Интердевочка

- В Ленинград. К маме.
- О'кей! В Ленинград. К маме. А сейчас, фру Ларссон, я приглашаю вас в самый дорогой ресторан Стокгольма!
Ресторан был, действительно, жутко дорогой! Он являлся частью какого-то фешенебельного ночного клуба и нам подавали потрясающие неведомые мне блюда, пили мы какое-то божественное испанское вино и танцевали, танцевали… Я в длинном вечернем платье, Эдик - в смокинге.
Он щебетал, как студент-первокурсник, острил, смеялся и был удивительно широк. Я его никогда таким не видела. Я же все больше помалкивала, осматривалась и, если верить Эдику, выглядела «на все сто»!
Во втором часу ночи, утомленные и размякшие, преисполненные нежной благодарности друг к другу, мы вышли из ресторана на прохладную улицу к нашей машине. Пожалуй, это был самый симпатичный вечер во всей моей шведской жизни.
В отличие от всего остального спящего Стокгольма, в этом квартале жизнь шла еще во всю ивановскую: работали бары, ночные кафешки, какие-то забегаловки, лавочки торговали, в кинотеатрах без перерыва крутились фильмы.
Уже садясь в машину, я вдруг увидела на противоположной стороне улицы над входом в небольшую киношку длинную белую рекламу, ярко подсвеченную уймой лампочек: «Пять дней русского кинематографа».
Сеанс, видимо, только что окончился. Из кинотеатра на улицу выползал народ, но не расходился от него в разные стороны, а задерживался у небольшого микроавтобусика. А там вспыхивали блицы фоторепортеров.
Я вгляделась в кучку людей, стоявших у микроавтобуса, и вдруг неожиданно узнала среди них Гундареву, Смоктуновского и Леонова!..
Я просто обалдела! Ну надо же!.. Где?! В Стокгольме!..
- Ой, Эдинька!.. - завопила я. - Смотри, смотри!.. Это же Гундарева! И Смоктуновский… И Леонов!..
- Кто это? - удивился Эдик.
- Это же наши самые замечательные киноактеры! Это же самые что ни есть суперстары! - счастливо проговорила я и бросилась на ту сторону улицы с криком: - Здравствуйте! Здравствуйте! Боже мой! Неужели это вы?!
Напряженно улыбаясь, артисты уставились на меня, потом быстро переглянулись и вопросительно посмотрели на своего сопровождающего - крепенького мужичка-боровичка в белой рубашке с галстуком и темном костюме. Наверное, это был кто-нибудь из посольских.
Мужичок тут же героически прикрыл артистов своей широкой спиной и строго спросил меня на чистом русском языке:
- Кто вы такая? Что вам здесь нужно?
А я, дура такая, от радости, что своих увидела, пропустила мимо ушей его ментовскую интонацию и лепечу, как заведенная:
- Я из Ленинграда… Я живу здесь… Замужем. Я русская! Русская… Мне так приятно! Иннокентий Михайлович! Наталья… Ой, простите, не знаю вашего отчества… Товарищ Леонов! Здравствуйте! Господи! Я так счастлива!..
- Извините, мадам, мы спешим, - сказал железный мужичок и очень профессионально оттер меня плечом в сторону. - А вы, товарищи, садитесь в автобус. Садитесь, садитесь.
Ах, швейцаром бы тебя в «Европейскую» или в «Асторию»! Цены бы тебе там не было!.. Правильно - бей своих, чтобы чужие боялись… Стою, как обгаженная, в своем кретинском длинном вечернем платье посреди ночного Стокгольма и ни хрена понять не могу… За что?
Залезая в машину, Гундарева - хорошая, наверное, все-таки баба, - сочувственно улыбнулась мне. Леонов виновато поежился и недобро взглянул на посольского боровичка. А Смоктуновский с лицом блаженного, вроде бы он ничего не понимает, ни к чему отношения не имеет, развел руками и тоже скрылся в автобусе.
И тут на меня такое накатило. Такое!.. В глазах потемнело, затрясло, как в лихорадке, и я заорала на всю эту роскошную улицу:
- Я же русская! Русская! Я вас так любила, суки вы рваные! Клоуны дешевые! Так любила!.. Чего же вы от меня шарахаетесь?! Кого вы боитесь? Вам не меня, вам его бояться надо!!! - и все тыкала пальцем в того, в посольского, в белой рубашке с галстуком и темном костюме.
Автобусик спешно уехал. Эдик обнимал меня за плечи, успокаивал, путал шведские слова с русскими и все пытался усадить меня в наш Сааб-турбо…
Потом медленно ехали в свою деревушку. Молчали. Из приемника сочилась тихая музыка. Я курила одну сигарету за другой, вдыхала теплый свежий воздух белой шведской ночи и ни о чем ни черта не думала. Только очень хотелось выпить.
Когда подкатили к нашему дому, Эдик нажал на кнопку дистанционного управления, и ворота гаража стали медленно открываться. Автоматически включился свет. Мы въехали в гараж. Помогая мне выйти из машины, Эдик поцеловал меня в макушку и тихо сказал:
- Я очень люблю тебя, Таня.
Я всхлипнула и улыбнулась ему:
- Тогда-то что… Тогда все ни хрена не страшно.
- Сегодня днем будет прекрасная погода, - сказал Эдик, закрывая гараж. - И мы с тобой под вечер сможем…
Если такая же погода будет сегодня в Ленинграде, то Симка с Кисулей обязательно днем пойдут в открытый бассейн спорткомплекса «Динамо», подумала я.
…Кисуля и Симка-Гулливер сидели на пустынных трибунах открытого бассейна со спортивными сумками в руках. Они уже свое отплавали и теперь, поглядывая на малышей в «лягушатнике», трепались с двумя детскими тренерами - симпатичными молодыми ребятами.
Кисуля посмотрела на часы, перекинула сумку через плечо:
- Посиди, Симка, поболтай. Сейчас вернусь.
Я всегда знала, что по восемьдесят восьмой статье - «Нарушение правил о валютных операциях…» И так далее - могут взять только с поличным. Хвать тебя за лапку при совершении сделки и, как говорится, «привет родителям»! От трех до восьми. А вот как это делается - только слышала. Меня саму бог миловал…
Она спустилась вниз под трибуны и, не торопясь, вышла из спортивного комплекса на залитую солнцем стоянку машин. Подошла к своей одинокой «семерочке», закурила и еще раз посмотрела на часы.
Тут к ее сверкающему «жигуленку» подкатил затрюханный «Москвич-407» и затормозил. Кисуля оглянулась вокруг - не видит ли кто - и юркнула на заднее сиденье «Москвича».
Сидевший за рулем этого чуда техники обернулся к ней и… Оказался Петром Никаноровичем! «Дедом на входе», как называет их наш профсоюз. Швейцаром из нашей гостиницы! Вот шустрый отставник!..
Кисуля протянула ему толстый конверт. Петр Никанорович заглянул в конверт, упиханный долларами, и спросил:
- Сколько?
- Как договаривались, - Кисуля нервничала.
- Держи, - швейцар передал ей пачку советских денег.
- Двигатель выключи, дышать нечем.
- Не учи, - Петр Никанорович цепко оглядел стоянку, выход из бассейна и высокие густые кусты у ограды. Но двигатель не выключил.
Кисуля положила пачку денег на колени и стала их пересчитывать.
- Совсем спятила? - зашипел швейцар. - Нашла время?..
- В прошлый раз два стольника не доложил, старая сволочь, и сейчас хочешь напарить? - Огрызнулась Кисуля.
И в эту секунду с двух сторон распахнулись передние дверцы «Москвича» и голос Толи Кудрявцева произнес:
- Сидеть! Не двигаться!
Кто мог подумать, что старик такой прыткий? Видать, вспомнил свою лихую военную молодость…
В мгновение ока Петр Никанорович выбросил на асфальт конверт с долларами и рванул машину вперед. Толя - с левой стороны машины, а Михаил Михайлович - с правой полетели кувырком. Так он их саданул своим «Москвичем»!
Но тут же из кустов вылетела спрятанная там черная оперативная «Волга». За рулем сидел Женя. Он направил «Волгу» наперерез «Москвичу» и подставил себя под страшный удар…
Потом была «скорая помощь» и еще одна милицейская машина, в которой уже сидел Петр Никанорович в наручниках…
Стояли искореженные «Москвич» и «Волга»…
Бережно несли окровавленного и очень бледного Женю…
Билась в истерике и рвалась к носилкам Кисуля:
- Женечка, я не виновата! Я не хотела, Женечка!.. Это все он! Он!.. Не виновата я, Женя!..