Парадиз (СИ)
А когда вернулся, Наташка, к сожалению, еще не спала.
Почему-то она всегда радовалась близости, краснела, прижималась к нему. Хотя в самом начале брака как раз ничего подобного не было.
Телевизор по-прежнему нудно болтал. Хотя фильм, кажется, уже сменился.
— А давай летом на море съездим? — спросила Наташка, пристраивая у него на плече растрепанную голову с неуложенными волосами. Сразу стало щекотно, и Дебольский с трудом переборол желание убрать подбородок. Вместо этого вдруг потянулся и взял сигареты из висящего на стуле пиджака.
— Ты чего это? — удивилась Наташка.
— Да так, захотелось вдруг, — пробормотал Дебольский и сам удивился: а чего это он?
Но покурить почему-то очень захотелось. Так, как он делал это в начале брака, чтобы произвести на жену впечатление. Тогда он был молод, глуп и потешно бравировал этим курением. Дебольскому шла сигарета между пальцев. И линия губ у него была красивая: он это знал.
Впрочем, сейчас он выпускал сизые струйки не напоказ, а потому, что хотелось. Наташка, чуть обескураженная, но не сказать, что очень уж удивленная, протянула руку и тоже попросила раз затянуться. Ей сигарета тоже шла: меж мягких, четко очерченных губ заструилась тонкая белесая дымка, охватила подбородок, растворилась в воздухе.
— Ну так что, поедем?
— А куда? — вяло и как-то без интереса спросил Дебольский.
— Не знаю, все равно, — повела она плечами — тонкая бретелька сбилась, и стали видны очертания пышной груди — в сознании Александра снова шевельнулось вожделение. — Славка уже большой, а мы столько лет никуда не выбирались.
Когда сын родился, они договорились, что как ответственные родители первые года четыре ездить по курортам не будут: педиатры не советуют. И очень полезно для бюджета. Теперь Славке было уже семь, а они так и не раскачались.
— Куда-нибудь за границу. В Турцию, например. Или в Испанию, — мечтала Наташка. А Дебольский неожиданно для себя сказал:
— В Крым. — И сам не понял зачем.
— Думаешь? — В голосе жены зазвучало разочарование.
— Да нет, — тут же сдался Дебольский. Ну в самом деле, какой к черту Крым? Кому он нужен? — Куда хочешь — туда и поедем, — согласился он и затушил бычок об основание лампы: пепельницы в комнате не держали. А идти выкидывать было лень — пристроил на край тумбочки. И выключил свет.
— Спокойной ночи, — уже вяло и малоразборчиво пробормотала жена. Через пару минут дыхание ее стало совсем ровным и тихим.
Дебольский лежал, вытянувшись на кровати, забросив за голову руку, и смотрел в потолок. Там над самой головой от стоящего на тумбочке будильника ярко-красным цветом отсвечивали цифры:
1:15
1:36
1:40
…
— Лови-ите! — кричала Лёля с берега. — Поймайте его!
Море солеными брызгами взметывалось под взмахами рук, капли попадали в рот, разливались на языке. Солнце нещадно било в глаза, палило, обжигало, не давая приглядеться.
— Вон он — во-он!
Лёля прыгала на серой колко-игольчатой гальке, та хрустела, рассыпалась под ее розовыми сланцами. В которых узкие золотистые ступни с проступающими голубыми жилками смотрелись нелепо и неуютно. Будто солнечные лучи, блестящие в больших розовых тазах. И ноги Лёли оттого казались слишком худыми, истонченными жарой.
Красный купальник — три треугольника и веревочки — выделялся на фоне берега и сосен, резал глаз, поторапливал: ну давайте, давайте, быстрее — нельзя огорчать Лёлю!
И Сашка, и Пашка отчаянно, задыхаясь от напряжения, теряя силы в бесполезных взмахах, вскидывали руки неровными торопливыми рывками.
А ярко-желтый матрас, будто играя с ними, раскачивался, прыгал на волнах. То появлялся, то исчезал из глаз.
— Быстрее-быстрее! — доносился сзади Лёлин голос, и с мольбой, уже тише: — Ну пожалуйста, быстрее!
Она беспокойно заламывала руки, прижимая сжатые кулаки к веснушчатым плечам.
— Ловите, уплывет! Лови-те! — кричала она с берега: Лёля плохо плавала. И размахивала руками, прыгала у кромки воды — мелькал тремя треугольниками красный купальник.
Брызги волн окатывали ее тело. Вот она слишком приблизилась к линии прибоя, подпрыгнула — галька осыпалась под нелепым большим сланцем, Лёля оступилась, подвернула ногу.
Она так любила этот матрас, и парни отчаянно гребли, глотая соленую воду. Догоняя ускользающее желтое брюхо, насмешливо то появляющееся, то исчезающее в волнах. Их качало, вздыбливало на вершину гребня, опускало вниз, утягивая назад. Но ребята упорно гнули свое: нельзя же было потерять матрас, который любила Лёля.
И вот Сашка первым догнал, отчаянно потянулся, схватил за скользкий желтый бок. Ее надувной желтый плот недовольно вырвался, взбрыкнул, выскользнув из рук, отпрянув в море. Но с другой стороны его уже схватил Пашка. И под двумя руками тот смирился, поник, послушно последовал за ними к жаркому берегу.
Лёля, смеясь, приставила козырек ладони ко лбу, щурясь всматриваясь в бушующие волны. И в восторге запрыгала на гальке — красный купальник замелькал на фоне сосен.
А они уже вытаскивали матрас на берег, держа с двух сторон, как сноровистое животное. Поднявшаяся волна накатывала на гальку, набрякала у берега пушистой белой пеной. Обдавала ноги брызгами.
Лёлькины глаза блестели весельем, и тонкие, спекшиеся от солнца и моря, почти бесцветные губы смеялись.
— Мой матрас! — воскликнула она, и голос эхом пробежал по пляжу, меж деревьев, затерялся в скалах.
А Лёля уже, скидывая купальник, растягивалась на покоренном желтом гиганте. Разбросав нелепые сланцы на гальке, высвободила узкие ступни. Развязала красный треугольчатый верх — бросила не глядя в сторону. И, уже лежа, подставив жарким лучам розовые соски и теплый веснушчатый живот, извернулась, стягивая трусики. Подогнув коленки, протиснула через разрезы ступни, чуть беловатые от налета соли, зацепилась пятками. Недовольно-раздраженно дернула, стащила. И с облегчением отбросив, с истомленным стоном растянулась на матрасе. Плечи и бедра заелозили по его желтой, уже раскаляющейся, поверхности и замерли в блаженно-удобной позе. Лёля, будто одурманенная усталостью, через силу, нехотя нащупала очки, подняла руку, ломко искривив запястье, и закрыла круглыми черными стеклами пол-лица.
6
Мужской коллектив тренеров отмечал свою кончину: в кабинете шефа снова сидела Зарайская.
Она пришла с самого утра, Сигизмундыч ее, похоже, ждал, потому что сразу провел к себе. А следом немедля затребовал Жанночку, и та спешно куда-то убежала. Вполне очевидно — печатать приказ.
Явление этой дамы вызвало неоднозначную реакцию. Странно, но неприязненней всех к ней отнесся Попов
— Надо же, как насосала, — бросил он презрительно, и вечно добрые и чуть испуганные глаза его зло блеснули за стеклами очков. — Ты только посмотри, как шеф стелится.
Дебольский за шесть лет ни разу не слышал от скромного щуплого очкарика Попова матерного слова, он даже имел обоснованные причины полагать, что Ваня не знает о существовании такого понятия как «минет». А потому удивился.
Антон-сан же отнесся к ней с полным равнодушием. Его, казалось, происходящее в шефском кабинете нисколько не трогало. Он сидел за своим столом прямой будто манекен, виски и затылок его были, как обычно, гладко выбриты, а луковица, стянутая резинкой на макушке, лаково поблескивала в искусственном освещении. Если тайм-менеджера ничто не сбивало с графика, то он оставался неколебимо спокоен.
Оживленнее всех среагировал дурачок Волков, хотя именно ему появление этой дамы почти наверняка грозило увольнением. Но он этого не понимал и не сводил влюбленных глаз со стеклянной стены шефского кабинета.
За которой сидела Лёля Зарайская.
С ней все было не так, как со всеми. Начиная с того, что шеф ее не собеседовал.
Вчера он пригласил ее в свой кабинет, и Зарайская, едва слышно перестукивая каблуками, вошла, не выпуская стаканчика автоматного кофе из пальцев. Шеф сам отодвинул ей кресло, и она не глядя опустилась на до звона натянутую кожу, поднося стаканчик к губам.