Другие люди: Таинственная история
— Что это? — нарушила тишину Мэри, чтобы скрыть смятение.
На каминной полке чуть наклонно выстроились фотокарточки в металлических рамках. Мэри и Мардж подошли ближе и одновременно устремили взгляды на полку. С карточек им махали и кивали разношерстные группки людей. На одной из фотографий в лучах солнца радостно вилял хвостом пес в надежде, что фотоаппарат запросто может оказаться прекрасным лакомством. Тут же стояло фото Джорджа и Мардж — они прижимались щекой к щеке как приклеенные. Была и еще одна фотография — большего размера и менее чопорная, с которой смотрели мужчина, женщина и девочка, стоящие в поле на фоне тревожного сумрачного неба. Мужчина был высоким и угловатым, с растрепанной седой шевелюрой. Рассеянно улыбаясь, он отвернул в сторону узкое лицо. Женщина — худощавая и смуглая, пожилая, но все еще женственная, все еще с игривым огоньком в глазах — положила руку ему на плечо. В лице ее чувствовалась мягкая настойчивость. А между ними стояла девочка.
— А это Малышка, — сказала Мардж, — Много лет назад, конечно.
— Ага. А кто они такие?
— Это профессор, — с придыханием произнесла она, — И миссис Хайд.
Мэри повернулась к даме:
— А разве не вы миссис Хайд?
— Что? О боже, конечно нет! Господь с вами. Мы тут просто, так сказать, следим за домом, пока профессор в отъезде.
— А, вот оно как…
— Миссис Хайд… — Лицо дамы вытянулось. Она прижала руку к черному лифу своего платья, — Я ведь траур ношу не по Эми, понимаешь.
— Простите.
Значит, она действительно разбила ей сердце, подумала Мэри. Эми разбила-таки ей сердце.
Мардж снова взглянула на полку. С последней фотографии, непринужденно подперев кулаком подбородок, вдумчивым и исполненным терпения взглядом на посетителей пристально смотрел изящный юноша.
— Это Майкл, — сдавленно выговорила Мардж, — Теперь он, конечно, знаменитость. Он позвонил профессору, когда обо всем этом услышал. Такой заботливый мальчик. — Она отвела глаза. — Не то что Эми, — тихо добавила она.
Остаток этого раскаленного дня Мэри провела, сидя на скамейке в парке неподалеку и наблюдая за выбравшимися на отдых семействами, тесно сгрудившимися на расстеленных пледах. Голосистые детишки визжали и плакали, что-нибудь проливали и удирали. Раньше или позже почти всех их награждали шлепками и подзатыльниками, как правило вполне увесистыми и злобными. Их рослые стражи то и дело вздорили и переругивались, а то и просто раздражались из-за жары и взаимной неприязни. Там, собственно говоря, было несколько семей, в которых ни у кого не было времени на других — совсем не было времени, не было времени, и точка. Но когда на город опустился вечер и весь запас света был израсходован, семьи расходились по домам все равно вместе, обычно парами: большие держали за руку малышей, а старики плелись позади.
На следующий день, когда она пришла на работу, там как будто все переменилось.
Даже мухи избегали ее — уже и они ее раскусили.
Расс уфюмо работал за своим прилавком. Передавая Мэри тарелки, он прятал глаза. Так работать было дико тяжело. Мэри уронила тарелку на пол — и яичница беспомощно забарахталась в мешанине помидоров и осколков. Убирая мусор с пола, Мэри украдкой взглянула на отражение Расса в стеклянной створке — мстительная ухмылка прорезала его толстоносое лицо. Даже Алан поздоровался с ней весьма прохладно. Она больше не чувствовала на себе его теплого взгляда, а когда вдруг нервно поворачивалась к нему, он всегда смотрел в другую сторону, как будто презрительно посмеиваясь над ней со всеми ее несчастьями. Я этого не выдержу, мучилась Мэри. Это нестерпимо. Что надо делать, когда что-то становится настолько невыносимым?
Через пару часов Мэри все еще билась в одиночку среди грязной посуды на закоптелой пожелтевшей кухне. Ее мысли бились, будто тоже забрызганные помоями. За что ее так возненавидели? Должно быть, это все из-за приюта. Неужели так непристойно там жить? Эта часть жизни, наверное, проникает повсюду и отравляет все остальное. Или все дело в книжках?! Вернувшись накануне вечером в приют, она обнаружила, что миссис Пилкингтон безо всяких объяснений изъяла четыре книги из тех, что принесли ей друзья. Две остались нетронутыми: «Бритг» и «Введение в менеджмент». Мэри не имела представления, насколько это серьезно и что ей надлежит делать в сложившейся ситуации. Затем ей в голову пришла мысль, от которой она вся покрылась жаркой испариной. Неужели ее раскусили? И теперь все знают ее тайну? Простите, простите, простите, причитала она, продолжая мыть посуду. Мухи непрестанно жужжали вокруг, в беспокойстве увеличивая радиус облета. О, какая же ты гадкая и мерзкая, думала она. Какая ты мерзкая, если даже мухи тебя избегают.
Как только часы пробили полдень, в каморке Алана зазвонил телефон. Она слышала, как он невнятно, приглушенным голосом произносил слова благодарности. Мэри почувствовала, что в соседней комнатушке наступило временное затишье. Она обернулась и увидела, что Расс вовсю пялится на Алана, который появился в дверном проеме с пристыженной улыбкой на лице.
— Все в полном порядке, — сказал он, — У нас для тебя есть свободная комната, если хочешь. Просто будешь платить свою долю общих расходов, а мебель там уже вся есть. Можешь хоть сейчас переезжать. Это что-то наподобие чердака.
— Чердака? — возмутился Расс. — Да это же самая настоящая мансарда, приятель, самый что ни на есть гребаный пентхаус, ядрена вошь.
— Ну как? — продолжил Алан. — Подходит?
— Да, замечательно, — прошептала Мэри и заплакала.
Это были слезы облегчения, но не только. Теперь она точно знала, что в ее восприятии других людей когда-то произошел сбой.
— О, зафонтанировала, — пробормотал Расс, — Только послушайте!
Алан и Расс одновременно кинулись к ней. Алан взял себя в руки и потому был вынужден наблюдать, как проворный Расс уверенно сжимал Мэри в объятиях.
— Ну чего ты, Мэри… — уговаривал он ласково, — Оставь угрюмство. Я всегда держу пару комнат про запас для своих цыпочек. Когда вырисовывается новенькая — вот ты, например, — я избавляюсь от старой. А как же? Догадайся, чья очередь валить в этот раз? Экберг [15]. Хотя она по-любому уже не такая гибкая.
— Вообще-то это что-то типа сквота, — дрожащим голосом добавил Алан. — Но такой организованный сквот, понимаешь.
— Славное местечко, — увещевал Расс. — Давай,
Мэри. У нас тебе будет в тыщу раз круче.
* * *
Правда, будет? Ты действительно так думаешь?
С квоты — это дома, принадлежащие богатеям, куда вселяются и живут бедняки, пока богачи не обращают на это внимания. Некоторые сквоты — настоящие притоны хиппи, но есть и вполне уютные — если ты, конечно, готов терпеть все эту чертову неопределенность. Кое-какие сквоты практически легальны. Люди всерьез готовы объединяться и жить сообща.
И все же там вечно что-нибудь происходит, и никто не в силах этому помешать. Этажом ниже кто-то не может поделить бутылку молока, ссорится из-за того, кому когда пользоваться ванной и кому оплачивать очередной счет, — все как везде. А тем временем сверху, через другое окно, слышно, как кто-то явно задыхается, потеет, горит, — и уже на следующую ночь весь дом оглашается воплями. Никто не в силах этому помешать, никто не может избавиться от неприятностей. И все в любую минуту может полететь к чертям, ведь так легко полететь к чертям, когда живешь на краю.
Не хочу, чтобы Мэри во все это впутывалась. Я против того, чтобы она оказалась в этой зоне риска со всеми ее тюремными пайками, больничными койками и очередями за баландой, исправительными заведениями для девиц преступивших, приютами для девиц заблудших и закрытыми заведениями для девиц с приветом. Не желаю, чтобы она оказалась в команде всех этих глубоководных ныряльщиков. Она тоже может пуститься во все тяжкие: чем черт не шутит. Может надломиться и разбиться вдребезги. Как хрустальный бокал, на котором кто-то ухитрился сделать ножичком слишком глубокий надрез. Она в одиночку шагает по краю бездны.