Технология власти
Между тем, Институт все больше погружался во тьму.
Порывшись некоторое время в эмигрантских газетах в парткабинете, я направился в актовый зал. Шептавшимся по углам я на ходу бросил:
- Скоро шесть, пойдемте на лекцию.
Но зал был наглухо закрыт. У входа караулило незнакомое мне лицо в штатском. Я вернулся к толпе и спросил:
- В чем дело? Будет лекция?
Никто не обратил внимания на вопрос. Только мой друг Сорокин подошел ко мне и едва слышным голосом процедил сквозь зубы:
- Дело плохо, очень плохо.
- А именно?
- Не знаю...
- Почему же ты думаешь, что плохо?
- Не думаю, а знаю.
- Так говори же, в чем, в конце концов, дело?
- Не знаю.
Отчаявшись узнать у Сорокина что-либо путное, я направился в учебную часть. Наша секретарша Елена Петровна, всегда веселая и предупредительная, на этот раз была тоже явно не в духе.
- Зубная боль? - спросил я.
- Хуже,- ответила она.
- Будет лекция?
- Не знаю.
- Простите, Елена Петровна, но я ничего не могу понять. Что у нас тут, "заговор глухонемых" организовался,
что ли? Или мы находимся у порога всеобщего столпотворения?
- Вы попали в точку
- То есть? - спрашиваю я.
- Значит: заговор и столпотворение.В ее тоне не было даже намека на иронию. Вошедший секретарь партийной ячейки ИКП Орлов
попросил доложить Михаилу Николаевичу, что заседание бюро будет в парткабинете и что все ждут только его.
- А лекция? - спросил я Орлова.
- Будет в семь часов.
- Можно присутствовать на бюро, товарищ Орлов?
Орлов пробормотал себе под нос что-то вроде: "чего, мол, жужжишь, как назойливая муха" - и вышел.
Елена Петровна ушла докладывать Покровскому. Я же, мучимый любопытством, решил все-таки попытать счастья и направился в парткабинет.
Я догнал Орлова почти у двери парткабинета. Орлов был старшекурсником, "профессор без пяти минут", как мы в шутку величали выпускников. Он смерил меня с ног до головы, словно видел в первый раз, но не сказал ничего. Мы с самого начала невзлюбили друг друга: я его - за высокомерие, он меня - за непочтительность. Я вошел в парткабинет.
Там собралось уже много людей и все сидели молча. Я опять начал рыться в тех же самых газетах в ожидании того, что произойдет дальше. Во мне говорило уже не любопытство, а упрямство. Если Орлов скажет; уходи останусь; если же ничего не скажет - уйду сам,
Но Орлову, видно, было не до меня. Когда вошел Покровский в сопровождении секретаря Краснопресненского райкома Никитина, все ожили. Орлов попросил членов бюро занять места и объявил заседание открытым. Речь его была краткая, но очень ядовитая.
-Величайшее злодеяние, о котором мы сейчас узнали,
является делом рук белогвардейской банды оппозиционеров...
Мне показалось, что при словах "белогвардейской банды" он окинул меня тем же злым взглядом, что и у входа в кабинет. А я вот как бы назло сегодня только и копаюсь в этих проклятых "белогвардейских" газетах! - промелькнула у меня мысль.
-...мы должны эту банду выловить и уничтожить..Она имеет своих агентов и в ИКП...
Когда Орлов сказал "агентов", наши взгляды встретились, может быть, конечно, случайно.
Однако чем больше Орлов входил в азарт красноречия, тем более я убеждался, что наши взгляды встретились действительно случайно. Он как бы обращался к каждому в отдельности: "не ты ли этот самый агент?" Ко всеобщему УДОВОЛЬСТВИЮ, Михаил Николаевич прервал оратора и сказал, что прежде чем обсуждать вопрос, он считает нужным посетить актовый зал для осмотра, так как не все присутствующие в курсе дела.
Мы перешли в актовый зал на втором этаже. Вот теперь-то я понял, наконец, в чем дело.
На задней стене, за лекторской трибуной, висел написанный, кажется, известным Бродским портрет Сталина. Он был изображен во весь рост, но, увы... обезглавлен. Неуклюже вырезанная, видимо, каким-то тупым орудием голова валялась тут же, на полу. На груди Сталина, прямо над рукой, по-наполеоновски заложенной за борт знаменитой шинели, была прикреплена надпись из вырезанных газетных букв:
"Пролетариату нечего терять, кроме головы Сталина. Пролетарии всех стран, радуйтесь!"
На заседании бюро многие доказывали, что "казнь Сталина" является провокационной демонстрацией антипартийных групп в ИКП. В отношении организационных мер решили пока ограничиться тем, чтобы создать партийную комиссию для расследования дела. Секретарь райкома Никитин даже рекомендовал не принимать слишком близко к сердцу поступок, который, может быть, является просто "хулиганским актом". Во время этих слов Никитина я уже сам вонзил взгляд в Орлова. Будь Орлов физиономистом, он легко прочел бы в этом взгляде: "видишь, как ты вечно любишь загибать, никакой белогвардейщины, а просто хулиганство".
На место обезглавленного Сталина принесли откуда-то новый портрет, на котором Сталин изображен вместе с Лениным в Горках в 1922 году: копия с известного фотографического снимка. Поэтому пришлось убрать отдельный портрет Ленина. Соответственно переместили Маркса и Энгельса. Появился и портрет председателя Совнаркома А. И. Рыкова, который первоначально отсутствовал. Институт снял траур.
Тем временем начали съезжаться к нам гости: студенты Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, аспиранты и научные сотрудники Коммунистической академии и РАНИИОН (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук). Они тоже должны были присутствовать на предстоящей лекции. Мы не были заранее извещены, что все четыре высшие школы будут слушать эту лекцию вместе. Тем более возрастал интерес к самой лекции. Свердловцы и комакадемики были так же мало осведомлены о теме, как и мы. Многие из них спрашивали нас, кто и что должен читать.
Актовый зал уже был переполнен. Многие должны были стоять в проходе и по сторонам, опоздавших не пускали вообще. Мы с моим другом Сорокиным предусмотрительно заняли места в первом ряду, но пришел Михаил Николаевич, который вежливо объявил, что первый ряд предназначен для гостей.
- Дискриминация прав человека и гражданина,-съязвил Сорокин и, зло посмотрев на гостей - свердловцев и комакадемиков,- встал с места.