Интердевочка

- А кто сегодня договаривался с аргентинцами?
- Клевета, Анатолий Андреевич, клянусь вам, клевета. На Аргентину я даже не посягала! Ни одного аргентинца! Я к ним даже не приближалась… - передохнула и спросила так невинно-невинно: - Анатолий Андреевич, миленький, а как сделать так, чтобы и они ко мне не приближались?
- Забирайте свои вещи. Что там у Зайцевой, Евгений Алексеевич?
- Зайцева у нас теперь замуж выходит и поэтому у нее все в порядке.
- Да… - говорю я им. - Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья…
- Кто счастливец? - спросил Миша.
- Службу надо знать, Михал Михалыч, - сказал Толя. - Эдвард Ларссон, представитель фирмы «Белитроник» - производство программных манипуляторов. Пребывает в Ленинграде в составе шведской делегации на выставке «Инрыбпром». Татьяна Николаевна была передана ему сотрудником той же фирмы Гюнвальдом Ренном, прошлогодним ее клиентом, который сам на ней жениться не смог, ибо оказался верным мужем своей шведской жены и любящим отцом троих детей. И это, Татьяна Николаевна, даже к лучшему. Господин Ренн - потенциальный алкаш, а Эдвард Ларссон - тихий, положительный и холостой, с явной тенденцией служебного роста внутри фирмы.
Все - и «спецы», и девчонки мои - хи-хи-хи да ха-ха-ха. Даже я с ними по запарке хихикнула, но тут на меня как накатило (со мной это иногда бывает. Я вдруг перестаю прикидывать и рассчитывать, и тогда свои и чужие неожиданно сливаются для меня в одно - ненавистное, и мне все становится до фонаря. И я горела от этого уже десятки раз…).
- Господи! - Сказала я. - Как я устала от вас. Как же вы мне все надоели!..
И ни одного смешка. Тишина мертвая.
Кудрявцев очки снял, протер и снова надел. И тихо, не скрывая ярости, сказал:
- А вы-то нам как… Вот вы у нас где! - Он перехватил руками собственное горло. - От вас дрянь - как круги по воде. Будь моя воля!.. - но тут же взял себя в руки и спокойненько приказал: - Евгений Алексеевич, проводите, пожалуйста, Татьяну Николаевну к выходу. Раз уж сегодня вы с нею занимались.
…Идем темными переходами. Я сигарету вырвала из пачки, зажигалку не могу найти. Всю трясет… Женя чиркнул спичкой, дал мне прикурить. Довел до выхода.
Швейцар Петр Никанорович - отставник дерьмовый - увидел Женю, вскочил, сонная морда, с диванчика, побежал двери отворять, сволочь. Кланяется бывший подполковник нынешнему лейтенантику, торопится свое усердие показать. А сам с каждой проститутки от трехи до пятерки за проход в гостиницу имеет. Да с гостей - по червончику, чтобы в ресторан просочиться.
Меня увидел, так удивился - дескать, «как это она тут оказалась?», Хотя еще вечером от меня пятерку схавал, артист вонючий.
- До свидания, Таня, - Женя будто извинился за что-то.
Я не ответила. Горло перехватило. Только кивнула ему и вышла.
А на воле - такая благодать! Воздух чистый, прохладный… Солнце еще не взошло, а уже окна верхних этажей прямо золотом полыхают. Как в сказке! Такая красота - и не высказать… Чувствую, что сейчас сяду на каменные ступеньки и расплачусь.
- Куда ехать?
Стоит передо мной такой пожилой водила, тачка его фурычит на пандусе. Посмотрела на номера - из четвертого таксомоторного.
- Проспект Науки, двадцать восемь, - говорю.
- Квартира?
- Обойдешься.
- Червончик.
- Нет вопросов.
- Садись.
Я села назад, и мы поехали.
Едем. Вытащила я из сумочки зеркальце, ватку, крем и давай морду протирать. Я всегда перед домом грим снимаю. Это для меня как утренняя зарядка. Будто я из одного состояния перехожу в другое. И чтобы лишний раз маму не нервировать. Она, конечно, ничего не скажет, но… Своих надо беречь.
- Слушай, - говорит мне вдруг водила, - я в прошлую смену одного «штатника» часа четыре возил. И в Павловск, и в Пушкин, и еще черт-те куда. Так у него наших «деревянных» не хватило и он со мной по счетчику «зелененькими» расплатился. Тебе не нужно? Отдам по трехе.
Ах, ты ж, думаю, гад ползучий! Печать на мне, что ли, какая?! Что же он мне с ходу доллары предлагает и не боится ни черта?!
Но я и глазом не моргнула:
- Извините, пожалуйста, но я не понимаю, о чем вы говорите.
- Ну, дает! - заржал водила. - Прямо театр юного зрителя!..
- Вы меня, наверное, с кем-то путаете, товарищ, - говорю.
Он еще сильнее заржал:
- Как же! - говорит. - Вас спутаешь…
И тут мы как раз к моему дому подъехали. То есть не к моему, а к соседнему - к дому номер тридцать два.
У нас внутри квартала, как и во всех новых районах, дорожки между домами узенькие и дальше не проехать, потому что на пути у нас стоит огромная машина «вольво» с рефрижератором. Из «Совтрансавто». Тоже, кстати, деловые ребята… И эта машина тут часто стоит. Наверное, какой-то дальнобойщик живет.
- Ладно, дойду, - говорю я водиле. - Остановись.
Вылезла, положила ему червонец на сиденье (по счетчику трехи не набежало), вынула фирменную сигаретку, чиркнула зажигалкой и говорю этому жлобу:
- Да! Насчет «зелененьких». Статья восемьдесят восьмая, часть первая. От трех до восьми с конфискацией.
- Я тебя умоляю!
- Это ты потом прокурора будешь умолять, а меня не надо.
- А ты по какой статье ходишь?
- А для меня статья не придумана. В нашем государстве это социальное явление отсутствует. Понял, дядя?
Смеется, сукин сын:
- Тогда, может, телефончик оставишь?
- Не по Сеньке шапка, - говорю. - Тут тебе ни «деревянных», ни «зеленых» не хватит. Без штанов останешься. Чао, бамбино! Сорри…
И домой пошла…
В квартире темно. Мы в белые ночи всегда задергиваем плотные шторы.
Сижу на кровати у мамы и совсем не вижу ее.
- Я замуж выхожу, ма… - шепотом говорю я.
- Слава богу. А за кого? - Тоже почему-то шепотом спрашивает мама. Она еще в полусне.
- За Эдика. Эдвард Ларссон.
- Это такой высокий?
- Нет. Высокий - Гюнт. А это - Эдик. Он заезжал как-то за мной, помнишь?
- Как мы тут все поместимся?..
- Я у него жить буду, в Швеции.
- Боже мой! - тихонько прокричала мама. - А я?!
И зажгла свет у кровати. Сидит в своей старенькой пижамке, всклокоченная, худенькая. Руки у подбородка сцепила, а в глазах такая тоска, такой ужас…
Поспать ни минутки не удалось. Мама вздрючилась, взвинтила меня, бросилась готовить мне завтрак. Я накинула домашний халатик, стала делать завтрак для нее, вырывать из ее рук чайник, спички…
Колготимся по кухне, сталкиваемся то у плиты, то у холодильника, то у раковины.
- А что ты видела в своей жизни? - кричу я ей. - Папочку-кобеля, зарплату - сто сорок?! Кооператив однокомнатный!? Это - жизнь?
- Почему, почему ты ушла из института?! - кричит мама и обжигается о раскаленную сковородку.
Я хватаю ее руку, сую под струю холодной воды и приговариваю:
- Потому что я каждое утро в институт на трамвае ездила и объявления в вагоне читала: «Третий автобусный парк… Курсы водителей… Обучение - четыре месяца. По окончании - зарплата от трехсот рублей и выше.» А мне нужно было пять лет учиться, чтобы потом сто десять зарабатывать. Да пошел он, этот институт, знаешь, куда?! Много тебе твой институт дал!
- Да, много! - вырывается от меня мама. - Я детей воспитываю и учу!
- Это они тебя учат и воспитывают! Положи тарелку на место, я сама все сделаю!..
Потом (я уже была одета в джинсы и какую-то майку-расписуху, а мама с забинтованной рукой причесана и чуть-чуть успокоена) мы сидели за нашим крохотным столом и завтракали.
- Хочу свой дом, свою машину!.. Хочу зайти в магазин и купить ту шмотку, которая мне нужна, а не переплачивать фарцовщикам втридорога!.. Хочу мир увидеть! Разные страны… И не по телеку, не в программе «Время», не в «Клубе кинопутешествий». Своими глазами, своими руками пощупать, а не слушать наших телекомментаторов. Они там по пять лет прокантуются - поленом не вышибешь, - а потом возвращаются в Союз и начинают поливать все на свете!.. А сидя здесь, на этой кухне, я хрен что увижу! Но у меня тоже кое-что есть другое, ма! Поверь мне. Я - женщина. Так почему бы мне…