Иванов и Рабинович, или Ай гоу ту Хайфа

В яхт-клубе Одесского военного округа, на самом конце длинного бона, далеко выходящего в море, на колченогом столике стояла переносная армейская рация. Около нее на складном стульчике сидел человек в одних плавках, с золотой звездой Давида на шее и точно таком же шлемофоне, как и командир вертолета. Это был Нема Блюфштейн.
Вокруг него стояли несколько человек. Сбоку у бона был пришвартован катер.
— Ой! Гриня!.. Я тебя умоляю!.. — сказал в микрофон Нема с неистребимым южно-одесско-черноморско-еврейским акцентом. — Вы таких два сапога пара, что только поискать!..
— Я?! — раздался в выносном динамике возмущенный голос Грини. — Я же по сравнению с Лехой — слепой котенок! Леха — удав!!!
— Это ты мне будешь говорить? — спросил Нема в микрофон. — Или это не я отлетал с тобой одиннадцать лет?! Или это был какой-то другой майор Блюфштейн?
Летел огромный вертолет Вооруженных сил на небольшой высоте.
Нес под собой на четырех тросах тринадцатитонную яхту «Опричник». И на фоне синего неба, на фоне приближающегося Черного моря, белых прибрежных домиков и темнозеленой воды это было прекрасное, фантастическое зрелище!..
— Гриня, — сказал Нема Блюфштейн в микрофон. — У нас тут пошел ветерок с моря. Ты начнешь снижение чуть пораньше, чем мы договаривались. И опустишь яхту метрах в двухстах от клуба. А мы ее встретим катером и отбуксируем к берегу.
— На хрена попу гармонь, когда есть колокола! — раздался голос Грини из динамика. — Ваш катер нужен, как зайцу триппер! Я их опущу, отстрелю троса, а они сами на двигателе пришвартуются, куда ты им покажешь!..
— Они, что, у тебя в яхте?! — в ужасе вскочил Нема, а все окружающие схватились за головы…
— А шо такого? — глядя на горизонт, полковник Казанцев вел вертолет к морю. — Нема! Что ты из себя строишь целку-невидимку? Ты не помнишь, как мы с тобой раненых из Джелал-Абада вывозили? И в подвесных контейнерах, и на подкосах шасси… Так там были искалеченные пареньки, а здесь нормальные здоровые мужики!..
Марксен Иванович, Арон и Вася сидели в задраенной каюте летящей по небу яхты.
— «На палубу вышел, а палубы нет — в глазах у него помутилось», — пел Вася.
Он был страшно возбужден, все время прыгал от одного иллюминатора к другому, хватал бинокль, сам смотрел в него, совал его Арону, Марксену Ивановичу, чтобы и те могли усладиться тем, что приводило его, Васю, в такое восхищение.
Марксен Иванович нервно посмеивался, спицы так и мелькали в его руках:
— Боже мой!.. Еще сегодня утром мы были в Ленинграде!.. А теперь летим на собственной яхте! Летим!.. Никто же никогда не поверит! Вася! Арон! Мне с вами так повезло! Фантастика!..
— Жрать хочется — спасу нет!.. — уныло говорил Арон. — Слышишь, Васька! Открой хоть банку какую-нибудь…
— Ни в коем случае! Консервы только для плавания! Потерпи, Арон. Возьми себя в руки! — кричал Вася. — Займись аутотренингом, повторяй про себя: «Я сыт… Желудок мой переполнен… По телу разливается приятная истома… Я совершенно не хочу есть…»
— Пошел ты со своим тренингом, — вяло отругнулся Арон. – Летим, как три Жучки… Случись чего и… Привет…
— Арон! Воспринимай эту сказочную ситуацию как подарок судьбы, и наслаждайся ею, – посоветовал ему Марксен Иванович.
— Я, Марксен Иванович, не могу наслаждаться ситуацией, когда от меня ничего не зависит, — твердо сказал Арон. — Я этого очень не люблю.
Вертолет с яхтой «подмышкой» сделал круг над яхт-клубом и завис метрах в ста пятидесяти от бона, где расположился Нема со своей рацией и соратниками.
Из-за свиста винтов и рева двигателей ничего не было слышно. Видно было только, как Блюфштейн ведет связь с вертолетом. Теперь шла серьезная, профессиональная работа…
В вертолете тоже было не до шуточек: по окаменевшим лицам Казанцева и его второго пилота можно было понять, каких усилий стоит удержать эту могучую машину в неподвижном «зависе», да еще имея под собой тринадцатитонный маятник в виде яхты «Опричник».
Замерли вертолетные техники у лебедок…
Внимательно следит за показаниями своих приборов инженер…
О чем-то переговаривается полковник Казанцев с…
…бывшим майором Блюфштейном… Нема уже не сидит на складном стульчике, а напряженно стоит на самом краю бона. А за ним, в тревожном ожидании — вся яхт-клубовская компания.
Но вот Блюфштейн поднял руку, что-то сказал в микрофон и решительно махнул рукой вниз…
Казанцев увидел отмашку Блюфштейна и дал команду…
Инженер нажал на пульте какие-то кнопки и тоже дал команду…
Следя за яхтой сквозь широкие лебедочные люки, техники включили свои агрегаты…
Медленно поползли вниз все четыре стальных троса и Казанцеву стало еще труднее удерживать вертолет в неподвижности…
С бона было хорошо заметно, как «Опричник» стал осторожно спускаться к воде. Блюфштейн и компания затаили дыхание. Сам Нема что-то коротко говорил в микрофон и одобрительно кивал головой…
Наконец яхта плотно села на воду и закачалась в морской ряби, вздыбленной мощным потоком воздуха от винтов вертолета.
Освобожденный от тринадцати тонн лишнего веса вертолет убавил обороты двигателей, и стало слышно, как Нема Блюфштейн крикнул в микрофон:
— Хорош, Гриня!!!
— С вас — полбанки! — ответил ему Казанцев и скомандовал:
— Отстрел тросов!
Нема отчетливо увидел, как разъединились огромные петли, в которых висела яхта, концы их шлепнулись в воду, а затем, влекомые лебедками, стали подниматься ввысь и исчезать в чреве вертолета…
В каюте «Опричника» Марксен Иванович встал, небрежно отбросил свое вязание и торжественно произнес:
— Позвольте поздравить вас, Арон Моисеевич, и вас, Василий Петрович! Вы — в море!!!
Проникнутые величием момента, Арон и Вася вытянулись в струну.
Вертолет сделал круг над яхт-клубом, и в наземном динамике в последний раз прозвучал голос Казанцева:
— Немка! Смотайтесь на «Привоз», сообразите приличную закуску. Людей же надо принять! Все остальное мы с Лехой привезем! Как понял? Прием!
— Вас понял! Вас понял! Конец связи! — ответил Блюфштейн.
И вертолет улетел.
Блюфштейн устало стянул с головы шлемофон и обнаружил загорелую лысину в венчике рыжих волос. Утер пот с лица, взял в руки мегафон и прокричал громовым голосом:
— Эй, на яхте! Сами пришвартуетесь или помочь?
Марксен Иванович, Арон и Вася уже стояли на палубе и благодарно махали вослед вертолету.
Когда они услышали вопрос Блюфштейна, Марксен Иванович досадливо поморщился и сказал:
— После всего… Так обидеть?! — и вдруг скомандовал металлическим голосом: — Иванов! Запустить двигатель!
Арон метнулся к пульту запуска. Включил один тумблер, другой, нажал на кнопку стартера, и двигатель зафыркал, затарахтел.
— Рабинович! — рявкнул Марксен Иванович. — На бак! Приготовить носовой!
С быстротой молнии Вася оказался на носу яхты, схватил причальную веревку, замер, преданно глядя в глаза капитана Муравича.
А тот взял штурвал в руки так, словно и не было у него тридцатилетнего перерыва в судовождении, будто не отлучали его от моря, черт знает когда и невесть за что!..
Марксен Иванович прибавил обороты двигателю и на хорошей скорости уверенной рукой повел «Опричник» к бону…
Блюфштейн и компания с немым восхищением следили за тем, как по большой, точно рассчитанной луге «Опричник» подходил к причалу.
— От это класс! От это рулевой!.. — потрясенно произнес Нема. — Дай бог ему всего на свете…
Как все уже там, а Нема еще в Одессе…
Солнце еще только наполовину село в море, а «Опричник» стоял уже полностью «вооруженный» — с мачтой и гиком, с натянутыми штагом и ахтерштагом, носовыми и кормовыми вантами, с краспицей и топ-вантами…
Во все четыре шкотовые лебедки были заведены нужные «концы» и фалы. Самый большой парус — грот, закреплен и увязан на гике, а второй, поменьше, — стаксель, лежал в специальном мешке на носу яхты. Из мешка торчал «галсовый» угол стекселя, чтобы его можно было в любую секунду поднять на мачту.