Девушка лет двадцати
– Как Пенни? – спросил я.
– Пенни? – Роя мой вопрос явно озадачил. – Отлично!Почему вы спрашиваете?
– В последний раз мне показалось, будто она какая-то не такая.
Тут Рой в своей манере по-волчьи взвыл, изображая догадку:
– У-у-у-у! Это! Да ну, ерунда. Вы поняли, надеюсь? Она решила, что вы обиделись, что она рассмеялась, когда вы стукнулись головой, и хотела извиниться. Неужто не понятно?
– Допустим. Не круто ли для нее, нет?
– Да нет, уверяю вас, вполне в ее духе! Как ваша голова?
– Ничего, работает. Как ваша машина?
– Делайте примочки. Машина пару дней проторчит в ремонте. Вы так психовали, чтобы не опоздать на эту чертову запись, что Гилберт позабыл, для чего существуют тормоза. Нет, нет, я иного не виню!
– Понятно. Скажите, а как вы узнали, где Пенни?
– Гилберт вычислил, но он остался при машине, а я просто пошел к зданию Би-би-си, где ее и подобрал. Кстати, мы замечательно пообедали в «Савое». Жаль, вас с нами не было. Надо сказать, Пенни все время на этот счет сокрушалась. Гилберт, правда, и бровью не повел.
– Ему известно, что намечается на субботний вечер?
– Предоставьте это мне. Да! Уж не знаю, что вы Пенни такого сказали, только вы произвели впечатление; насколько могу судить, благоприятное. Послушайте, если сумеете, найдите к ней какой-нибудь подход, так было бы лучше для всех.
«Для всех», – повторил я про себя, вешая трубку. Для кого, – для Гилберта? Или Вивьен? Или того другого типа? Или меня? Скорее всего, для самого Роя. Были ли его слова – перед тем как повесить трубку – данью перестраховке в предчувствии возможных осложнений с Пенни в субботу или он вынашивал далеко идущие планы, учитывая то, что я уловил тогда у них в доме на кухне в его вопросе насчет ее взглядов? Беда с этими врунами, решил я про себя, запоздалым жестом вынимая пластинку Вебера из его ящичка, никогда не знаешь, правду говорят или лгут.
В субботу днем у меня было довольно-таки хорошее настроение. На прошедшей неделе Гарольд Мирз без звука пропустил в печать то место в рецензии, где я хвалил болгарку сопрано. Я представил Гайдна в оригинальной, упрощенно-бытовой трактовке, то и дело вставляя теплые отзывы об исполнительском мастерстве и качестве записи, и отправил рецензию в «Проигрыватель». Фирма «Нонпарель лейбл» заказала мне сделать аннотации для пластиночных конвертов к записям всех сонат Моцарта в исполнении какого-то нового пианиста из Парагвая. С Вивьен все обошлось без проблем, когда я ей, звонившей с полпути ко мне, много ближе, чем мне бы хотелось, предложил даже не перенести, а попросту отменить наше свидание в этот день. Она ответила, что в таком случае у нее появится возможность заняться письмами, и так это прозвучало неприкрыто банально, что уж лучше б она соврала.
Привычных трех минут мне не хватило, чтобы решить, что надеть. По большому счету, идеально подошла бы такая кожаная куртка, которая, если вывернуть наизнанку, превращалась бы в смокинг, к ней манишка и галстук-бабочка, лакированные башмаки с металлическими носками, ну и тому подобное. Но ничего такого у меня не оказалось, потому я остановился на черном костюме, черной рубашке и черных ботинках, а также черном шейном платке, решив припрятать в рукав, а еще лучше запихнуть в карман брюк некоторые детали для быстрой смены защитной окраски, а именно, пару галстуков: один психоделического вида (в качестве шутки подаренный мне сестрой), второй нормальный. В половине шестого я выпил пинту молока, чтобы предохранить желудок от того содержимого, которым Рой, вероятно, меня осчастливит, переложил бумажник из правого в левый нагрудный карман и вышел из дому.
Препротивно нудный путь в метро, как в пространственном, так и в познавательном плане, вывел меня наконец наружу на станции Энджел. Мне показалось, что продавца газет слегка передернуло, когда я назвал ему заведение, в которое направлялся, хотя, завидев этот дом, издали ничего пугающего не обнаружил. Надо сказать, я ожидал увидеть безлюдные улицы, незаселенные дома, поскольку мой приятель, фаготист, который сидит слева от дирижера, и его жена, арфистка, – с той же стороны, рассказывали, что они недавно одними из первых переселились в этот новый район. Оказалось, напротив, по виду район был очень даже обитаем, и на улицах сновала масса народу, молодого и пожилого возраста, как бы перемещающегося с места на место или праздно разгуливающего, поскольку в такой не слишком поздний час – было около шести – возвращаться с работы еще рановато. Легко лавируя в толпе, я без происшествий дошел до нужного дома.
При ближайшем рассмотрении вид заведения уже не показался мне слишком безобидным. Стены – правда, при весьма беглом взгляде или же моем, но без очков – были, похоже, облицованы разнородными деревянными планками и отделаны полосками из оцинкованного железа. Повсюду налеплены устаревшие плакатики военного времени или же их репродукции, составляя как бы часть непонятного наружного стенного покрытия. Все же я вошел внутрь и очутился в маленьком вестибюле, освещенном лишь несколькими указателями-стрелками: «Бар наемников», «Бар "Отечество"», «Походная кухня», «Блиндаж». Рой обмолвился насчет того, что встреча в каком-то подвале, потому я выбрал последний указатель. В самом низу крутой деревянной лестницы без боковин и с веревкой вместо перил я натолкнулся на какую-то прилипчивую преграду, которую при скудости освещения опознал как пластиковую занавеску, закамуфлированную, опять-таки предположительно, под брезент. В тени углублений, разрисованных под бетонированные укрытия, я углядел две сидевшие на корточках пары. По стенам висели муляжи винтовок, противогазов, гранат. Больше я разглядывать ничего не стал, а направился прямо к стойке бара, где меня встретила девица в форме, расцвеченной орденскими ленточками и сержантскими нашивками. Как раз в этот момент откуда-то из разных невидимых источников грянул немыслимый вой, напоминавший ор Эшли Вандервейна, только значительно ниже и сопровождавшийся грохотом и вялыми ударами. Все же мне удалось заказать себе пива «Гиннесс», после чего я пошел и сел на снабженный подушкой ящик из-под боеприпасов.
Прошло, как мне показалось, около часа, хотя, возможно, и минуты две, и я уж было собрался выйти подождать на свежем воздухе, как вдруг, сражаясь с занавеской, явились Рой и Пенни. Пенни была без шляпы, но в сапогах; насчет остального, что на ней было или чего не было, я определиться не смог. Она молча уселась рядом со мной, Рой отправился к стойке, а я осведомился, как ее дела, предусмотрительно понизив голос до предела.
– Что-что? Не слышу, шумно!
Я пододвинулся к Пенни поближе, достаточно близко, чтобы ощутить тот теплый запах чистоты, который уловил тогда в машине, и повторил свой вопрос.
– В порядке. А что?
– Вы не позвонили.
– А зачем мне вам звонить?
– Ну, не знаю! Откуда мне знать зачем, раз вы так и не позвонили.
– Что, разве я обещала?
– Нет, это я сказал, чтоб позвонили, если я понадоблюсь.
– Мне? Зачем?
Кровь с силой прилила к голове, грозя навеки вывести мои мозги из строя. По-моему, теперь, основываясь на разнообразном опыте от просмотра многочисленных фильмов и телепостановок, при желании можно на вопрос вовсе не отвечать и вместо этого просто пожимать плечами; потому я молча пожал плечами. Но тут мне пришло в голову, что во мраке Пенни может неверно истолковать этот жест, принять за излишне возбужденное подергивание или не заметить вовсе. Тогда я принялся что-то бормотать. В мое бормотание Пенни не вникала. Безусловно, я попал в дурацкое положение, либо потому, что поспешил напомнить ей насчет обращения за помощью, либо решив, что она обязательно помнит, что говорит. Ничто так не молодит, как пребывание в обществе юных: чувствуешь себя прямо-таки четырнадцатилетним юнцом, точнее – то и дело без нужды краснеющим, наивным четырнадцатилетним придурком. Я услышал, как спрашиваю Пенни, нравится ли ей здесь.
– Гнусная дыра! – произнесла она, закуривая сигарету.