Упрямица

Император освободил помещиков от постоя армии, но налоговое бремя осталось прежним, только перекинулось на средние слои населения. Крупные землевладельцы, что возвели Максимилиана на трон, вздохнули с облегчением, но он приобрел себе врагов в лице мелких собственников. А раз появились враги – надо их уничтожать. Теперь уже не бедняки-пеоны, с которых взять было нечего, а арендаторы, фермеры, лавочники, юристы и учителя взялись за оружие, и в ответ на всеобщую герилью – партизанскую войну – появилась придуманная в недрах императорского штаба контргерилья – летучие отряды по уничтожению противника.
Первыми жертвами контргерильи стали церкви. Где еще можно поживиться и легко доказать свое превосходство в силе?
Ник не был религиозен и презирал священников, но не был склонен устраивать костры в церквях. И на этой почве произошел его разрыв с товарищами по оружию. У него была скоплена немалая сумма денег. Он их спрятал на будущее в укромном местечке в Тампико. Он хотел посмотреть, чем кончится вся эта кровопролитная затея коронованных особ Европы и местных аристократов. Ник ненавидел их всей душой, так, как может ненавидеть незаконнорожденный.
Но Мексику Николас Фортунато полюбил. Он уже много лет полз по земному шару, как ядовитое насекомое, но эту страну ему бы не хотелось ужалить. И шрамы, оставленные им и его соратниками на прекрасном теле Мексики, возбуждали в нем чувство вины. Ему исполнилось всего двадцать девять лет, а он уже повидал столько смертей! Нику предстоит искупить вину многих поколений, чье родословное древо закончилось на Лусеро Альварадо.
С надеждой на то, что завтрашний солнечный день не будет уж слишком жарким, он заснул. Напоследок в его сон вторглись воспоминания о разговоре, произошедшем у походного костра возле сожженной дотла деревушки непокорных пеонов.
После свершенного «подвига» солдаты отдыхали. Отдыхал и он, запивая ледяной водой из источника добытую из чьих-то подвалов кактусовую водку.
Канун 1865 года
«Почему они все-таки противостояли нам, а не удрали оттуда, как трусливые зайцы? У них уже давно кончились патроны, а у половины этого сброда даже не было мачете, и все же они сопротивлялись!» – эти мысли не давали ему покоя.
Ник следил, как его солдаты обыскивали трупы убитых хуаристских офицеров – таких же офицеров, как и он. Он был офицером контргерильи, но чем он отличался от предводителя шайки разбойников? Лишь тем, что иногда государственная казна выплачивала ему жалованье золотом, а у этих офицеров золото было только на зубных коронках, которые сейчас выдирали его доблестные подчиненные, причем Лафранк и Шмидт соревновались в том, кто быстрее управится с этим делом. Контргерилья, а проще, банда отчаянных головорезов не соблюдала правил войны и не брала пленных. Да их и не могло быть. Пленных нечем было кормить и не на что было обменять.
– Эти канальи сражаются до тех пор, пока не упадут мертвыми. Кто им платит за это? Не иначе сам дьявол! – приговаривал старый капрал, ветеран Иностранного легиона.
Ник мог бы ему ответить, но смолчал. Им платил президент Хуарес, но не золотом, а тем, что заронил в их души мечту о свободе.
Солдаты теперь обращались к Нику с уважением и называли его «капитаном». Ему это казалось злой шуткой.
Его полковник, решивший провести недельку-другую на океанском берегу в Монтеррее в сопровождении неутешной вдовы старого алькальда, убитого неизвестно кем – собственными слугами или сторонниками Хуареса, – одарил Ника этим званием и вручил ему под начало свору злобных псов, которые называли себя специальным отрядом контргерильи.
Полковник поручил Нику возглавить трудный и опасный поход чуть ли не в самое логово вражеских банд, а сам предпочел понежиться на теплом песочке в объятиях молодой красавицы.
И вот очередной привал на занятой врагом территории. Сеан О'Малли сплюнул коричневую табачную жвачку, причем сделал это с лихостью, так что мерзкий комок далеко пролетел над сыпучим, прожаренным солнцем до красноты песком, потом продолжил свои философские рассуждения:
– Самые страшные люди – это те, у кого башка набита идеями. Неизвестно, что им взбредет на ум. Мы с вами, капитан, мужчины иного склада – мы воюем за деньги. Нам безразлично, где мы проливаем кровь, как называется страна и кто там правит – король или султан… Но у этих оборванцев совсем другое в голове. Это их страна, где их предки жили веками, где сейчас живут их жены и детишки. Может, они лишь нищая голь, но Хуарес – один из них и не похож на разодетого, как павлин, австрийского эрцгерцога.
Ник с пониманием воспринял горячий монолог капрала и улыбнулся:
– Ты такой же, как они, Сеан. Если б тебе представилась возможность биться за свободу Ирландии против английского короля, ты бы плюнул на австрийские денежки и за собственный счет вернулся бы на свой Зеленый остров.
Обнаженный до пояса Сеан О'Малли склонил свою поседевшую голову, его загоревшие дочерна могучие плечи поникли.
– Я потерянный человек, и в этом моя беда. Я предал свою родину, свою любимую девчонку… в пьяной драке, я много чего натворил… Вот почему я здесь. Но Зеленый остров – он по-прежнему в моей душе…
– Может, Ирландия примет обратно блудного сына?
– Там остались лишь камни, заросшие травой.
Николас закурил от прежнего окурка новую сигарету, набитую «травкой», и произнес крамольное слово, за которое мог быть подвергнут в случае доноса немедленному расстрелу:
– Я бы предпочел воевать с настоящими солдатами, вооруженными винтовками, а не с мальчишками и стариками.
Капрал О'Малли промолчал, еще не доверяя человеку, которого только недавно назначили его командиром. В войсках Иностранного легиона и в отряде контргерильи самый лучший способ выжить – это помалкивать.
Но все-таки ирландец не выдержал и произнес чуть слышно:
– Конец близок… – В голубых глазах солдата была печаль.
– А как избежать конца? Что сделать? Воевать – это все, что я умею… Для меня Легион – родной дом.
– Здесь воюет не Легион. – О'Малли горько усмехнулся. – Посмотрите на меня, капитан… взгляните на себя, если у вас еще сохранилось зеркало. Где наша воинская форма? Она осталась на колючих кактусах, расползлась от болотной сырости. Мы стали такой же бандой, за какой охотимся. Если кто из врагов придет ночью к нашему костру, мы не отличим его от своих.
Ирландский ветеран с досадой выплюнул тлеющий окурок и носком сапога яростно забросал его песком, словно хороня свое прошлое.
– Генерал Маркес должен прислать нам две дюжины своих молодцов в подкрепление. Часовой подает сигнал. Может, это они, – сказал Ник.
– Если они щеголяют в белой форме с золотыми нашивками, то это уж точно императорские прихвостни, а не хуаристские диверсанты.
О'Малли напрягся и стал похож на ягуара, изготовившегося к прыжку.
Закатное солнце освещало выход из узкой расщелины, откуда появилась группа всадников. Они были в белой форме, а вокруг них красные скалы светились, будто раскаленные угли.
Зрелище было удивительно красивым. Хотелось встать во весь рост, любоваться приближающейся колонной и приветствовать ее с восторгом, но чуткое ухо Ника уловило далекие хлопки и отвратительный свист пуль в тихом вечернем воздухе.
Невидимые хуаристы, засевшие на скалистых вершинах среди камней, такие же серые, как эти камни, и неотличимые от них, начали методично уничтожать колонну. Это была уже хорошо знакомая Нику тактика партизан. Она несла их противникам верную смерть, и спасение заключалось только в стремительной, отчаянной атаке – вверх, ползком, навстречу пулям.
– О'Малли, Шмидт, за мной! – Никаких других распоряжений не требовалось, солдаты понимали его и без команд.
Ник бросился бегом к подножию скалы и начал карабкаться на нее, извиваясь, как ящерица, становясь неприметным, как песчаный краб, как тарантул, как смертельное жалящее существо, порожденное этой жестокой ко всему живому природой.