Тени в лабиринте
– Точно.
– Кстати, о Севе. Он ведь на нас обиделся по-крупному. Хоть убей, не пойму, как мы тогда потеряли его после кафе и никто даже внимания не обратил.
– Я потом заметил, – вставил Серов.
– Ну да, так он, оказывается, оставшись один, дошел на автопилоте до проспекта, обхватил там руками фонарный столб и в таком положении попытался уснуть. Как ты сам понимаешь, первый же патруль забрал красавца и отвез в вытрезвитель. Утром туда прилетел руководитель его ансамбля, три часа извинялся, расплатился и увез дурака на своей тачке домой.
– Он мне об этом ничего не говорил, – подхватил Дмитрий. – То-то я смотрю, Сева наш сторониться всех стал, да еще делового из себя строит. Так вот, я позвонил тебе, чтобы узнать, когда можно будет проверить.
– Проверить? Говори громче, ни черта не слышно.
– Я имею в виду наше пари.
Недолгое молчание, потом как будто на другом конце провода глухо кашлянули, и Толик, растягивая окончания слов, ответил:
– Ты это серьезно?… Я не знаю, сможет ли Гена в ближайшие дни… Слушай, а ты Никольскому уже сказал?
В субботу Серов, Никольский, Толик и Гена поехали на электричке за город проводить «испытания».
Полчаса они бродили в поисках безлюдного места, втаптывая грязно-желтую листву в мокрую землю и спотыкаясь на скользких бугорках. Дима до боли в пальцах сжимал ремень сумки с «опытными образцами». В голове его вертелась тревожная мысль: «А вдруг не сработает?»…
Миновав открытую местность, компания остановилась – кругом были только черные от влаги стволы деревьев да еще несносные вороны, мечущиеся над голыми кронами.
С замирающим сердцем Дима вытащил из сумки пистолеты, один оставил себе, другой передал Толику и начал сбивчиво объяснять, как производить заряжание (патроны остались у Димы от отцовского именного оружия). Сева с Геной, как и полагалось наблюдателям, топтались сзади на почтительном отдалении.
Толик стал в позу заправского дуэлянта и поднял вверх чуть подрагивающую правую руку. Раздался выстрел, вороны с хриплым возмущенным карканьем разлетелись в разные стороны. Сева испуганно отшатнулся, Гена с неестественно побелевшим лицом смотрел в небо, прислушиваясь к затихающему гулу.
У Серова резко изменилось настроение – захлестнуло бодрой волной уверенности, всесильности. Он зарядил свой пистолет, направил на корявый пенек метрах в двадцати, прицелился и нажал на спусковой крючок.
– Попал! – радостно заорал Гена, ошалевший от всего происходящего. – Во класс, а!
Назад они возвращались взбудораженные. Впереди уверенной походкой вышагивал Дима, остальные что-то восторженно кричали. Это был настоящий триумф.
На обратном пути Толик пожелал расплатиться за проигранное пари и вытащил из кармана две зеленые бумажки. Дима вначале решительно отказывался, делая протестующие жесты, но потом, «по настоянию общественности», деньги взял. Полученный «гонорар» был благополучно пропит всей компанией в тот же вечер в небезызвестной «Чернильнице».
Вскоре от Толика последовал еще заказ на детали для машины своего приятеля, а когда он расплачивался в кафе, то попросил у Димы на пару дней пистолеты – «поохотиться», и Серов, уже безгранично ему доверявший, конечно, дал.
А через несколько дней – гром среди ясного неба! К Диме домой пришли с обыском. Он не сразу понял, что судьба сыграла с ним злую шутку, и теперь ему, как в кино, предстоит вживаться в новые, неизведанные роли: подозреваемый, подследственный, подсудимый и, в итоге, преступник.
На допросах Серов отрицал все полностью, яростно – и изготовление пистолета (речь шла почему-то лишь об одном экземпляре), и сам факт знакомства с Толиком.
Мир в глазах Дмитрия стремительно переворачивался. Ему и в голову не приходило раньше, что его действия были в чем-то противозаконны, наказуемы. Серов не мог примириться с такой ужасающей мыслью и, не вникая в юридические тонкости, отрицал все и вся, запутываясь в собственных показаниях больше и больше.
Перед новым годом Серова перевели в следственный изолятор.
Дима, удерживая под мышкой тюк с постельными принадлежностями, перешагнул порог камеры, и массивная дверь с грохотом захлопнулась за ним. Пришлось задержаться на несколько секунд на месте, чтобы привыкнуть к тусклому освещению. Как только глаза приспособились, Серов пересчитал «старожилов», пристально его рассматривающих.
– Здравствуйте, – неуверенно сказал Дима и откашлялся.
– Здоров… – насмешливый хриплый бас донесся откуда-то сверху. Чего застрял у «кормушки», располагайся, на втором этаже не занято.
Дима безнадежно кивнул и забросил вещи на верхние нары слева от входа.
– Ну, рассказывай, – сквозь зубы процедил тип с короткой ершистой стрижкой, худой и какой-то озлобленный, – с каким багажом прибыл.
– Не понял, – пробормотал Дима.
– А тут и понимать нечего, – не унимался ершистый. – По какой статье сюда залетел?
– По двести двадцать второй, – неохотно ответил Серов. Меньше всего ему сейчас хотелось обсуждать эту тему.
– Незаконное ношение, изготовление, сбыт огнестрельного или холодного оружия – что именно? – осведомился постоялец нижних нар справа, мужчина лет тридцати пяти с темными волнистыми волосами и медальным профилем лица.
– За изготовление огнестрельного, – уточнил Дима, начиная расстилать тощий матрац.
– До двух лет лишения свободы или исправительные работы на срок до одного года, – бесстрастно продекламировал мужчина, переведя взгляд в потолок.
На некоторое время в камере воцарилась тишина, только в углу кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушенные ругательства.
Продолжая нерешительно топтаться неподалеку от двери, Серов стал рассматривать убогий интерьер камеры. Пол – цементный, серый, шероховатый, будто вобравший в себя тягучую тоску побывавших здесь заключенных. Справа от входа – туалет, в ближнем левом углу – бачок с водой, стоящий на табурете. Перед окном – небольшой столик. Присмотревшись внимательней, Дима заметил, что вся нехитрая мебель намертво вделана в пол.
Через наклонные металлические пластины, перекрывающие оконный проем, просачивался и падал сквозь решетку чахлый, унылый свет.
– Так, – начал распоряжаться ершистый тип, – раз ты у нас новенький, значит, завтра будешь дежурным. Встанешь в пять часов и из «кормушки» получишь на всех пай. Потом возьмешь тряпку…
– Чего пристал к человеку? – перебил его знаток Уголовного кодекса. – Не видишь, что ли, он еще в себя не пришел.
– Уже молчу, – сказал ершистый и действительно замолчал.
– А ты не стесняйся, – посоветовал мужчина, закинув руку за голову. – Ну, не робей, подсаживайся, будем знакомиться.
Мужчину, как выяснилось, звали Жорой, по натуре он был оптимистом, хотя и навидался в жизни всякого.
– Главное ведь что, – рассуждал Жора, – провести время так, чтобы потом не было за себя обидно. И поменьше прислушиваться к мнению других, а побольше думать о себе самом. Широкая натура всегда пробьет дорогу в жизни, нужно только избавиться от стеснительности и сентиментальности.
Серов так до конца и не понял, почему Жора отнесся к нему с сочувствием.
Однажды, когда Жору вызвали на допрос, Диму избили сокамерники, пытаясь забрать передачу.
«Сколько может продолжаться этот кошмар? – думал Серов, глотая слезы. – Казалось бы, втоптали в грязь – дальше некуда. Но, оказывается, надругаться над человеческим достоинством можно и сейчас, когда от него и так почти ничего не осталось…»
В тот же день во время часовой прогулки по тюремному дворику выглянуло низкое солнце. Серов поднимал голову, жадно впитывая ласковые, щекочущие лучи. Нечто очень теплое, человечное нахлынуло изнутри, и Дима еще удивился, как можно радоваться такой малости, а потом как-то внезапно понял: ведь это было настоящее, не фальшивое, не «солнце», которым подследственные называли зарешеченную лампу над входом в камеру.
Вечером Жора подозвал его к себе, раскрыл пачку сигарет «Памир» и предложил Серову угощаться. Дима взял сигарету и, разминая ее, тихо сказал, ни к кому не обращаясь: