Парадиз (СИ)

— А сколько стоит-то? — послышался за стенкой сосредоточенный голос Пашки.
Сашка вздрогнул и замер на секунду, прислушался. Лёля трепетала в его руках: пальцы, губы ее подрагивали — ждали.
А он струсил — отвлекся на голоса.
Но ничего страшного там не было. Просто Пашка и рыбаки.
Два тяжелых мужика в брезентовых плащах за тонкой перегородкой торговались, сговариваясь, за сколько продадут скудный улов. Пропитанные солью, рыбной вонью и перегаром. Продубленные ветром и горячим солнцем.
— Да не надо мне столько, нам хранить негде.
Блеклые Лёлины волосы опустились ему на плечо, подбородок с капельками пота дрогнул, трепетно и беззвучно шевельнулись губы. Она повела плечами, потянулась, не выпуская его из себя.
И Сашка забыл про рыбаков. Толкнулся в нее, захрипел. Лёля, нервно сжимая подрагивающие плечи, нетерпеливо капризно запрокинула голову. И Сашка услышал ее протяжный, едва уловимый, пахнущий мятой и лавандой стон:
— А-а-а…
Задвигался в ней жадно, поспешно. Задыхаясь от Лёлькиного удовольствия. Жмурясь от нетерпения, обдавая ее шею и щеки разгоряченным дыханием.
И домик вместе с ним заходил ходуном. Задрожали ее ресницы, горячие, блажные пальцы.
— Давай… — слышался грубый испитой голос дядьки-рыбака, — три штуки бери, пока даю. — Они приходили к ним рано утром, и ребята по очереди торговались, покупали рыбную мелочь. Или с десяток раков. Или одну большую ставриду.
И варили потом днем на костре или вечером на горелке. Втроем, сидя вокруг котелка, ели — обжигались.
Лёля опустила руку, искривила тонкое запястье, будто сломала, и запустила в рот кончики маленьких пальцев. Не то пробуя их вкус, не то пытаясь сдержать просящийся наружу стон.
Задранная юбка ее скомканными складками смялась между ними. Белые трусики в блеклый розовый горошек валялись на дощатом, пыльном, пропитанном запахом рыбы полу.
— Это до-орого, — протянул снаружи Пашка.
Саша дрогнул и, с хрипом выдохнув у ее бледной, с алым всполохом румянца щеки, толкнулся в самую глубину. И по бедрам его, по ягодицам прошла искомая, нетерпеливо ожидаемая судорога. Горячей пенной струей выливаясь внутрь.
Лёля замерла в его руках, распахнув невидящие истомные глаза цвета воды.
— Саш!
Дебольский стоял, глядя в раковину.
Вода продолжала течь и течь уже бог знает сколько времени. Пушистая пена на щеке подсыхала и неприятно стягивала кожу, но он так и не начал бриться. И уже не хотелось. Скрестись набившим оскомину лезвием, вызывать раздражение.
К черту. Он мазнул мокрой рукой, стирая белую патину. И выключил воду.
— Саш, у тебя все нормально? — раздался чуть беспокойный голос жены. — Тут Славка мыться пришел. Ты ско…
— Да иду! — нетерпеливо рявкнул Дебольский.
И вышел, вытирая лицо полотенцем.
Славка вякнул что-то здороваясь, Дебольский так же буркнул что-то в ответ. Но на недоуменное Наташкино:
— Ты чего как долго?
Раздраженно огрызнулся:
— Ты за мной в сортир будешь ходить?!
Увидел, что лицо жены приняло обиженное выражение. За прожитые годы он наблюдал такое десятки — сотни — раз, и это уже настолько приелось, что не вызывало никаких эмоций.
Наташка скривила губы, недовольно протянула:
— Опя-ять, — как бывало всегда, когда на Дебольского нападало необъяснимое для нее раздражение, и хлопнула дверью кухни.
Но сегодня его это не огорчило, и он, против обыкновения, не испытал раскаяния. Устало вытянулся на диване, чувствуя себя неожиданно разбитым. Хотелось побыть одному.
На следующий день Дебольский приехал на работу усталый и раздраженный. Будто ночью не отдыхал, а безудержно пил. По правде говоря, он плохо спал. Ворочался, то и дело выныривая из зыбкой дремы. Снилась какая-то невнятная ерунда. Было то холодно, то жарко — и приходилось сбрасывать одеяло. Воздух в квартире казался странно спертым. И обоняние неожиданно раздражал запах Наташкиного крема.
Сколько уже она им пользовалась? Он не обращал внимания на такие мелочи, по ощущениям, уже много лет. Но раньше никогда не замечал, какой у того скучный, утомительный запах.
Машина снова завелась не с первого раза, Дебольский едва-едва не опоздал на работу. Но вошел в здание с какой-то мстительной медлительностью, будто в отместку Сигизмундычу за глупую детскую замороченность этими «прогулянными» минутами.
По дороге машинально поздоровался с Климчуком: почему-то тот каждый раз встречался именно на лестнице. Будто никогда и не бывал в собственном кабинете. Но сегодня тот тоже был хмур и задумчив, едва буркнул что-то неразборчивое.
И даже не пел на ходу.
А в кабинете стояла сутолока. Так всегда бывало перед большим корпоративом. И в этот раз особенно. Праздновали не Новый год и не Восьмое марта. Бесподобной, солнцеликой фирме «ЛотосКосметикс» исполнялось двадцать лет.
Строго говоря, по учредительным документам ей было только пять. А до того была «Косметикс-плюс», а еще раньше просто «Плюс» и просто «Косметикс», и черт знает что еще. Но это было не важно: начальство решило — корпоративу быть. И праздновали со всей полагающейся пышностью. Отдельно директорат с бизнес-партнерами. Отдельно смерды: естественно, тоже только из центрального офиса.
Деньги со всеми связанными с ними заморочками, по счастью, уже сбросили на Зарайскую. Всем было немного стыдно: она еще не представляла, во что ввязалась, — но это смутное чувство с лихвой компенсировалось облегчением.
Рестораном — будь он неладен — занимался Антон-сан. И Дебольский только поражался его маниакальному целеустремленному терпению.
Антон-сан сделал сводную таблицу по шести пунктам, начиная от меню и цены, кончая привлекательностью и объемом залов. Разнес по таблице сто тридцать ресторанов, оценивая каждый пункт по шестибалльной шкале. Потратил неделю.
И при этом пребывал в отвратительно приподнятом состоянии духа. Весело улыбнулся, подняв голову и на мгновение мелькнув за монитором компьютера. И ничто его не раздражало и не нервировало.
В отличие от Дебольского. Который бросил на стол сумку, пинком ноги отодвинул кресло. И машинально отметил, что Зарайской нет: видимо, она с утра пораньше уже дрючила своих подопытных LКАМов, рассказывая им семнадцать волшебных способов заработать для фирмы бабки.
— Ты чего какой хмурый? — Дебольский и не заметил, как возле его стула образовался Антон-сан, и безэмоциональное круглое лицо его с блестящей луковицей, как всегда, выражало непробиваемое спокойное дружелюбие.
В руках тайм-менеджер сжимал солидную кипу ресторанных списков:
— Слушай, надо бы, — начал он, не особо вслушиваясь в дежурно хмурое приветствие Дебольского, — в пять мест съездить. Я уже договорился — нам сделают дегустацию. Посмотрим зал, сцену, попросим скидки. — Дебольский почувствовал, что его охватывает нестерпимая скука. — Только смотри, — Антон-сан сунул ему под нос цветной, весьма и весьма привлекательный буклет, — «Стокгольм» бесплатно нам дегустировать не хочет. У них и так на неделю вперед все расписано, мы им особо не нужны. — Он наклонился над столом, опершись на ладонь и задумчиво теребя страницы. Рубашка на широких мясистых плечах натянулась: — А место хорошее. — И безо всякого перехода вдруг добавил: — А что у тебя с Зарайской?
Дебольский вздрогнул от неожиданности.
— А что у меня с Зарайской? — поднял он на Антона-сан холодный немигающий взгляд.
Тот не то чтобы смутился, но отвел глаза, неопределенно передернул плечами:
— Ну, просто обедаете все время вместе. Шушукаетесь о чем-то.
Это слово Дебольскому не понравилось. Странное слово — глупое. И снова начало закипать раздражение.
— И что? Я и с тобой обедаю. Просто разговариваем. — Настолько, что он не смог сдержать каких-то неоправданно жестких вызывающих ноток в тоне.
Но Антон-сан будто ничего не заметил. Задумчиво глядя поверх головы Дебольского на пустующее кресло Зарайской. Пару секунд он молчал, размышляя о чем-то, а потом протянул: