«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)
Ты можешь на меня сердиться, можешь не писать мне, но я считал нужным бросить все это тебе в лицо, потому, что ты мой сын и я тебя люблю.
Что у тебя с этой девицей? Неужели нельзя построить отношения на принципах взаимности и равенства. Если нет, значит, нечего волочиться за нею. Надо быть все-таки мужчиной и человеком!
Дела мамы разбираются. Обещали закончить рассмотрение их к концу июня, началу июля.
Мое заявление приняли к рассмотрению в комитете партийного контроля при ЦК КПСС. ЦК предложил генеральному прокурору пересмотреть мою 109 статью [44]. Мне предложено собрать и представить в ЦК характеристики от тех товарищей, которые знали меня до 1937 г. Многие меня обнадеживают, но как все это кончится на деле, трудно сказать.
Все это время занимался собиранием характеристик и сочинением большого «трактата» в плане 109-й статьи.
На днях, кончаю это занятие, отправлю в Москву и снова займусь проблемой устройства на работу.
Имущество наше все еще ищут, результатов никаких. <…>
Поздравляем с первомайским праздником. Привет тете Наташе и Федору Яковлевичу [45].
Крепко тебя целую. Твой отец.
P. S. Маме, я разумеется, не пишу в таких тонах о твоей важной персоне. Я стараюсь изобразить эту персону в самых идеальных красках. Я рассказываю ей, что эта важная персона очень любит свою маму, что она, эта важная персона, готова ради нее на любое самопожертвование и т. д. Но кажется, что эти мои писания, не будут иметь успеха. Она умная, она все понимает и во всем разбирается. Впрочем, ты и сам отметил, что она «здорово разгадывает тебя».
Кстати, не прислать ли тебе почтовой бумаги? Мне кажется, что тебе не на что покупать бумагу и потому ты пишешь свои письма на каких-то грязных клочках, пригодных только для уборной. Что за босяцкая привычка.
Отец.
Евгения Гинзбург – Василию Аксенову
Магадан. 7 января 1956 г.
Дорогой Васенька!
Получила твое письмо с фотокарточками. Конечно, сам по себе факт, что ты написал мне – это, так сказать, явление прогрессивное, но, говоря откровенно, и письмо (в смысле его содержания), и карточки (в смысле их вида) мало меня порадовали.
Когда мне на почте вручили твое письмо и я подумала, что там та твоя карточка, которой я уже несколько лет безуспешно добиваюсь, а именно нормальная карточка, в костюме, в галстуке, с аккуратно причесанными волосами, т. е. такая, которую можно повесить на стенку, – я страшно обрадовалась. Потом подумала: может быть, это карточка Жанны [46] – и тоже очень обрадовалась. Ведь если эта девушка играет в твоей жизни такую большую роль, то мне очень хочется ее видеть.
Увы! Это было ни то, ни другое. Жуткая физиономия с всклоченной шевелюрой на том снимке, где ты один в матросской форме, низкого качества мелкий любительский снимок, на котором группа матросов, ну а на том снимке, где мост, я, при моем теперешнем плохом зрении, даже не могла найти, где ты.
Что касается карточки во весь рост в пальто, то и твой общий вид на ней и само пальто повергли меня в тяжелые размышления. В какой-то степени, и даже в большой степени, внешний вид человека отражает его внутренний мир. Что же отражено на этом снимке? Канадский кок, висящие чуть ли не до пола модные плечи, на фоне этого заграничного шика явственно проступает неряшливость всего облика: нелепый смятый воротничок, как у дошкольника, неряшливо расстегнутая пуговица, мятые брюки и главное, выражение лица сноба, да еще доморощенного, провинциального сноба, вызывающее только одну ассоциацию: Эдик из фильма «Секрет красоты» [47]. Возмущаться, негодовать – у меня уже сил нет. Я просто горько вздохнула и положила карточки в комод. Конечно, это не те снимки, от которых можно получить трогательную стариковскую утеху, а именно: показать их сослуживцам, с гордостью говоря: «Сынок».
Уже долгие годы я тешу себя мыслью, что этот твой психоз «стиляжества» – возрастная болезнь, которая пройдет. Сейчас тебе уже двадцать четвертый, ни конца, ни края. Я отступлюсь, Вася, я просто отступлюсь – и все. Вот ты сейчас высказываешь уверенность в том, что, хотя в Л-де оставляют многих из вашего выпуска, но ты в это число, конечно, не войдешь. Я тоже в этом не сомневаюсь.
А в чем, спрашивается, причина? Только в общем стиле твоего поведения, которое не дает оснований ни профессуре, ни общественным организациям видеть в тебе серьезного человека. А ведь при твоих способностях тебе ничего не стоило остаться при любой кафедре, тем более теперь, когда все анкетные осложнения отпали [48].
Интересует меня также вопрос о причинах и поводах твоих ссор с Жанной. Ведь, казалось бы, что если ты встретил человека, который тебя понимает, который по уровню своего развития, по склонностям и интересам тебе подобен, который к тому же и по внешним данным, как пишет Наташа, заслуживает самой высокой оценки – то почему бы тебе не проявлять по отношению к такому ценному человеку больше чуткости, деликатности, уступчивости? Уверяю тебя, что такие встречи в жизни вовсе не так часто встречаются. По крайней мере, из всех твоих увлечений это первое, которое мы с Наташей одобряем. Я почти уверена, хотя и не имею на это никаких данных, что причины ваших размолвок примерно те же, что и причины моего недовольства тобой. А если это так, то почему бы тебе не задуматься над этим и не пересмотреть свое поведение?
От приезда в Магадан [49], я думаю, надо отказаться. Во-первых, после неприятной истории с А. Я. [50] мне неудобно идти в Облздрав. Во-вторых, абсолютно нет никакой гарантии на оставление в Магадане, наоборот, все шансы за тайгу. В-третьих, я сама день и ночь думаю об отъезде отсюда, в-четвертых, зачем тебе забираться так далеко от Жанны?
Мне кажется, что если бы ты с ней зарегистрировался, то комиссия могла бы пойти вам навстречу и оставить тебя в Л-граде до ее окончания.
С другой стороны, хоть У меня и сжимается сердце при мысли о начале твоей самостоятельной жизни, но я убеждена, что понюхать пороху тебе было бы очень полезно, чтобы понять, что такое жизнь, и какое ничтожное место в ней должен занимать канадский кок и вислые плечи. <…>
Ах, Вася, если бы ты знал, сколько ты проигрываешь не только в моем общем отношении к тебе, но даже просто в материальном отношении от всех этих своих благоглупостей. Ведь я бы, что называется, шкуру с себя содрала для тебя, если бы я видела, что из тебя дельный человек получается, если бы все эти деньги не шли прахом, не только не помогая тебе, а наоборот, способствуя твоему разложению.
Ты пишешь, что мое счастье – это твое счастье и наоборот. Спасибо тебе за эти теплые слова, но я хотела бы, чтобы они были подтверждены делами. Конечно, важнее твоего счастья для меня в жизни ничего нет, но вся беда в том, что наши с тобой представления о счастье очень различны.
Ты не ответил на мой вопрос: как ты сдал военное дело, получил ли звание, не слетел ли со стипендии?
Жду твоих писем и нормальной фотографии, твоей и Жанны.
Передай ей мой привет и скажи, что я просила передать ей, что ты сам гораздо лучше, чем твои поступки, и чтобы она из-за них не отшатывалась от тебя.
Крепко тебя целую.
Твоя мама.
Евгения Гинзбург – Василию Аксенову
Магадан. 12 февраля 1956 г.
Дорогой Васенька!
В чем дело? почему ты ничего не пишешь мне? Почему ты не ответил на прямо поставленный вопрос о том, куда ты едешь на каникулы? <…>