Ночной поезд
Эти разрозненные записи и стенограммы бесед собирались на протяжении четырех недель. Должна принести свои извинения и за необработанные диалоги, и за путаницу во временах (этого трудно избежать, когда пишешь о недавно умерших). А еще, наверно, следует извиниться за финал. Простите меня. Простите. Простите.
Для меня эта история началась вечером четвертого марта и дальше раскручивалась день за днем. Теперь – по порядку
4 марта
В тот вечер я была одна. Тоуб (мы вместе живем) уехал за город на какую-то компьютерную тусовку. Ужин так и остался нетронутым: я уселась на диван, поставила рядом пепельницу и открыла биографическую повесть, которую обсуждали у нас в дискуссионном клубе. Часы показывали: «20:15». Время запомнилось не случайно – мимо окон прогрохотал ночной поезд, который по воскресеньям идет раньше обычного. Я аж вздрогнула. От этого ночного поезда стены, в которых я живу, ходят ходуном. Зато квартирная плата здесь на порядок ниже, чем в других районах.
Тут зазвонил телефон. Это был Джонни Мак, он же сержант Джон Макатич. Мы с ним вместе служили в убойном отделе, а потом его сделали старшим в группе. Отличный парень, и сыщик – каких мало.
– Это ты, Майк? – говорит он. – Тут такое дело…
Ну, отвечаю ему, выкладывай, не тяни.
– Дело дрянь, Майк. Надо извещение доставить.
«Доставить извещение» означает у нас «уведомить о смерти». Иначе говоря, прибыть по указанному адресу и известить людей о гибели родственника. О смерти человека, которого они любили. Я это уже поняла по голосу. Догадалась и о том, что смерть была внезапной. И скорее всего насильственной. Я задумалась. Можно было просто отмахнуться: это теперь не по моей части (впрочем, в деле конфискации незаконно приобретенного имущества тоже не обходится без трупов). Но тогда бы мы пустились в набившие оскомину пререкания, которые кочуют из сериала в сериал. Он: «Ты должна мне помочь. Прошу тебя, Майк». Я: «Даже и не думай. Ни за что. Не рассчитывай, приятель». Такие препирательства можно вести до посинения. И я сдалась. Подумала: какой смысл отказываться, если рано или поздно все равно соглашусь? Своих надо выручать. Мне оставалось только повторить: выкладывай, не тяни, что там у тебя?
– Дочка полковника Тома покончила с собой.
– Дженнифер? – И следом само собой: – Ты что, сдурел?
– Сдуреешь тут. Говорю же тебе, Майк, – дело дрянь.
– Как все было?
– Из двадцать второго калибра – прямо в рот.
Я ждала продолжения.
– Майк, будь другом, сообщи полковнику Тому. И Мириам. Прямо сейчас, не откладывая.
Я закурила новую сигарету. Пить-то я бросила, но курю одну за другой. Ох как я курю…
– Когда я познакомилась с Дженнифер Рокуэлл, ей было восемь, – сказала я.
– Знаю, Майк. Потому и звоню. Если не ты – то кто?
– Ладно. Но сперва ты отвезешь меня на место.
Я пошла в ванную, чтобы для приличия немного подкраситься. Делала это через силу, словно выполняя надоевшую повинность. Как будто протирала тряпкой прилавок. Стиснув зубы. Только что – хочу верить – я была личностью, а теперь неумолимо превращалась в вульгарную бабу.
Машинально, в силу многолетней привычки, бросила в сумку блокнот, карманный фонарик, резиновые перчатки и служебный ствол тридцать восьмого калибра.
* * *Кто приходит служить в полицию, тот вскоре узнает, что означает «точняк»…Это когда переступаешь порог, видишь труп, обводишь взглядом комнату и говоришь: «Ну да, точняк». Но то, что я увидела, никак не походило на явное самоубийство. Дженнифер Рокуэлл выросла на моих глазах. Ни к кому из знакомых я не испытывала такой симпатии. Да что там говорить – Дженнифер нравилась всем без исключения. С годами ее, похоже, стало тяготить собственное совершенство: блистательный ум, невероятная красота. Нет, поправила я себя, – убойной силы ум. И красота, за которую жизнь отдашь. При этом Дженнифер никогда не была заносчивой – просто такое сокровище кажется непреступным само по себе. Судьба дала ей все, чего только можно пожелать, а потом еще чуть-чуть и еще немножко больше. Ее отец сделал блестящую карьеру в полиции. Оба старших брата – намного старше Дженнифер – пошли по его стопам и получили назначение в Чикаго, а Дженнифер посвятила себя астрофизике и работала в нашем городе. Мужчины? В студенческие времена их вокруг нее увивалось великое множество, но она не выделяла никого. В последние годы – лет семь-восемь – рядом с ней был профессор Трейдер Фолкнер. Мыслитель и мечтатель Трейдер. Так что здесь и не пахло «точняком». Если это и было самоубийство, то совершенно неочевидное.
Джонни Мак, заехавший за мной на машине без опознавательных знаков, припарковался на Уитмен-авеню. По обе стороны широкой, утопающей в зелени улицы стояли особняки или соединенные общей стеной дома – то был академический городок на самом краю двадцать седьмого квартала. Я вышла из машины, разминая обтянутые брюками ноги.
У места происшествия толпился народ. Подъехали машины с рациями, стянулись патрульные группы, прибыли криминалисты и медики. Тони Сильвера и Олтан О'Бой уже прошли в дом. Поблизости маячили соседи, но они для нас были как пустое место. При свете фонаря отчетливо вырисовывались фигуры в форме. Судя по всему, была объявлена общая тревога. Такое не раз бывало в Южном округе, когда на нашей специальной волне сообщалось, что полицейского пустили в расход. Иногда «в расход» означало «все, конец»: то ли погоня за преступником закончилась не в пользу полицейского, и его подстрелили; то ли он сунул нос не в тот склад да там и остался; то ли напоролся на безумного наркомана. Но когда кто-нибудь заводит опасную игру с полицией, полиция отвечает игрой без правил. Это и есть расизм: нападение на любого из наших приравнивается к нападению на всех и каждого.
Мой жетон проложил мне дорогу сквозь живой коридор из людей в полицейской форме. Я напомнила себе, что надо будет расспросить консьержку: не исключено, что ей случилось быть последней из тех, кто видел Дженнифер в живых, а возможно, она даже оказалась свидетельницей. В спину мне отраженным солнечным светом светила жирная луна. Но полиция даже в Италии не разводит сантиментов по поводу полнолуния. Всем известно, что в такие ночи преступность возрастает на двадцать пять – тридцать пять процентов. А если полнолуние приходится на пятницу – жди переполненных больниц и очередей в «травму».
У квартиры Дженнифер меня поджидал Сильвера. Сильвера. Мы с ним не раз работали в связке. Но от этого было не легче.
– Майк, подумать только.
– Где она?
– В спальне.
– Ты там закончил? Постой, ничего не говори, я сама погляжу.
Расположение комнат было мне знакомо. Ведь я сюда захаживала и раньше, с десяток раз за последние пять лет, когда требовалось либо передать что-нибудь для полковника Тома, либо подбросить Дженнифер на теннисный корт, на пляж или в гости. Иногда ее сопровождал Трейдер. В общем, наши отношения поддерживались только через мою службу, но в машине мы всегда болтали, как задушевные подруги.
Чтобы попасть в спальню, пришлось пройти через гостиную. У двери я помедлила. Мне вспомнилась вечеринка двухлетней давности, которую устраивал Овермарс по случаю повышения в должности. Тогда я поймала на себе взгляд Дженнифер: она улыбалась, держа в руке бокал с вином, которого ей хватило на целый вечер (все остальные – кроме меня, разумеется, – перепились до потери пульса). Помню, я еще подумала: какой это редкий дар – быть счастливой. Она была за все благодарна судьбе. Не представляю, сколько мне надо выпить, чтобы светиться радостью, а она выглядела так, словно ее переполняла любовь – притом что она лишь пригубила белое вино.
Переступив через порог, я прикрыла за собой дверь.
Сейчас расскажу, как это делается. Сначала не торопясь описываешь круг по всей комнате. Первым делом по периметру, вдоль стен. Вокруг тела – или вокруг того места, где оно находилось, – обходишь в последнюю очередь. Интуиция подтолкнула меня к кровати, но Дженнифер, как оказалось, сидела на стуле в углу, по правую руку от меня. Нужно было зафиксировать детали обстановки. Шторы полузакрыты, чтобы в спальню не проникал лунный свет, на туалетном столике порядок, простыни скомканы, в воздухе едва уловимый запах плоти. На полу – старая наволочка с черными пятнами и сплющенная жестянка.