Блаженство греха (Ритуальные грехи)

— И поэтому держит вас рядом?
Кальвин вскинул глаза и усмехнулся.
— Все мы в чем-то нуждаемся. Люк нуждается во мне так же сильно, как и я в нем. Признает он это или нет.
— Хотите сказать, что великий мессия чего-то не признает? — с издевкой спросила Рэчел. — Я думала, он идеален.
— Отнюдь. Он же человек, как и все мы. Человек, который ищет душевного покоя для себя и помогает найти его другим. — Заявление прозвучало как-то пресно, заученно.
— Вы же в это не верите.
— А вам наплевать, во что я верю. Вы такая же, как все они. Как ваша мать. Вас интересует только Люк. — Не похоже, чтобы его это расстроило.
— Да, — согласилась она, не лукавя. — Меня интересует только Люк. — И как уничтожить его.
— Ничего у вас не выйдет, — прошептал Кальвин. — Вам не удастся навредить ему, как бы сильно вы ни хотели. Я оберегаю его, и есть и другие. Никто не позволит вам навредить ему.
— А кто сказал, что я не хочу учиться у него? Пойти по указанному им пути?
— Все, чего вы хотите, — это уничтожить его. Но не выйдет. У Люка есть дар, да. Дар привлекать людей. Он и вас заполучит, вот увидите. Что бы вы там ни думали, как бы ни распаляли свою ненависть, очень скоро он полностью подчинит вас себе. И вы станете такой же беспомощной, как все здесь, будете ловить каждое его слово, улыбку, даже взгляд. Я вижу это уже сейчас. — Он говорил об этом с отвратительной и пугающей уверенностью.
— Я скорее убью себя.
— Некоторые так и делали. А некоторые пытались убить Люка. Но ни у кого не получилось взять верх. В конечном итоге победителем всегда остается Люк.
— И торжествует над телами поверженных? — резко бросила Рэчел.
— И над состояниями обманутых, — самодовольно добавил Кальвин. — Вы уже поели?
Аппетит пропал. Рэчел отодвинула поднос.
— Почему вы никак не пытаетесь убедить меня в его святости? На мой взгляд, логичнее было бы заставить меня усомниться в моей навязчивой идее. Вы же, напротив, только подкрепляете мои подозрения.
Кальвин встал, поднял поднос.
— Что бы я ни сказал, вы все равно не поверите Люку. А у меня есть свои резоны.
— И каковы же они?
Он обернулся уже от двери и посмотрел на нее своими маленькими черными глазками.
— Может, я пытаюсь отпугнуть вас. От вас здесь одни неприятности. Уезжайте куда-нибудь и забудьте о Люке. Забудьте об этом месте. Забудьте о своей матери. Поверьте мне, вы можете потерять гораздо больше, чем двенадцать миллионов долларов.
И ушел.
Рэчел не стала терять время даром. Выкинув из головы предостережение Кальвина, она тщательно обыскала почти пустую комнату. Это заняло ровно пять минут. Ничего, кроме тонкого тюфяка, который служил постелью Люку, нескольких подушек и камина, здесь не было. И ничего такого, где можно было бы спрятать документы или контрабанду.
Она в отчаянии воззрилась на голые стены. Не может быть, чтобы Люк проводил все свое свободное время в таких аскетических условиях. Что бы там ни говорили о его воздержанности и умеренности, он не производил впечатления человека, отказывающего себе во всем. Должна быть какая-то тайная жизнь или секретная комната, как у Синей Бороды. Быть может, полная трупов женщин, посягнувших на его благополучие.
Теперь она сходила с ума, и в этом был виноват Кальвин. Он опять подталкивает ее к чему-то. Но к чему и зачем? Распалять ее недоверие к Люку Барделу бессмысленно, оно и без того зашкаливает. К тому же Бобби Рей уже постарался, подлил масла в огонь.
Ей надоело ждать в пустой комнате. Ждать, когда он удостоит ее своим присутствием, дабы предложить очередную порцию лжи. Надоело ходить по начертанному другими кругу. Бобби Рей Шатни где-то неподалеку — никто из последователей, похоже, не покидает территорию центра, — и он сказал, что знаком с Люком много лет. Странно, ведь других детей тут нет. Конечно, Бобби Рей не ребенок, но сюда наверняка попал еще мальчишкой.
Это имя и эти глаза как будто были знакомы ей, хотя она и не представляла, где могла видеть его раньше. Если он так давно с Народом Люка…
Но что это за жизнь для юноши? Что это за жизнь для всех остальных?
Возможно, удастся заставить его вспомнить что-нибудь конкретное. Что-нибудь, что поможет ей решить, был ли он просто одной из пешек Стеллы или со смертью матери все действительно не так просто.
Рэчел протянула руку к двери, но та вдруг открылась, и она тихонько вскрикнула от испуга, когда Люк вошел в комнату.
Было бы легче, если он не был таким чертовски высоким и не нависал так угрожающе над ней. До нее не сразу дошло, что у него мокрые волосы.
Влажное лицо блестело, расстегнутая туника свободно болталась на плечах. Рэчел оцепенела, ожидая, что он вот-вот дотронется до нее. Но Люк всего лишь прошел мимо нее в комнату, словно точно знал, что она пойдет за ним, и направился к камину, который растопили, чтобы разогнать ночную прохладу Нью-Мехико.
Дверь он закрыл, но было нетрудно открыть ее и убежать. И, видит бог, она хотела. Как бы ни претила ей эта мысль, Рэчел чувствовала себя необъяснимо беззащитной, и у нее хватало ума не искать встречи с врагом, когда броня дала трещину.
— Убегаете? — проворчал он, глядя в огонь. Длинные волосы мокрыми волнами рассыпались по спине.
Страх — это одно. Гордость — совсем другое.
— Нет, — сказала Рэчел и вернулась в комнату, держась, однако, на расстоянии.
— Вот и хорошо. — Люк присел на корточки перед камином. — Я запер дверь.
Только успокоилась — и вот, новый сюрприз.
— Зачем?
— Чтобы никто нас не прервал.
Она нервно сглотнула. Хорошо еще, что в полумраке не видно, как кровь внезапно бросилась ей в лицо.
— Вы же вроде бы сказали, что в Санта-Долорес двери не запираются?
Люк ухмыльнулся. С образом мессии такая ухмылка явно не вязалась.
— За исключением моих. Ну так как, Кальвин выболтал все мои страшные тайны?
— Нет.
Он уселся перед камином, скрестив ноги.
— Неужели? Разве вы не спрашивали? Он мог бы рассказать, как мы познакомились в тюрьме. Или о моем детстве.
— Мне нет дела до вашего детства.
— Вот как? И вы не хотите услышать про бедного, несчастного мальчика без матери, который рос со своим стариком, колотившим его каждый раз, когда наберется? Да только на самом деле он не был моим стариком, в том-то все и дело. — Люк выжидательно посмотрел на нее.
— Что-то незаметно, что вас это особенно травмирует, — сказала она.
— Некоторые из нас оставляют в прошлом свое несчастливое детство, — пробормотал он с явным намеком.
— Хотите сказать, у меня было несчастливое детство? — Рэчел понимала, что он заманивает ее, но ничего не могла с собой поделать. Отблески огня у него на коже танцевали, словно таинственные языческие символы, притягивали, манили — вопреки опасности.
— Думаю, что да, — отозвался он. — По крайней мере вы убеждены в этом, какой бы во всех отношениях защищенной и обеспеченной ни была ваша жизнь. Вы чувствуете себя обманутой, негодуете, что жизнь дала вам несколько крепких пинков, и хотите заставить меня заплатить за это. — Его загадочная улыбка отнюдь не добавила ей уверенности. — Вы подойдете и сядете или попробуете сломать дверь?
Выбирать не приходилось. Она опустилась на колени рядом с камином и как можно дальше от Люка.
— А если я позову на помощь?
— Кто-нибудь прибежит. Хотя я не понимаю, с чего бы вам звать на помощь. Я вас здесь не держу. Вы приехали в Санта-Долорес по собственной воле. Вы здесь, со мной, потому что сами так хотели. Желаете уйти — только скажите, и я открою дверь.
— Я останусь, — осторожно вымолвила она. — Если пообещаете не дотрагиваться до меня.
— Почему вы так этого боитесь?
— Я не боюсь, — смело соврала она.
— Не боитесь? Тогда, стало быть, вы боитесь меня.
— Нет.
— Нет? — Мягкий, музыкальный голос — оружие страшной силы. — Тогда идите сюда.
Только теперь Рэчел вдруг поняла, насколько он близко — ей были видны капельки на его ресницах. Длинных, черных, почти скрывающих глаза ресницах.