лигу. А теперь давайте вернемся к нашим текущим делам и возобновим запись.
* * *– Ну как? – жадно спросил ван Риберг. – Удалось вам чего-нибудь добиться?
– Сам не пойму, – устало сказал Стормгрен, швырнул на стол пачку бумаг и почти упал в кресло. – Теперь Кареллен совещается со своим начальством… Уж не знаю, кому и чему он там подчиняется. Мне он ничего не обещал.
– Послушайте, – вдруг сказал ван Риберг. – Я сейчас подумал… Почему, собственно, мы должны верить, что над Карелленом кто-то стоит? Может, этих Сверхправителей, как мы их называем, больше нигде и нет, кроме тех, что тут над Землей, в кораблях? Может, им больше некуда деться, а они это от нас скрывают.
– Остроумно, – усмехнулся Стормгрен. – Только ваша теория отнюдь не согласуется с тем немногим, что я знаю – как будто все-таки знаю – о Кареллене.
– А что же вы о нем знаете?
– Ну, он не раз упоминал, что его обязанности здесь временные и мешают вернуться к его главной работе, она, по-моему, как-то связана с математикой. Однажды я привел ему слова историка Актона о том, что власть развращает, а власть безграничная и развращает безгранично. Хотел посмотреть, как он к этому отнесется. Он засмеялся – смех у него оглушительный – и сказал, ему эта опасность не грозит. Во-первых, мол, чем раньше я закончу тут работу, тем скорее смогу вернуться домой – это за много световых лет отсюда. А во-вторых, моя власть отнюдь не безгранична. Я всего лишь… попечитель. Разумеется, – докончил Стормгрен, – он мог и нарочно сбивать меня с толку. Не знаю, можно ли ему верить.
– Он ведь, кажется, бессмертен?
– Да, по нашим меркам, хотя, похоже, что-то в будущем его пугает… Не представляю, чего он может опасаться. А больше я, в сущности, ничего не знаю.
– Все это не слишком убедительно. Я так думаю, их небольшая эскадра заблудилась в космосе и подыскивает себе пристанище. Этот Кареллен скрывает от нас, как мала его команда. Может быть, остальные корабли – автоматы и на них нет ни души. Просто нам пускают пыль в глаза.