Детонепробиваемая (ЛП)

– Не знаю, как это лучше сказать, – надтреснутым голосом произнес Бен. – Поэтому просто скажу как есть.
Я кивнула, чувствуя подступающую к горлу тошноту.
– Давай.
– Думаю, я все же хочу детей.
На меня нахлынуло облегчение, и я даже рассмеялась.
– Ты меня напугал. – Я снова засмеялась, уже громче, и открыла бутылку ямайского пива из мини-бара. 
– Я серьезно, Клаудия.
– Что это на тебя нашло? Это из-за Энни и Рэя?
– Возможно. Даже не знаю. Просто такое чувство, – вздохнул Бен, прикладывая руку к груди.
«По крайней мере, он мне не изменил», – подумала я. Предательство такого масштаба невозможно изгладить или забыть. А мимолетное желание стать отцом, несомненно, скоро пройдет. Но когда Бен принялся перечислять причины, почему ребенок не так уж и плох, и бормотать, что нужно передать мир потомкам, мое облегчение сменилось чем-то иным. Ощущением, будто все валится из рук, ускользает сквозь пальцы.
Стараясь сохранять спокойствие, я выдала довольно убедительную речь. Напомнила Бену, что все эти родительские заморочки нам чужды. Напомнила, что наши отношения основаны на уникальной связи нас двоих и о том, что трое и больше – это уже толпа. Напомнила, что с ребенком мы не смогли бы вот так сорваться и прилететь сюда. Что с ребенком мы окажемся навечно прикованы к дому.
– Но у нас будет много всего другого, – возразил Бен. – Вдруг мы действительно лишаем себя чего-то здоровского? Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил, что жалеет о рождении ребенка.
– А если бы кто-то и жалел, неужели так бы прямо и признался? – съязвила я.
 – Может, и нет, – кивнул Бен. – Но я все равно не думаю, что кто-то об этом жалеет.
– Совершенно не согласна. То есть почему тогда существуют школы-интернаты? Само существование интернатов уже кое-что доказывает, верно? – спросила я. 
Частично насчет интернатов я шутила, но Бен не засмеялся.
Я вздохнула и решила круто сменить тему, сосредоточиться на чем-то приятном. Показать Бену, чего нам будет не хватать, если появятся спиногрызы.
– Давай переоденемся и пойдем поужинаем, – предложила я, между делом включая на портативном магнитофоне песню «Одна любовь». Уверена, ничто не способно вернуть в свободное, не обремененное детьми настроение так, как голос Боба Марли.
Но несмотря на мои тщательные попытки хорошо провести время, остаток выходных прошел во все более нарастающем напряжении. Мы общались натянуто, а настроение Бена изменилось к худшему, став из меланхоличного подчеркнуто скорбным. На третий и последний вечер на острове мы поехали на такси в «Асоларе», ресторан с фантастическим видом на Крус-Бэй. Мы ели почти молча, отпуская реплики лишь о закате и отлично приготовленном лобстере. Когда официантка принесла нам кофе и шербет, я подняла глаза на Бена и сказала:
– Знаешь что? Мы же договорились.
Едва эти слова слетели с моих губ, я поняла, насколько нелепо они прозвучали. Брак – это никогда не окончательная сделка. Даже если у супругов имеются общие дети. Хотя это, безусловно, помогает четче определиться с некоторыми статьями. И комичность  моей проговорки показалась мне ужасно грустной.
Бен подергал себя за мочку уха и сказал:
– Я хочу быть отцом.
– Ладно, – подхватила я. – Но чего ты больше хочешь: быть отцом или быть моим мужем?
Он накрыл мою руку ладонью и сжал пальцы со словами:
– Я хочу и того, и другого.
– Что ж, два в одном не получится, – произнесла я, стараясь, чтобы в голосе не зазвучали агрессивные нотки. Я-то ждала, что он скажет «Конечно, я всегда выбираю тебя». Скажет, что это единственное, в чем он абсолютно уверен. – Итак? Каков твой выбор?
Не думала, что этот вопрос окажется испытанием, но внезапно мне почудилось, что так и есть. Бен долго смотрел на свой капуччино. Потом убрал руку с моей и поштучно бросил в чашку три кусочка сахара.
Когда он наконец посмотрел на меня, в его серо-зеленых глазах плескались печаль и раскаяние, и я поняла, что ответ получен. 
  
Глава 2 
 
Вернувшись домой с Сент-Джона, мы с Беном решаем не торопиться и хорошенько все обдумать. На самом деле решение самолично принимает Бен и оглашает именно такими словами. Мне приходится прикусить язык, чтобы не выпалить, что мне-то нечего обдумывать. Это он радикально сменил мнение по поводу основополагающего принципа  нашего союза. Поэтому ему и стоит хорошенько раскинуть умом. 
Я живу по обычному распорядку: хожу на работу, вечером возвращаюсь к Бену, читаю, пока он чертит, потом мы вместе ложимся спать. Одновременно я пытаюсь убедить себя, что муж просто переживает некую фазу развития, что-то вроде кризиса среднего возраста наоборот. Некоторые мужчины жалеют, что рано остепенились и обзавелись детьми, а Бен обдумывает, верно ли наше намерение обойтись без отпрысков вовсе. Я убеждаю себя, что переоценивать свою жизнь нормально и даже полезно. Пусть некоторое время поразмыслит, потом-то, несомненно, образумится и вновь вернется к изначальному выбору.
Я подавляю в себе желание обсудить сложившееся положение с семьей и друзьями, предугадывая, что разговоры о нашей проблеме только усугубят разлад. Поэтому я ничего не предпринимаю и не говорю в надежде, что все пройдет само собой.
Но нет. Не проходит.
Одним субботним днем на улице Бен указывает на светлокожую голубоглазую девчушку с рыжеватыми волосами и говорит:
– Смотри, вылитая ты. – Затем, на случай если я не поняла, куда он клонит, добавляет: – Если бы у нас родилась дочка, она была бы точь-в-точь как эта малышка.
Я без комментариев хмуро кошусь на него.
Несколько дней спустя, смотря по телевизору баскетбольный матч с нью-йоркскими «Никс», Бен вдруг замечает, что хочет сына, потому что иначе какой толк от всех бесполезных фактов о спорте, которые он затвердил с самого детства.
– Не то чтобы я не стал бы рассказывать о спорте дочке, – вздыхает Бен после паузы.
Я снова молчу.
На следующей неделе он объявляет, что один ребенок стал бы идеальным вариантом полюбовного соглашения.
– С чего ты взял? – спрашиваю я.
– Потому что я бы хотел двоих, а ты думаешь, что не хочешь ни одного, – объясняет он, как будто нам по шесть лет и мы обсуждаем, сколько купить пончиков.
– Я знаю, что не хочу ни одного, – отрезаю я и открываю коробочку с противозачаточными таблетками над раковиной в ванной.
Бен хмурит брови и говорит:
– Может, перестанешь принимать эти штуки? Неужели нельзя просто посмотреть, что будет? А вдруг нам это суждено?
На что я отвечаю, что подобный план напоминает подход поборника учения «Христианская наука» к современной медицине.
Муж непонимающе смотрит на меня.
– У меня есть идея получше, – предлагаю я. – Давай возьмемся за руки, выпрыгнем из окна и посмотрим, суждено ли нам умереть. 
И глотаю таблетку.
Самую возмутительную реплику Бен произносит однажды в воскресенье за обедом в Рае со своей матерью Люсиндой, сестрами Ребеккой и Меган, их мужьями и детьми. Закончив с едой, мы перемещаемся в гостиную дома, где вырос Бен, и по ходу дела я размышляю о том же, о чем и всегда во время встреч с родственниками мужа: могли ли наши семьи, а особенно матери, быть еще более разными? Моя семья капризная и изменчивая, семья Бена – мирная и безмятежная. Моя мама не слишком озабочена детьми и эксцентрична, мать Бена – заботливая и обыкновенная. Я гляжу на Люсинду, попивающую чай, и нахожу, что она выглядит как типичная женщина пятидесятых – этакая мамочка, пекущая печенье в ожидании возвращения детей из школы. Она жила ради своих ребятишек, и однажды Бен сказал, что, возможно, по этой причине его родители и развелись. Классический случай синдрома пустого гнезда, когда муж и жена понимают, что их ничего не связывало, кроме выросших отпрысков. 
Поэтому, как часто бывает, отец Бена начал новую жизнь с женщиной намного моложе себя, а Люсинда продолжила жить ради своих детей, а теперь уже и внуков (у каждой из сестер Бена по две дочери). Бен явно остается её любимцем, наверное, из-за того, что он – единственный мальчик. И свекровь отчаянно надеется, что мы передумаем насчет ребенка, но слишком вежлива, чтобы открыто критиковать нашу позицию. Зато она наловчилась тонко намекать на неприкасаемую тему. Например, когда мы купили машину, она села на заднее сиденье и заметила: «А тут полно места для детского кресла!»