Записки уцелевшего (Часть 1)
Тетя Саша учила меня по всем остальным предметам. По природоведению, по географии и по истории я должен был прочесть определенные страницы в учебниках и пересказать их своими словами, а тетя Саша, знавшая эти предметы еще меньше, чем я, следила за моим рассказом по тексту. Грамматические правила я зубрил без особого прилежания и, наоборот, с большим удовольствием писал изложения отдельных произведений наших классиков, а также сочинения на разные темы.
Все мои писания тетя Саша приглаживала и поправляла, на мой взгляд, не всегда удачно, но мне приходилось молчать. Однажды она спросила меня: о чем я хочу писать? Я ответил, что хочу написать, как поймал олеандрового бражника. Бабочка эта была очень редкая и, видимо, случайно залетела с юга в Богородицк. Я ее увидел в сумерки на нашей клумбе, но был без сачка, потом два вечера и два рассвета ее стерег, а на третий вечер поймал.
В своем сочинении я написал: "Взмах сачком... И... Я поймал ее!!!"
А тетя Саша меня поправила: "В то время, как она села на цветок, я взмахнул сачком и поймал ее". Все мои чувства взывали, что шесть точек и три восклицательных знака - это мой триумф от удачной охоты, это краткость действий. А тетя Саша мои чувства безжалостно вычеркнула. И еще она меня учила Закону Божьему, заставляла меня зубрить по требнику всю обедню, со всеми молитвами и ектеньями, да плюс еще молитвы к вечерне и ко всенощной.
Я зубрил, и скука все больше овладевала мною. К обедне мы ходила в наш приход, в кладбищенскую Успенскую церковь. И из-за этих зубрежек я стал скучать в церкви, церковное пенье было самое примитивное, я зевал, думал про себя: "Скоро ли? Скоро ли?" А дома меня ждала интересная книжка. И батюшка отец Евгений никак не походил на старого священника церкви Георгия на Всполье, напоминавшего бога Саваофа. Вот почему, продолжая оставаться верующим, я начал тяготиться внешней обрядностью православной церкви. А зародила во мне эту скуку тетя Саша...
И только служба Страстной недели с дивными песнопениями, говение, исповедь, причащение, служба Пасхальная вновь приближали меня к Богу. С легким сердцем, вдыхая теплый весенний воздух, выходили мы из церкви. А в Великий четверг после службы двенадцати евангелий звездной ночью мы несли зажженные свечи. И во все стороны от церкви расходились такие же огоньки. Было своего рода достижением - суметь донести до дома зажженную свечу и засветить ею лампаду...
К тете Саше ежедневно стали ходить учиться, дети священника из не столь далекого села Ломовки - Люся и Толя. Они квартировали на соседней улице, а по субботам за ними приезжал на лошадке работник их родителей и забирал их. В течение двух лет мы с Машей ездили иногда в Ломовку, а на каникулах живали там подолгу.
Дорога снежными полями, лошадка, запряженная в розвальни, кое-как плетущаяся, а вечером сытная еда, самовар, игры в карты, на следующий день после обедни катанье на салазках с длинной-длинной, хотя и не очень крутой горы мне хорошо запомнились. Дружная была семья и многочисленная.
Когда мы уехали из Богородицка, тетя Саша еще долго переписывалась с матушкой. А потом батюшку избили близ церкви двое ломовских парней, он заболел нервным расстройством и умер. Семья переехала куда-то в другой уезд, и переписка оборвалась...
6.
Помню приезд в Богородицк тульского архиерея. Он прибыл не на поезде, а в огромной карете, запряженной шестеркой лошадей попарно в дышло. Толпы людей, и наша семья в том числе, встречали его в поле между городом и Земледелкой. Когда он проезжал мимо, все кланялись ему в пояс.
Родители мои отправились на архиерейскую службу в собор, но вернулись разочарованные. Столько понаехало крестьян со всего уезда, такая масса толпилась народу, что в церковь родители не сумели попасть. Было решено пойти всей семьей в нашу Успенскую.
Я впервые попал на столь торжественное богослужение. Высокий, очень красивый и благообразный, с длинной седой бородой архиерей, стоя на специальном, воздвигнутом посреди церкви помосте, служил с большим чувством, молитвы произносил так, что я искренно молился и крестился. Его золотые одежды, золотая митра на голове, золото на ризах нескольких священников, дьяконов и мальчиков - все это благолепие захватывало, возвышало душу молящихся. А когда архиерей начал произносить проповедь, да не столь монотонно, как отец Евгений, а вдохновенно, то повышая, то понижая голос, да еще неожиданно стал декламировать стихи - "Отцы пустынники и жены непорочны" и "По небу полуночи Ангел летел", то все молящиеся, начиная со старушек и кончая взрослыми мужчинами, заплакали навзрыд.
И теперь, когда я беру томик Пушкина или Лермонтова и читаю про себя эти стихи, то всегда вспоминаю ту проникновенную архиерейскую службу моего детства.
Во время засухи 1921 года в Богородицк привезли чудотворную икону Божьей матери из села Грецова близ станции Узловая. Была она огромных размеров, квадратная, наверное, два на два аршина. Ее обносили вокруг всего города. Двое мужчин несли, их сменяли другие, а люди падали ниц прямо в дорожную пыль, и икону проносили над ними. И я с матерью так легли. Она приближалась к нам - Богородица с младенцем, к ней прижавшимся, огромные глаза Богородицы печально смотрели на толпу, я встал на колени, нагнулся, и икона прошла надо мной. Тысячная толпа собралась на городском выгоне, когда икону поставили на скамью и начали служить молебен о ниспослании дождя. С чувством глубочайшей веры все повторяли хором молитву, в которой были такие слова: "Даждь дождь земле жаждущей. Спасе".
А дождя не было.
Такие массовые стечения народа, прославляющего имя Божие, власти едва терпели, но тогда открытое преследование церкви еще только начиналось.
В связи с наступившим голодом правительство объявило реквизицию церковных ценностей. А в церквах, в том числе сельских, хранилось много серебряных сосудов и риз на иконах, в свое время пожертвованных верующими, были старинные, XVII века, предметы. Все это отбиралось под предлогом "помощи голодающим". "Переплавим, отправим за границу и получим хлеб",- так убеждали газеты. А тогда газетам еще верили, как привыкли верить дореволюционной прессе. Эти реквизиции почти везде прошли спокойно, без волнений. "Ведь для голодающих отдаем". Будущие историки когда-нибудь дознаются, как проходила реквизиция церковных ценностей и куда на самом деле они пошли.