Блаженство греха (Ритуальные грехи)

Она торопливо подняла голову и заглянула в его глубокие, непроницаемые глаза. Нет, он никак не может догадаться, о чем она думает. Но едва уловимая, без намека на насмешку, улыбка пошатнула ее уверенность.
— Вам нечего бояться. Никто вас не обидит, обещаю.
Израненное тело воспринималось как нечто чуждое, тяжелое и ненужное. У нее не осталось никаких средств защиты, даже голоса. Рэчел не могла пошевелиться, не могла говорить, и веки так отяжелели, что она не могла даже сверлить его взглядом. Она вновь погружалась в сон, мысленно проклиная Люка, проклиная медиков, которые накачали ее каким-то снотворным, проклинала Энджел, но больше всего проклинала саму себя за глупую самоуверенность и гордость, помешавшие почувствовать опасность, которую представляла сумасшедшая. А ведь ее предупреждали…
Разумеется, предупреждение было высказано в намеренно провокационных выражениях. Любой, кто мало-мальски понимал натуру Рэчел Коннери, мог с достаточной долей уверенности предсказать, что она клюнет на наживку. Ее подставили — укрыться от этой унизительной для нее правды было невозможно. Преподнесли психопатке Энджел в качестве жертвенного агнца.
Убивать ее, скорее всего, не хотели, иначе она была бы уже мертва. Просто как следует проучить. И приказ, несомненно, исходил от мужчины, сидящего возле нее в дымной темноте. Кальвин просто исполнял приказ.
Разумеется, все рассчитали так, чтобы вовремя спасти. Сломленная, но не склонившаяся — так, кажется, говорят?
Как хочется спать. Это все снотворное, конечно. Рэчел попыталась призвать на выручку гнев, чтобы быть начеку, не дать себе уснуть, но бесполезно. Звучащая вдалеке тихая музыка навевала сон, растекалась успокаивающей мелодией, курящийся фимиам проникал в ноздри очищающими струйками.
Не в силах больше бороться, Рэчел сдалась, позволила себе погрузиться в дремоту. Наступит завтра, и она будет сильнее. Поддерживаемая праведным гневом, она сможет продолжить борьбу. А пока можно покачаться на этих приятных, убаюкивающих волнах.
Люк смотрел на спящую. Он предупреждал их, чтобы не переусердствовали со снотворным, и теперь наблюдал за ее неравной борьбой против снадобья. Ей необходима исцеляющая сила, дать которую могут его сестры и братья милосердия. Ей необходима исцеляющая сила, дать которую может он.
Впервые Люк обнаружил странный дар в тюрьме и счел его проявление сигналом к новому призванию — в качестве мессии. Забавно. Он не мог объяснить, что происходит, когда он концентрирует энергию на пострадавшем. Кальвин уже давно бы отошел в мир иной, если б не этот дар. Когда того жестоко избили, а потом еще и изнасиловали в тюрьме, именно он, Люк, держал беднягу за руку, напряжением воли вливая в него собственные силы.
Рэчел не умрет, но отнюдь не стараниями Кальвина. Люк не питал иллюзий в отношении того, кто подставил Рэчел. Кальвин отвел девушку в отделение для душевнобольных, и если б не чутье Люка, инцидент мог бы закончиться трагедией.
Раскаяния от Кальвина не дождаться, и никаких моральных норм ему уже не привить, как ни старайся. Он считает Рэчел Коннери угрозой Люку. И, защищая своего спасителя, — эту обязанность он возложил на себя сам, — может быть абсолютно безжалостным.
Рэчел необходимо нейтрализовать, от нее нужно избавиться как можно быстрее — в этом Люк полностью соглашался с Кальвином. Расходились они только в том, как лучше это сделать.
Разные натуры — разные методы: Кальвин предпочел бы убийство, Люк — обольщение. Только вот времени оставалось в обрез, так что действовать придется оперативно.
Дышала Рэчел глубоко, равномерно. Доставив в травматологический центр, ее раздели, и, как у всех последователей, под свободной хлопковой одеждой на ней не было стесняющего нижнего белья. Его снова поразила ее худоба, но ему захотелось увидеть ее грудь. Сделать это было бы нетрудно — всего лишь расстегнуть застежку.
К сожалению, неподалеку, в углу, несколько последователей самозабвенно медитировали за скорейшее выздоровление пострадавшей. Придется подождать, пока он останется с ней наедине, чтобы рассмотреть ее как следует, прикоснуться. Он склонился над спящей, скрывая лицо за завесой длинных волос в темноте, и легонько провел ладонями над щеками. Погруженная в глубокий наркотический сон, она не пошевелилась, не вздрогнула. Похоже, ей снилось что-то эротическое.
Кожа пылала под его прохладными руками. Он погладил большими пальцами веки, обнял ладонями затылок, спустился вниз по шее. Рот ее слегка приоткрылся, и он обвел пальцами губы. Мягкие.
Даже в тусклом свете Люк разглядел синяки на шее. Она потеряла на время голос, и это ужасно ее злило, а ему давало не совсем честное преимущество. Если Рэчел и дальше не сможет говорить, то перестанет представлять какую-либо опасность, поскольку будет полностью в его власти.
Хотя она и так ведь уже в его власти, пусть пока еще не до конца это сознает. Она уже в ловушке. Ему не хотелось, чтобы все оказалось так легко. Люк положил руки на изуродованное синяками горло, с легкостью накрыв ладонями следы пальцев Энджел, и почувствовал, как энергия перетекает из него в нее.
Рэчел дернулась, словно от удара током, и он тут же отпустил ее, откинулся на пятки. Какая сильная чувствительность к его прикосновениям. Это хорошо.
Последователи ревниво, жадно следили за ним из своего угла возле жаровни с курящимся фимиамом, наблюдали, как он дотрагивается до нее руками. Ждали, когда закончит. Что ж, он не станет их разочаровывать.
Люк вытянулся над ней так, что их разделяли считаные дюймы. Одежды соприкасались, но не тела. Мышцы слегка дрожали от напряжения. Он уже давно не испытывал соблазна уступить желанию, опуститься на женское тело, насладиться им и овладеть. Интересно, что бы это значило? Знаменовало ли пробуждение аппетита окончание некоего противоестественного периода его жизни или реакция имела прямое отношение к самой Рэчел?
Последний вариант представлялся сомнительным. Он любил женщин. Любил их выпуклости и изгибы, их запах и сладостные звуки, которые они издают, когда занимаешься с ними любовью. Ему нравилось женское тело, женский ум, женская душа. Но он еще не встречал женщины, которая могла бы заставить его рискнуть всем приобретенным в этой жизни, и не собирался начинать с такой холодной стервы, как дочка Стеллы.
Вот только сейчас она была теплой, жар поднимался от ее тела, а он, наоборот, оставался холодным. Во сне она выглядела моложе, мягче, способной исцелить мужчину с израненной душой…
Он отодвинулся от нее с излишней поспешностью и рухнул рядом во внезапном изнеможении. Если она когда-либо найдет мужчину с израненной душой, а у того достанет глупости довериться ей, она живьем сдерет с него кожу своим языком.
Какая удача, что ему ничто и никто не нужен. Какая удача, что он встречал сотни таких Рэчел Коннери. Богатых, избалованных, ищущих какой-то смысл. Им неведома тайна Вселенной, и он не собирался раскрывать ее им; пусть узнают сами, что жизнь, по сути, бессмысленна.
Теперь она дышала гораздо легче, поврежденное горло больше не хрипело. Под звуки обволакивающей музыки он вытянулся рядом на твердом каменном полу, не касаясь ее, и сосредоточился на восстановлении истощенной энергии.
Мало кто смел приближаться к нему в таких обстоятельствах. Он почувствовал чье-то назойливое присутствие и понял, что это либо Кальвин, либо Кэтрин. Наверное, все-таки Кэтрин — Кальвин уже знаком с острым жалом его неудовольствия.
Люк не пошевелился, не потрудился открыть глаза, когда Кэтрин опустилась на колени возле его головы. Умная женщина; временами он задавался вопросом, много ли она знает или догадывается о тайной деятельности «Фонда Бытия». Она напоминала ему бабушку Сью, старушку, которая взяла его к себе, когда он впервые приехал в Чикаго, — любительницу крепкого словца, заядлую курильщицу и бывшую проститутку, научившую своих дочек всем женским штучкам к тому времени, как им исполнилось четырнадцать. Обе бесцеремонные и жестокие, хотя Кэтрин со своей голубой кровью и аристократичными манерами скрывает это лучше многих. В этом отношении она дала бы фору и кое-кому из самых закоренелых преступников. Даже Кальвину.