За Русь святую!

— Этого нельзя допустить!
— Я знаю. Но только ты можешь сделать это. Нет, даже так: мы. Мы сможем это предотвратить.
— Кто — мы?
— Великий князь Кирилл Владимирович Романов, контр-адмирал, глава Гвардейского экипажа. Тот, кто может спасти Россию и империю. И Кирилл Владимирович Сизов. Тебе ничего не скажет мое положение в… той России, которой быть через девяносто лет. Сейчас я просто тот, кто знает, как спасти нашу страну. Ну что, ты согласен вместе удержать нашу Родину от кровавого зарева революции, миллионов погибших и забвения былого?»
Великий князь думал меньше мгновения: не было в душе ни тени сомнения в ответе…
«Я — Романов. И этим все должно быть сказано. Я морской офицер. И это лучшее доказательство моих слов. Я русский — и это последний довод. Таков мой ответ».
Кириллу Романову вдруг привиделся отдаленно похожий на него, широко улыбающийся человек.
«Я знал, что ты это скажешь».
Мгновение — и нестерпимая боль пронзила все тело Кирилла Владимировича. Словно тысячи молотобойцев пробовали свою силу на нем, осколки немецкой шрапнели пробивали грудь, а ледяная морская вода вновь окружила со всех сторон. От боли нельзя было продохнуть.
Кирилл повалился на пол, сжавшись в комок. Челюсть сводило, глаза хотелось выцарапать, а сердце — вырвать из груди.
Но постепенно боль стала проходить. И разум Кирилла менялся каждый миг. Катарсис, только что произошедшие изменения, нужен был, чтобы два разума, Сизова и Романова, смогли слиться в один. Дабы новое сознание могло руководить телом, оно стало перестраивать организм, примериваться к нему, подновлять, отбрасывать ненужное…
И когда все это удалось сделать, в кабинете был уже не Кирилл Романов или Кирилл Сизов. Нет, появился кто-то средний между ними, одновременно оба этих человека — и все-таки не один из них. Появилась совершенно новая личность — и это стало заметно по взгляду, цепкому, холодному, подмечавшему малейшие ошибки и уязвимые точки противника. Этот взгляд потом испугает не один десяток людей, но в сотни раз больше — заставит подчиниться…
Кирилл поднялся с пола. Сел за стол. Пускай тело еще страдало тенью недавней боли, но дела не ждали.
И первым среди этих дел было составление писем некоторым людям, не самым известным сейчас, конечно. Но именно им отводились первые места в плане, который окончательно созрел в разуме Кирилла Сизова, запертом целый день в сознании Кирилла Романова. Именно поэтому Великий князь мучился мигренью и неприятными ощущениями вчера…
А план… Это был единственно удачный, уже по мнению обоих Кириллов, план. Хитрый, с несколькими обходными маневрами. Чем-то он напоминал гонку. Гонку, в которой один становится победителем, а другой, сорвавшись с трассы, гибнет под обломками собственной машины. Пусть оппоненты сперва решат, что Кирилл стоит на месте, но он просто будет набирать силы для разгона, а потом полетит, полетит, полетит…
Пока рука Кирилла выводила строки, его губы напевали песню. Она пришла из той части памяти, которая принадлежала полковнику Сизову…
Пройдет совсем немного времени, и ее станут петь все, кому дорога прежняя Россия. Хотя бы часть ее…
 
 
Мы, дети России великой,
 
Припомним заветы отцов,
 
Погибших за край наш родимый
 
Достойною смертью бойцов.
 
 
 
Теперь же грозный час
 
Борьбы настал! Коварный враг на нас напал,
 
Напал на нас!
 
И каждому, кто Руси сын,
 
Кто Руси сын!
 
На бой кровавый путь один.
 
 
 
Вспоили вы нас и вскормили,
 
Отчизны родные поля,
 
И мы беззаветно любили
 
Тебя, святой Руси земля!
 
 
 
Теперь же грозный час
 
Борьбы настал!
 
Коварный враг на нас напал,
 
Напал на нас!
 
И каждому, кто Руси сын,
 
Кто Руси сын!
 
На бой кровавый путь один!
 
 
 
Приюты наук опустели:
 
Добровольцы готовы в поход.
 
Так за Отчизну к заветной цели
 
Пусть каждый с верой идет!
 
 
 
Теперь же грозный час
 
Борьбы настал!
 
Коварный враг на нас напал,
 
Напал на нас!
 
 
  
ГЛАВА 2
 
Кирилл только под утро, перед самым восходом, закончил письма. Их было не так уж и много на самом-то деле, но слова трудно давались ему в ту ночь. Как избежать всех острых углов, но одновременно дать понять, что надвигается буря, которой еще не было равных в истории? Как не показаться сумасшедшим — и между тем твердо и уверенно говорить, о чем ты думаешь?
Однако Романов… Или Сизов? Или оба? Хотя какое это уже имело значение? Ведь теперь был только один человек. И помыслы его были направлены только на одно дело…
Однако Кирилл, несмотря на трудность задачи, все-таки верил в успех задуманного дела.
Это было свойство новой личности, доставшееся от Сизова, — упрямство, движение к цели во что бы то ни стало. Без целеустремленности, понимания важности цели Кирилл Владимирович никогда не стал бы работником ГРУ, а после и КГБ. Юность сделала его двуличным: на службе и даже в кругу друзей (немногочисленных, по правде говоря) не было человека, более преданного делу строителей светлого будущего и партии. Сослуживцы шутили, что только четыре человека могли бы похвастаться тем, что знают «Капитал» наизусть: Маркс, Энгельс, Ленин и, конечно же, Кирилл Сизов. Правда, в знании последнего было все-таки несколько больше уверенности. Как-никак у Ильича уже не получилось бы проверить на память «Капитал». Как, собственно, и у Карла с Фридрихом…
Но глубоко внутри Сизова, где-то там, под самым сердцем, всегда прятался романтик. Да, белые тоже не были идеальными людьми. Во всяком случае, не все. Многие были готовы пойти на подлость, предательство, низость, выказать трусость. Многие презирали красных, называя их быдлом и мародерами, копошившимися в чреве рухнувшей страны, а потом переходили на сторону презираемых по самым разным причинам. Иные не видели в причинах успеха большевиков ничего, кроме поддержки Германии. А ведь не понимали, что народ шел за обещаниями изменить опостылевшую жизнь, шел из ненависти к «барам», из-за многовекового презрения «чистеньких» к «черни»…
Да, большевики тоже были по-своему правы, идя на переворот. Однако Сизов не мог признать полной правоты за теми, кто подбросил дровишек в тлевший огонь ненависти. Кирилл презирал тех, кто призывал к превращению войны империалистической в войну гражданскую — войну брата против брата, отца против сына, войну против своего же народа. Сизов ненавидел тех, кто ратовал за поражение своей страны или спокойно разъезжал в пломбированном вагоне, благосклонно предоставленном правителем государства, с которым Родина ведет борьбу. Меньше, чем изменой, это трудно было назвать.
Двуличие, двойная жизнь нелегко давались Кириллу. Продвижение по карьерной лестнице, устремление к сокрытым тайнам истории, хранившимся в архивах, желание докопаться до правды, понять суть Гражданской войны — и постоянные депрессии. Упадки настроения, которые еле-еле удавалось скрывать, ссылаясь на усталость от работы. Тогда Сизов с головой уходил в свое дело, в работу с агентурой, карьеру. «Топил» себя в повседневности, лишь бы отвлечься от тяжелых мыслей и темных чувств.
После развала Союза это стало делать намного проще. Как-то уж очень легко в стране оказалась целая прорва либералов, монархистов, «извечных» противников коммунистической власти, боровшихся против произвола партии прямо на работе, в мягких креслах «высоких» кабинетов…