Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине

Красин пробежал, балансируя, по доске, брошенной через грязное месиво, к своей командной вышке, вскарабкался на нее, приставил к глазам бинокль. Рабочие на островке почти все собрались на небольшой кочке, размахивали руками и пытались перекричать шторм, и только трое, Мухин, Быков и Ахат, продолжали кайлить землю, не обращая внимания на свирепую стихию; работа, должно быть, их успокаивала.
Красин закричал в рупор:
– Баранов! Плоцкий! Немедленно найдите лодку! Нужно протянуть туда канат!
С острова, видимо, заметили фигуру на вышке. Наверняка они узнали Красина – «главного», а ему на стройке привыкли верить. Молодой начальник, строгий, а вроде бы и свой. Суматоха прекратилась, люди начали сооружать навес из мешковины и досок.
Вышка скрипела и качалась под порывами ветра, однако Красин не спускался. С удовольствием оглядывал он роящийся муравейник стройки, закопченное уже главное здание станции, три жилых дома, водокачку, дорожки… Сколько слов он потратил, чтобы убедить бакинских денежных тузов в том, что «электрическая система передачи энергии наилучшая»! И вот теперь работа почти закончена, и он гордился, отчаянно гордился своим, таким невероятно могучим первенцем. Успех в этом деле, а успех уже явный, бесспорный, заряжал его энергией и уверенностью в своих силах. Так или иначе, он победил, он сбил «их» с толку… А остальное – впереди.
За спиной его заскрипели доски. Он обернулся: инженер Майкл О’Флаэрти карабкался на вышку.
– Хау ду ю ду, мистер Красин! Элау ми, сэр…
– Давайте, Майкл, по-русски, пора бы научиться.
– Олл райт! По-русски. Ай идет от ваш команд ин тери час остро афта нун, бат, сорри, однако…
– Нет уж, давайте тогда по-английски или по-немецки, – рассмеялся Красин.
О’Флаэрти отчаянно захохотал. Сорокалетний жилистый ирландец никогда не упускал возможности изо всех сил расхохотаться, но это не мешало ему быть толковым, серьезным инженером.
Они заговорили, переходя с английского на немецкий.
– Я пришел, Красин, по вашему приказанию ровно в три часа. Не «часика в три», как обычно говорят русские, а точно по вашему приказанию…
– Ну-ну, Флаэрти, вы же видите, какой шторм. Мне пришлось отложить все дела. Мы займемся с вами, когда вытащат тех людей.
Ирландец облокотился о перила. Ветер трепал его светлые с редкими сединками бакенбарды.
– Да, красиво! Я не думал, что здесь может быть такой шторм. Как в Калифорнии… Кстати, отсюда я еду в Калифорнию, подписал контракт с одной американской фирмой. Хотите, поедем вместе.
– Что, в Калифорнию? – удивился Красин. – Нет, спасибо, у меня и здесь много дел.
– Но там больше возможностей и колоссальные деньги! Я работал в пятнадцати странах, но нигде не зарабатывал столько денег, сколько в Америке. Такой инженер, как вы, может стать там миллионером.
– Почему же вы им не стали? – усмехнулся Красин.
– У меня есть порочные склонности, – вздохнул ирландец. – Я игрок.
Красин увидел в бинокль немо орущие мокрые лица, вздувшиеся жилы, слипшиеся бороды.
– В самом деле, хотите, я напишу о вас в Сан-Франциско? – спросил О’Флаэрти.
– Спасибо, но у меня и дома очень много дел. Очень много, О’Флаэрти. Вы даже не представляете, сколько у меня здесь дел!
– Понимаю, вам хочется строить на родине, вы патриот, но мне кажется, что в России скоро нельзя будет строить.
Это прозвучало так неожиданно, что Красин даже на минуту забыл о лодке.
– Это почему же, сэр? Почему вам так кажется?
– Видите ли, Красин, я был, как вы знаете, месяц назад в Москве и видел там в один день две демонстрации. Одна несла портреты царя и иконы, другая – красные флаги и социалистические лозунги, каких и в Европе не увидишь. Лица одних были угрюмы, у других сверкали глаза. Это очень страшно, Красин, когда сталкиваются две противоположно заряженные массы. Поверьте старому бродяге, это страшно…
– Вон вы чего боитесь, – усмехнулся Красин и снова взялся за бинокль.
– Я слежу за вашими газетами, читать по-русски я могу гораздо лучше, чем говорить. Вчера один студент убил министра внутренних дел Сипягина. Что это, по-вашему? Россия на пороге страшных событий. Так что, если хотите строить электростанции, едем со мной в Калифорнию.
– Лодка перевернулась! – закричал Красин и бросился вниз по лестнице.
– Куда вы, сэр? – заорал О’Флаэрти.
– Туда! Хотите со мной? Я слышал, что ирландцы смелые ребята!
– Вас не обманули! – бешено захохотал инженер и, выпятив для храбрости подбородок, последовал за Красиным.
ПОЛИЦИЯ
Особый отдел Департамента полиции.
 
Директору Департамента полиции
 
от инженера-технолога Л. Б. Красина
 
прошение от 29 июля 1902:
 
В июле месяце 1897 г. в г. Иркутске мне было объявлено о снятии с меня гласного надзора полиции с воспрещением, однако, выезда в гг. Москву, Петербург и Петербургскую губернию до особого разрешения.
 
В течение пяти лет, истекших с этого времени, я окончил курс Харьковского технологического института… и теперь уже третий год работаю в области техники, управляя отделом крупной электрической фирмы в г. Баку.
 
О снятии запрещения проживать в столицах мне до сих пор не было объявлено, из чего я должен заключить, что оно остается в силе. Между тем мне по служебному моему положению нередко представляется надобность бывать в Петербурге и Москве, так как в первом из них находится Правление акционерного общества… Москва же с ее торговыми складами и техническими представительствами всех сколько-нибудь крупных русских и заграничных фирм является для нас постоянным поставщиком различных материалов и машин. …Поэтому я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство снять с меня упомянутое запрещение и разрешить мне въезд в обе столицы.
 
22 августа 1902 года Департамент полиции сообщил московскому генерал-губернатору и СПб-му градоначальнику о разрешении Л. Б. Красину проживать в столицах.
 
* * *
Бакинское «общество», промышленники и финансовые тузы, было приятно взбудоражено гастролями Комиссаржевской. Казалось, что знаменитая актриса принесла с собой дыхание непонятной манящей жизни беспокойного Севера, тревожный ветерок столиц. Знаменитость чествовали непрерывно, приемы и обеды следовали один за другим.
Провинциальная роскошь стола забавляла Комиссаржевскую, смешили долетавшие из-за хрусталя разговоры, в которых либеральные восклицания сменялись гастрономическими восторгами:
– Господа, сегодня в газетах – суд приговорил кишиневских печатников-эсдеков к пожизненной ссылке! Какое варварство!
– Рыбы, господа! Попробуйте рыбы!
– Дикость! Когда это наконец кончится?!
– А по-вашему, государство должно орденами заговорщиков награждать?
– Да почему орденами?! Варварски свирепый приговор! Азия неистребимая!
– А вы как считаете, Леонид Борисович?
– Конечно, чересчур суровый приговор.
– Ох, либералы, либералы, всех бы… пардон…
– Внимание, господа, гвоздь программы – индейка с орехами!
Перед Верой Федоровной на столе лежал невероятный букет, преподнесенный купечеством, букет из сторублевых кредитных билетов. Иногда актриса поднимала букет и смешно морщила нос, словно нюхая столь необычные цветы, чем вызывала вокруг умиление. Ай да мы, ай да бакинцы! Знайте, милостивая государыня, это вам не какой-нибудь Тамбов!
Лишь один человек словно бы совсем не обращал внимания на именитую гостью, а если и взглядывал иногда, то во взгляде его Вере Федоровне чудилась быстрая лукавая усмешка. Она прислушивалась к разговору на том конце стола, где сидел он.
– Значит, Леонид Борисович, вы считаете, что приговор бунтовщикам слишком строг?
– Я считаю, что индейка бесподобна, сударь.
…Ночью Комиссаржевская тихо вышла на веранду и положила свой букет на балюстраду. То ли от каменных плит, то ли от близкого фонтана повеяло сыростью. В глубине сада скрипнули петли железной калитки, и по узкой аллее, испещренной тенями крупных южных листьев, быстрой легкой походкой прошел некто таинственный в ночи… Вот он взбежал по ступеням на веранду. Комиссаржевская зябко закуталась в шаль, стараясь унять волнение.