Гибель Помпеи (сборник)
– А затем, чтобы сказать: не будь дураком и немедленно позвони этому деятелю. Ты же знаешь, как много от него зависит. Я видел сегодня Войновского, а тот встречал Овсянникова, который вчера говорил с Садовниковым, они все считают, что ты должен это сделать. Сейчас я позвоню Овсянникову, а тот попытается связаться с Садовниковым, а Садовников позвонит тебе. Ты не знаешь телефона Войновского?
Я положил трубку. Рычажки гадко щелкнули. В течение пятнадцати минут, сидя у молчавшего аппарата, я почти физически чувствовал телефонную возню, поднятую моими друзьями, представлял, как слова, гладкие, словно мыши, юркают в кабели и скользят по ним встречными потоками.
Потом позвонил Садовников, обещая связаться немедленно с Овсянниковым, который даст ему телефон Стасика, а Стасик поможет ему соединиться с Войновским.
– Дозвонился? – спросила, входя в комнату, жена.
– Никто не подходит, – солгал я.
– Понятно. Ты просто безответственный человек.
Она ушла. Я был в полной растерянности и смятении, когда вошел улыбающийся Кит со своими книжками в руках.
– Давай почитаем, Толя?
Здесь были сочинения Маршака, Якова Акима, Евгения Рейна, Генриха Сапгира, а также разные народные сказки. Мы взялись за сказки. Кит привалился ко мне и внимательно слушал, в напряженные минуты теребя мое ухо.
Сказку Киплинга о слоненке он отверг. Когда мы дошли до того места, где слоненка за хобот ухватил крокодил, он закричал, выхватил книжку и швырнул ее на пол.
– Неправда! – он даже покраснел. – Этого не было! Это плохая сказка!
– Послушай, Кит, – сказал я, – сказка хорошая. Она хорошо кончается.
– Нет! Нет! Она злая! Читай вот эту!
Он вытащил из кучи «Волка и семерых козлят». Господи, подумал я, ведь здесь тоже описаны драматические события, страшный акт съедения маленьких козлят и, хотя все кончается хорошо, как я это прочту Киту, маленькому лакировщику действительности?
Кит тем временем переворачивал страницы и разглядывал картинки.
– Вот коза-мама, – говорит он, – несет молоко. Вот козлята-детки играют.
Милая идиллия развертывалась перед нами, и это радовало Кита. Наивный, он не знал законов драматургии и спокойно открыл следующую страницу, где зверски намалеванный волк тащил в свою страшную пасть беленького козленка. Я замер.
– А вот козленок-папа, – сказал Кит, показывая на волка, – он играет с деткой.
Самым спокойным образом он организовал козлиную семью.
– Кит, ты ошибаешься, – осторожно сказал я, – это не козленок-папа, а гадкий серый волк. Он собирается проглотить козленка, но все кончается хорошо, волк будет наказан. Это драматургия, мой маленький Кит.
– Нет! – закричал он и чуть не заплакал. – Это не волк! Это – козленок-папа! Он играет! Ты ничего не понимаешь, Толя!
– Да, я ошибся, – торопливо сказал я. – Ты прав. Это козленок-папа.
– Ванюша, пойдем спать, – позвала его мать, и он ушел, забрав с собой в свои тихие сны семью небесных медведей, семейку автобусов и семью козлят, зонтик «красивой тети», добрых чудищ «Мира фантазии», мою кепку, которая, конечно, ночью вырастает до размеров самолета и в которой он полетит на Северный полюс, в царство добрых зверей.
Уложив его, жена вернулась и села в кресло напротив меня. Мы закурили. Обычно это были хорошие минуты, когда мы вместе курили в конце дня, но сейчас мы курили плохо.
– Что за тетя, о которой рассказывал Иван? – спросила жена.
– Это из главка, консультант по правовым вопросам.
– Так, – сказала она. – Что же ты намерен теперь делать?
– Не знаю.
– Что вообще теперь будет?
– Не знаю.
– Так, – сказала она.
– Господи, скорей бы зима! – вырвалось у меня.
– Зачем тебе зима?
– Зимой ведь у меня отпуск. Поеду кататься на лыжах.
– Конечно, – язвительно сказала она. – Ведь ты прекрасный лыжник.
– Перестань.
– Нет, правда. Ведь ты же первоклассный лыжник. Все это знают.
Она чуть прикусила губы, чтобы не расплакаться. Тогда я придвинул телефон и одним махом набрал этот проклятый номер.
Пока в трубке звучали длинные редкие гудки, я представлял, как он сейчас сбрасывает свои ноги с тахты и медленно идет к телефону, читая на ходу какую-нибудь из своих книг. Может быть, он потирает спину или зад, может быть, думает, кто же это звонит, наверное, тот жалкий тип со своими идиотскими просьбами. Вот он снимает трубку.
Он говорил со мной тихо и доверительно.
– Послушайте, мне передавали, что вы не решаетесь мне звонить. Я давно жду вашего звонка. Право, что за церемонии и опасения? Видимо, это вызвано недоразумением. В последнюю нашу встречу мне показалось, что вы неправильно поняли меня. Я думаю, что все решится положительно. Спите спокойно. Я всей душой с вами, и каждым ее фибром, и каждым своим нервом, сердцем, печенью и селезенкой, моим достоинством и честью, верностью, искренностью и любовью, всем святым, что есть у человечества, идеалами всех поколений, земной осью, солнечной системой, мудростью моих любимых писателей и философов, историей, географией и ботаникой, красным солнцем, синим морем, тридевятым царством я клянусь быть верным вашим слугой, оруженосцем и пажом.
Обливаясь потом, я повесил трубку.
– Вот видишь, – сказала мне жена, – как все просто и нестрашно. Стоит только захотеть, и… – Она улыбнулась мне.
Я встал, отправился в ванную, умылся, потом зашел в спальню и посмотрел на Кита. Он спал, как маленький богатырь, раскинув руки и ноги. Младенческие перетяжки еще не окончательно исчезли у него, они были обозначены на запястьях, на пухлых его лапах. Он хитровато улыбнулся во сне, видимо совершая в этот момент разные смешные и милые перестановки в своем царстве.
Когда я смотрю на него, я наполняюсь радостью, светом и добром. Мне хочется выпить за счастливую жизнь семерых козлят.
Победа
рассказ с преувеличениями
В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником.
Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, и сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. «Мало ли что, – думал он, бросая на гроссмейстера лукавые узнающие взгляды, – мало ли что, подумаешь, хиляк какой-то».
Гроссмейстер сразу понял, что его узнали, и с тоской смирился: двух партий по крайней мере не избежать. Он тоже сразу узнал тип этого человека. Порой из окон Шахматного клуба на Гоголевском бульваре он видел розовые крутые лбы таких людей.
Когда поезд тронулся, спутник гроссмейстера с наивной хитростью потянулся и равнодушно спросил:
– В шахматишки, что ли, сыграем, товарищ?
– Да, пожалуй, – пробормотал гроссмейстер.
Спутник высунулся из купе, кликнул проводницу, появились шахматы, он схватил их слишком поспешно для своего равнодушия, высыпал, взял две пешки, зажал их в кулаки и кулаки показал гроссмейстеру. На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено: «Г.О.».
– Левая, – сказал гроссмейстер и чуть поморщился, вообразив удары этих кулаков, левого или правого. Ему достались белые.
– Время-то надо убить, правда? В дороге шахматы – милое дело, – добродушно приговаривал Г.О., расставляя фигуры.
Они быстро разыграли северный гамбит, потом все запуталось. Гроссмейстер внимательно глядел на доску, делая мелкие, незначительные ходы. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри, занудливой, жалостливой ноте, похожей на жужжание комара.
«Хас-Булат удалой, бедна сакля твоя…» – на той же ноте тянул Г.О.
Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легкоранимым. Он был молод, одет в серый костюм, светлую рубашку и простой галстук. Никто, кроме самого гроссмейстера, не знал, что его простые галстуки помечены фирменным знаком «Дом Диора». Эта маленькая тайна всегда как-то согревала и утешала молодого и молчаливого гроссмейстера. Очки также довольно часто выручали его, скрывая от посторонних неуверенность и робость взгляда. Он сетовал на свои губы, которым свойственно было растягиваться в жалкой улыбочке или вздрагивать. Он охотно закрыл бы от посторонних глаз свои губы, но это, к сожалению, пока не было принято в обществе.